Журнал «Вокруг Света» №12 за 1988 год

По дороге трое мальчишек бегут навстречу нашей машине, размахивая, аж пух летит, желтыми, отчаянно кудахтающими курами. Это юные коммерсанты из близлежащей деревни.

Через полкилометра наш «пежо» остановился перед новостройкой. Затейливые дома-коттеджи с плоскими крышами и многочисленными выходами, с внутренними дворами, окруженными светлыми каменными дувалами. Все в этом микрорайоне выдержано в зеленовато-желтых тонах. Как на картинке. Живи и радуйся. Но в микрорайоне не видно ни души.

— Жилой комплекс, состоящий из домов типа «Сахара»,— объяснили нам,— построен с иностранной помощью, чтобы снять остроту жилищной проблемы рыбацкого квартала.

— И что рыбаки? — спрашиваю я.

Экскурсовод пожал плечами.

— Отказываются переезжать.

— Почему?

— Не хотят сниматься с насиженного места, отрываться от общины. Да и дома, говорят, не нравятся.

У меня перед глазами стоят два этих квартала — один живой, где лачуги, одна беднее другой, прилепились друг к дружке, как череда ласточкиных гнезд, и этот мертвый каменный муляж. Вряд ли вся загвоздка здесь лишь в насиженности мест. Деньги или отсутствие таковых, думаю, тоже играет не последнюю роль. А может, и семья. Ведь понятие «семья» в Африке наряду с общепринятыми имеет еще и куда более широкий смысл. Семья — это как род, клан со сложным, противоречивым переплетением связей, обязанностей и обязательств. Отношения индивидуума, особенно того, кто выбился в люди, и «семьи» — излюбленная тема современной африканской литературы.

Помню, познакомился в Дакаре с простым сенегальцем, поваром. Ламин, имея жену и шестерых детей, вынужден был жениться вторично — так решила деревенская «семья». Родственники постановили: раз Ламин вышел в люди, раз живет в столице — а тут девушке, принадлежащей к той же «семье», что и он, грозит остаться старой девой,— пусть женится и забирает к себе в город жену. Так дакарский повар Ламин безропотно обзавелся второй женой. Три дня все та же деревенская родня плясала у него в столичной лачуге на свадьбе. Три ящика минеральной воды получил жених в подарок от своего патрона...

Вечерело, набирал силу прибой. К берегу шли и шли люди. Кого здесь только не было! Женщины, дети, старики, разбитные перекупщики с повадками, будто покупают на корню не только улов, но и самих рыбаков с их суденышками. Рыбаки в тот день почему-то задерживались, извечная тревога и надежда были разлиты в этом шествии, в ответном людском прибое. Дети, как самые нетерпеливые, забредали по грудь в воду навстречу отцам. Машины, повозки, все виды тары — от ящиков до оцинкованных тазов на женских головах — жаждали улова. Люди приставляли ко рту ладони и что-то кричали в море. Обычно сдержанные, сенегальцы были совсем другими на этом берегу ожидания. Еще бы, ведь от того, что привезут с океана, зависел их завтрашний день. Густые, почти непроницаемые сумерки покрывали воду с огоньками лодок и судов, гортанную разноголосицу на берегу. Мы покидали Сен-Луи.

На другой день доктор Мактар Силла, заведующий отделом внешних сношений управления телевидения и радиовещания Сенегала, с утра повез нас на остров Горе. Остров печально известен тем, что являлся перевалочным пунктом при транспортировке рабов из Африки в Америку. Рабов свозили с материка на остров и «сортировали». Сюда же прибывали «купцы». Они отбирали «товар», грузили его на суда и отправляли за океан. Путь неблизкий, условия ужасные, и часть «груза» не довозили до пункта назначения. Мертвых бросали в море, и за каждым парусником на всем пути следовал эскорт акул.

Этот остров, расположенный в трех километрах от дакарского порта, считают «отцом» Дакара. Кусочек суши 300 метров в ширину и 900 в длину был очень удобен, пока на нем умещались несколько хижин и церковь. Потом, когда возвели стены глухих казематов, в которых содержали предназначавшихся к отправке за океан рабов, Горе оказался слишком мал, чтобы выполнять еще и функции главного города «заморской территории».

