Журнал «Вокруг Света» №12 за 2005 год

Что же касается основной массы жителей города, то предшествовавшие месяцы революции и годы глухого недовольства правительственной политикой заставляли москвичей сочувственно относиться к тому, что оценивалось многими из них как массовый протест против угнетения и несправедливости. Не нужно забывать, что в 1905 году россияне еще очень плохо представляли себе, что такое гражданская война. Может быть, поэтому в стране не нашлось ни одной политической или социальной силы, которая попыталась бы остановить приближавшуюся бойню.

«Точно праздник…»

Непосредственное решение о начале всеобщей политической стачки принял на заседании 6 декабря Московский Совет рабочих депутатов по инициативе местных комитетов РСДРП и эсеров, подчеркнув при этом, что надо «стремиться перевести ее в вооруженное восстание».

С середины дня 7 декабря город с более чем миллионным населением начал на глазах менять свой привычный вид. Остановились крупнейшие предприятия, прекратилась подача электроэнергии, встали трамваи, один за другим закрывались магазины, с прилавков которых москвичи буквально сметали все продукты. На всякий случай запасались также водой, керосином, свечами. Перестало работать и большинство московских учреждений, прекратился выпуск газет, кроме «Известий Московского Совета» (в дальнейшем отсутствие газет способствовало массовому распространению разнообразных слухов и панических настроений). Закрылись театры и школы. Было почти полностью парализовано железнодорожное сообщение (функционировала только Николаевская дорога до СанктПетербурга, да и то лишь потому, что ее обслуживали солдаты). С 4 часов дня город погружался в темноту, поскольку Совет запретил фонарщикам зажигать фонари, многие из которых были к тому же разбиты. Оставлены действующими были только газовые и водопроводные сети из опасения, что они могут выйти из строя.

В первый день всеобщей забастовки атмосфера в городе была относительно спокойной: «ни запаха пороха, ни крови». Несмотря на обилие угрожающих внешних признаков, настроение москвичей было, скорее, бодрое и радостное. «Точно праздник. Везде массы народу, рабочие гуляют веселой толпой с красными флагами, — записала в дневнике графиня Е.Л. Камаровская. — Масса молодежи! То и дело слышно: «Товарищи, всеобщая забастовка!» Таким образом, точно поздравляют всех с самой большой радостью… Ворота закрыты, нижние окна — забиты, город точно вымер, а взгляните на улицу — она живет деятельно, оживленно». По словам приехавшего в этот день в Москву А.М. Горького, «в отношении войска в публике наблюдается некоторое юмористическое добродушие»: «Чего же вы — стрелять в нас хотите?» — спрашивают солдаты, усмехаясь. — «А вы?» — «Нам неохота». — «Ну и хорошо». — «А вы чего бунтуете?» — «Мы — смирно…»

Первое столкновение, пока без кровопролития, произошло вечером в саду «Аквариум» (возле нынешней Триумфальной площади). Полиция попыталась разогнать многотысячный митинг, разоружив присутствовавших на нем «боевиков». Однако действовала она очень нерешительно, и большинство дружинников сумели скрыться, перемахнув через невысокий забор. Несколько десятков арестованных на следующий день были отпущены. Однако в ту же ночь слухи о массовом расстреле митинговавших подвигли нескольких эсеровских боевиков на совершение первого теракта: пробравшись к зданию охранного отделения в Гнездниковском переулке, они метнули в его окна две бомбы. Один человек был убит, еще несколько ранены.

9 декабря события приняли уже по-настоящему драматический оборот. Первые кровавые столкновения восставших и правительственных сил произошли на Страстной (ныне — Пушкинская) площади. А вечером войска осадили и расстреляли из орудий училище Фидлера на Чистых прудах, где по обыкновению собирались революционеры. Засевшие там «боевики» поначалу просто не верили, что по ним будет открыт огонь, уповая на нерешительность солдат. Ночью и в течение следующего дня Москва покрылась сотнями баррикад. Вооруженное восстание началось. Многих интересует вопрос: кто первым начал стрелять? Совершенно очевидно, что к этому были готовы обе стороны, и вооруженный конфликт стал практически неизбежным. Вместе с тем факты говорят, что инициатива все же принадлежала правительственным силам, которые посреди дня обстреляли из пулемета и разогнали демонстрацию рабочих и оказавшихся поблизости от Страстной площади обывателей, что и подтолкнуло революционеров к началу активных действий. При этом возведение баррикад началось не по чьему-то приказу, а стихийно.

Из инструкции «Советы восставшим рабочим» Боевой организации при Московском комитете РСДРП. 11 декабря 1905 года: 1. Главное правило — не действуйте толпой. Действуйте небольшими отрядами человека в три-четыре, не больше. Пусть только этих отрядов будет возможно больше и пусть каждый из них выучится быстро нападать и быстро исчезать…

2. Кроме того, товарищи, не занимайте укрепленных мест. Войско их всегда сумеет взять или просто разрушить артиллерией. Пу сть нашими крепостями будут проходные дворы и все места, из которых легко стрелять и легко уйти…

7. Казаков не жалейте. На них много народной крови, они всегдашние враги рабочих…

8. На драгун и патрули делайте нападения и уничтожайте.

