Журнал «Вокруг Света» №12 за 1977 год

Тоскливы и непонятны были Васе дедовы раздумья об очевидном деле: «Чего голову ломать? Так повезло, а старик на несказанную удачу словно на беду смотрит...»

— Вот что, внучок, — начал дед Серафим. — Я сначала наш корешок вылущу. Ты ж полоть полянку станешь. Да не наскоком, по былиночке.

Старик поднялся, ссутуля широкую спину, словно счастливая удача бременем лежала на его плечах.

— Да ты что, дедушка! — воскликнул Вася. — Чего унывать?

— Молодости радость — крылья, а когда жизнь в когтях едва держишь, она и тяжеленька бывает... Приступай к делу, да не спеши. К каждой травинке присматривайся, прежде чем выдернуть. Еще раз на листья нашего корешка погляди.

— Не спутаю, дедушка.

Дед Серафим посмотрел вслед внуку и побрел вверх по склону. Приходилось поторапливаться, чтобы выкопать маленький, но занозистый корешок, который они нашли. Мал, да мочковат попался женьшень. Десятка четыре светленьких нитей протянулись от него во все стороны; длинные, иной на добрую сажень уходил вбок. И каждый приходилось осторожно окапывать костяными палочками, извлекать на свет божий целым и невредимым.

Тем временем Вася, спрыгивая с каменного уступа на уступ, добрался до карниза, с которого женьшеневая полянка открывалась как на ладони. Восприняв совет деда слишком буквально, Вася уселся на каменном выступе, прыгая с которого он утром ободрал коленку, и окинул взглядом лежащее перед ним, но скрытое еще в земле сокровище.

Тут он приметил, как в самой середине полянки сверкнуло нечто. Сначала решил — показалось. Но, пошевелив головой, опять уловил необычный для здешних мест блеск стекла.

— Что такое? — спросил он себя громко. — Инте-рес-но...

Взгляд его цепко отметил место проблеска.

— Надо посмотреть...

Опершись грудью о каменный выступ, Вася прошел по карнизу до пологого спуска и оказался на поляне. Осторожно, но уверенно парнишка направился к чуть согнувшейся под тяжестью плодов стрелке растения. Именно около нее взгляд Васи отметил необъяснимый здесь просверк стекла.

Подойдя к женьшеню, Вася наклонился и увидел выгнутый осколок, будто выглядывающий из земли. Вася присел. Протянул руку к осколку, колупнул его ногтем, чтоб выцарапать. Не тут-то было. Стекляшка плотно держалась в почве. Вася провел пальцем по краям видимого осколка. Только это оказался и не осколок вовсе. Вася вцепился в него и дернул. У него в руке оказалась бутылка, заткнутая пробкой.

Поднявшись с земли, Вася с недоумением оглядел этот совсем нетаежный предмет, хотел его забросить подальше, да внутри бутылки мелькнуло что-то похожее на бумагу.

— Что за ерунда? — сказал он вслух. Но про себя чувствовал — находка его совсем не ерунда. Вася отер с боку бутылки землю и увидел внутри клочок свернутой в трубку бумаги — записку. Пробка, которой была заткнута бутылка, сидела в горлышке прочно. Впрочем, иначе и быть не могло. Ведь клочок внутри ее не намок.

«Чего я мучаюсь? — спросил себя Вася. — Разбить — и вся недолга...»

Он уже догадывался, что может быть написано в спрятанной в бутылке записке. Догадывался, но ему очень не хотелось, чтоб сбылась его догадка.

Сойдя с полянки, он ударил бутылку о первый попавшийся камень. Непослушными, словно с перепугу, пальцами поднял записку и развернул:

«Тому, кто найдет женьшень! Постарайтесь сделать так же, как и я, — рассейте собранные семена там, где найдете подходящее место. Знаю, придет время, когда люди станут хозяйствовать в тайге разумно. На память писал Матвей Константинов. 1940 г.».

— Вот это да... — сказал Вася. — Вот это Матвей Константинов!

Паренек ощупывал бумажку: длинную полоску с несколькими печатными буквами по одному краю и зубчиками по другому.

«Оторвана от газетной страницы... — сообразил Вася. — А написано-то когда! В тысяча девятьсот сороковом году! Перед самой войной. Ух, как давно... Охо-хо! Тогда не только меня, моего отца на свете не было. А вот дед Серафим был...»

И то, что теперь в руках Васи была записка того самого человека, который заложил вот эту плантацию женьшеня, потрясло паренька больше, чем находка женьшеневой полянки. Он сам мельком удивился такой перемене в душе. Ведь несколько мгновений назад ему не очень хотелось даже догадываться о том, что могло быть в записке. Теперь его беспокоило иное: «Знает ли дед Серафим того корневщика? А если нет — как поскорее найти его? Как сообщить ему, что тайга добром ответила, на доброту Матвея Константинова?»

Теперь именно это сделалось для Васи главным.

И он пошел к деду Серафиму.

Старик по-прежнему стоял на коленях, согнувшись в три погибели над солидной уж ямкой. Покряхтывая и «охохохая», он неутомимо шевелил костяными палочками в земле. Вася заложил руки за спину и остановился около него.

— Корень испортил? — разогнулся дед. — Охо-хо... Говорил — не торопись. Вари лучше обед. В деле от тебя помощи, как от козла молока. Показывай, чего натворил.

— Вот, — сказал Вася, протягивая деду записку.

Серафим вроде бы и не удивился, отер от земли руки о рубаху, взял узкий обрывок:

— Ну, а я что говорил? Девятнадцать корней по сорока лет — и без хозяина! Не может такого случиться. Только Константинова Матвея не помню.

— Плохо, — сказал Вася.

— Куда хуже....

— Искать будем.

— Найдем, коли жив...

— Ты же жив! — совсем не желая обидеть деда, с отроческой прямотой и беззастенчивостью сказал Вася,

— Жив... Да ведь война была. Сколько жизней отняла? Да ты не думай, мы поищем. Коли в тайге след Матвея остался, так на памяти людей Константинов не мог пропасть. К старику Кимонко пойдем. Юрта его вон близ той сопочки стоит.

— Чего ж он в юрте живет?

— Пробовал в новом доме в поселке — не может. Тайги душа требует. К сыну только гостевать ходит. — Дед Серафим глянул искоса на солнышко, сказал в бороду: — Давненько не помню такого долгого дня: еще и полдень не настал. Вот после обеда и двинем к старику Кимонко. Только семена надо собрать. Как в записке указано. По пути к старику Кимонко много женьшеневых мест найдется.

— Ты когда-нибудь сажал женьшень?

— Сажал. Для себя.

— Так что ж?

— Верно, и правду говорят, внучок, — теребя бороду, пробубнил Серафим, — радость дела... ох-хо... она от помыслов зависит.

— Разве твои сеянцы не выросли?

— Бывало... Дак ить я синицу в руки хватал. Не ждал журавля в небе. Ну да ты вари обед, стригунок! — вдруг улыбнулся дед. Стал он каким-то ласковым и веселым. Предстоящая возможность сделать доброе дело и доставить человеку радость напоминанием о прошлом благодеянии тайге и ее щедрости, воздавшей куда более, чем сторицей, придавала Серафиму особые силы, рождала в его душе необыкновенно приподнятое настроение.