Остров остался таким, каким был в момент рождения Дакара. Узкие улочки, встанешь посередине, протянешь руку — и коснешься каменных стен домов, в основном двухэтажных, построенных в XVIII веке. Церковь, мечеть, заброшенные форты завоевателей. Цивилизация обошла остров. На Горе нет ни одного автомобиля, нет и водопровода. Сравнительно недавно появилось электричество.

Горе живет исключительно туризмом. Два десятка островитян занимаются рыболовством, чтобы обеспечить свежей рыбой ресторанчики и кафе. Есть несколько жандармов при местной тюрьме, открытой в одном из старинных фортов, а остальные — гиды. Как только ступишь на остров, тебе предлагают свои услуги и стар и млад. Особенную активность проявляют подростки. Мы вежливо отказываемся. У нас есть сопровождающий.

Его зовут Жозеф Ндьян, он главный хранитель истории Горе. Во время прогулки по острову Ндьян показал нам Дом рабов, построенный в 1776 году. Я долго не мог избавиться от неприятного чувства, которое охватило меня в тот момент, когда мы входили в темный каменный колодец. «Окно» колодца смотрело в пустой, бездушный, как мне показалось в тот момент, океан. Через этот проем сбрасывали в воду непокорных и «загружали» корабли работорговцы.

Неподалеку от причала на острове вереница крошечных кафе и ресторанчиков. До теплохода еще оставалось время, и доктор Силла пригласил нас выпить под навесом минеральной. За длинным столом один-эдинственный посетитель. Читает, прихлебывая лимонад. Доктор Силла узнает его и подводит нас к столу:

— Познакомьтесь, это наш известный писатель Амаду Сек Ндиай. Его книги известны в стране. Знаю, что он издавался и в Советском Союзе.

Молодой, в джинсах и в рубашке-безрукавке, писатель дружески здоровается с Мактаром Силлой, знакомится с нами. Сразу спрашивает о Евтушенко и Айтматове. Оказывается, он с ними знаком, неоднократно заседал вместе в различных писательских комитетах. Рассказываем то немногое, что знаем сами, и я спрашиваю, в свою очередь, что за книгу держит писатель у себя на коленях.

— Жоржи Амаду. «Дона Флор и два ее мужа».

— Какое совпадение! — говорю я.— Именно эту книгу, но на русском, читал дома перед поездкой в Сенегал.

— Вот видите,— улыбается писатель.— Хорошая книга — как пароль для хороших людей.

Спрашиваю, что привело писателя на остров.

Оказывается, он служит в министерстве культуры Сенегала и в данный момент проводит здесь конкурс песочных замков.

— Конкурс песочных замков? — спрашиваю я.

— Да. Мы часто проводим на здешнем пляже конкурс ребячьих замков. Сейчас там,— собеседник махнул в сторону пляжа,— ведутся подготовительные работы.

Бог ты мой, я попытался представить себе работника нашего министерства культуры, который, во-первых, был бы известным писателем, а во-вторых, проводил бы где-нибудь в Ялте или Евпатории конкурс песочных дворцов, и не смог.

Снова причал. На волнах — сплошь чернявые головки. Дети плавают великолепно. Заплывают далеко от берега, встречая проходящие прогулочные суда. Жестами просят бросить в воду монету и потом ныряют, достают блестящий кругляш с морского дна. То ли достают, то ли догоняют — столь стремительны худенькие тельца ныряльщиков. Вынырнут до самого пупка и, улыбаясь, демонстрируют над головой поблескивающий на солнце медный кружок. У многих на макушке... крошечные косички. Девчонки! Разумеется, монеты были несомненным стимулом для юных ныряльщиков и нырялыциц, но, надо признать, золотой дождь с причала не сыпался и детворой скорее двигал азарт игры, нежели корысть.

В Сенегале многое напоминает о колониальном прошлом. Названия городов, улиц, ставший государственным французский язык, структура управления. Тысячами экономических, военных, финансовых, культурных нитей связана страна с бывшей метрополией. Поэтому и отношение к французам почтительное. Принимавший нас в Сен-Луи губернатор бережно хранит доставшиеся от французского предшественника стол и кресло. Есть и такие уголки, как, например, Сали близ города Тиес, где иностранцы держатся хозяевами. Официанты да музыкант, играющий на национальном инструменте — вот и все исключение. Те, кто платит, приезжают сюда из предместий Парижа или Марселя по старой памяти в отпуск.