9. В борьбе с полицией поступайте так. Всех высших чинов до пристава включительно при всяком удобном случае убивайте. Околоточных обезоруживайте и арестовывайте, тех же, которые известны своей жестокостью и подлостью, тоже убивайте…

10. Дворникам запрещайте запирать ворота. Это очень важно. Следите за ними, и если кто не послушает, то в первый раз побейте, а во второй — убейте… …Мы начнем с окраин, будем захватывать одну часть за другой. В захваченной части мы сейчас же установим свое, выборное управление, введем свои порядки, восьмичасовой рабочий день, подоходный налог и т. д. Мы докажем, что при нашем управлении общественная жизнь потечет правильнее, жизнь, свобода и права каждого будут ограждены более чем теперь…

Разрушать и строить!

«Строили баррикады с энтузиазмом, весело, — не без иронии вспоминал Зензинов. — Работали дружно и с восторгом — рабочие, господин в бобровой шубе, барышня, студент, гимназист, мальчик… На короткое время все чувствовали какую-то взаимную близость, чуть ли не братство — и потом все снова расходились по своим делам… Баррикады строил обыватель. Это было так весело! Разрушать и строить! Разрушать и строить! В постройке, казалось, было даже какое-то соревнование — как будто люди старались построить у своих домов баррикады, которые должны были быть лучше соседних». В ход шли заборы, рухлядь, фонарные и телеграфные столбы, домовые ворота, афишные тумбы. Все это опутывалось проволокой, обсыпалось снегом и заливалось водой, превращаясь в ледяной панцирь. Первая линия баррикад протянулась пунктиром по Бульварному кольцу от Покровских ворот до Арбата, вторая — по Садовым улицам от Сухаревой башни до Смоленской площади, третья — как бы соединяла Бутырскую, Тверскую и Дорогомиловскую заставы. Много их было также в Замоскворечье, в Лефортове и Хамовниках, на Арбате и Пресне, Пречистенке и Мясницкой, Лесной и Долгоруковской улицах.

Поначалу баррикады оставались без защитников, и значение их было, скорее, моральное. Вместе с тем они разрезали город на множество мелких участков и не давали возможности войскам маневрировать. В результате в Москве появилось немало своеобразных небольших «оазисов», где восставшие чувствовали себя полными хозяевами и куда в течение нескольких дней не смели показаться правительственные отряды, действовавшие поначалу довольно робко и как бы наобум. У наблюдателя могло сложиться впечатление, что власть в городе вот-вот окончательно перейдет в руки восставших. В их среде господствовали самые радостные настроения. По словам того же Зензинова, «в первые дни впечатление от неожиданного, сказочного успеха… было опьяняющее. Москва — сердце России, оплот реакции и самодержавия, царство черной сотни — покрыта баррикадами, и эти баррикады держатся против регулярных войск с артиллерией и пулеметами!»

Огромную роль в этом успехе сыграла тактика партизанских действий, которой придерживались революционеры. Перемещаясь мелкими группами, обстреливая солдат из окон и подворотен, дружинники не вступали с ними в открытый бой, а старались рассеяться после коротких и внезапных нападений. Разрушавшиеся баррикады постоянно возводились заново. В таких условиях правительственные силы находились в постоянном напряжении, необычайно выматывавшем их силы.

Настоящую охоту революционеры открыли на полицейских. Дошло до того, что возле городовых, дежуривших в центре Москвы, власти вынуждены были выставлять армейские караулы. Зачастую, не имея перед глазами противника и неся потери от непонятно откуда летевших пуль, войска открывали беспорядочную стрельбу из пулеметов и пушек во все стороны. «Боевики» при этом страдали гораздо меньше, чем простые московские обыватели, которых любопытство и всеобщее возбуждение толкали на улицы. «Картечь и шрапнель летели в густые массы, в толпы любопытных, пулеметы стреляли вдоль улиц и веером обстреливали сверху город, — писал Зензинов. — Интересно было поведение публики: несмотря на стрельбу и раненых, толпы народа весь день собираются на тротуарах, на углах и за углами улиц и везде, где было какое-либо подобие прикрытия.

…Все смотрели на происходящее как на какой-то народный праздник. Как будто по всем улицам города летал какой-то веселый, шаловливый, задорный дух бунта. Вот, между прочим, почему в эти и особенно в позднейшие дни пострадали на московских улицах главным образом совершенно случайные люди: выбегавшие на угол посмотреть кухарки и горничные и вообще любопытные. Можно было отметить странную особенность этих дней — даже тогда, когда кровь уже пролилась — это какое-то детское задорное веселье, разлитое в воздухе: казалось, население ведет с властями какую-то веселую кровавую игру…» Но постепенно настроение обывателей менялось: льющаяся кровь была устрашающе реальной, а противоборствующие стороны все больше втягивались в процесс взаимного истребления, что не могло не действовать на москвичей отрезвляюще.