Журнал «Вокруг Света» №3 за 2003 год
Шрифт:
о дальше от центра, укрепить заградительные кордоны по всей линии «обороны» и по возможности организовать очередь.
И когда будущий академик А.А. Петров, тогда студент физтеха, под вечер прибыл в Москву, то, представляя себе ситуацию весьма литературно или кинематографично (торжественное, хмурое безмолвное движение прощальной очереди), он первым делом стал разыскивать собственно «конец очереди». И как ни странно, нашел. Очередь зарождалась на площади Белорусского вокзала, откуда – во всю ширь улицы Горького – люди шагали до Садового кольца, где их заворачивали в сторону Самотеки, и, не пуская напрямую через Цветной бульвар к Трубе, гнали аж до улицы Чернышевского, с которой был поворот на бульварное кольцо у Покровских ворот. Вот так, отшагав пол-Москвы, организованная очередь, миновав Сретенку, и нависла на горке Рождественского бульвара девятым валом нетерпеливых человеческих сердец после небольшой, на Трубе, передышки. Впрочем, когда студент Петров дошел до Рождественского бульвара, была уже применена властями и новая, обманная тактика. О том, что «к Сталину» ведет только лаз-шкуродер в левом нижнем углу бульвара, знали немногие. Бульвар весь был перекрыт временными заграждениями и войсками. Иногда какое-нибудь из заграждений приоткрывалось и ответственный офицер кричал: «Сюда, товарищи!»
Юра Гримм – будущий диссидент и правозащитник, а в ту пору 17-летний заводила ребят одного Замоскворецкого двора, Сталина ненавидел за то, что того слепо, бездумно боготворил его отец. И стоны отца по поводу того, что с нами будет, коль умер вождь, лучший друг детей и шахтеров, нисколько его не растрогали. И уж, разумеется, ни на какие похороны ребята не пошли. Но когда 8 марта вдруг объявили, что сегодня в последний раз, по многочисленным просьбам трудящихся, открывается доступ к телу товарища Сталина, призадумались: так получалось, что они упускают шанс. А упускать шанс было не в их правилах. Поэтому, плотно поев и одевшись, как для драки, они пошли. На этот раз проход к телу был открыт не через Трубную, а через улицу Чехова, неимоверно забитую народом. Решили срезать, шли дворами, путались, лезли по крышам сараев и, наконец, увидели впереди свет и услышали гул толпы. Добравшись до чугунной ограды, они глянули вниз и увидели… «С высоты сарая мы видели множество человеческих голов, так сжатых, что, казалось, в эту массу невозможно и палку втиснуть. Над толпой, выдыхаемый тысячами ртов, стоял сплошной, жуткий гул от криков и стонов. Это море людей колыхалось почти на одном месте, без видимого движения вперед. Выбраться из этого скопища было невозможно, так как все подъезды домов были закрыты и улица как бы превратилась в сплошной коридор. „Что будем делать, мужики?“ – спросил кто-то. Лезть в толпу было боязно, но отступать тоже малоприятно. Мы сиганули вниз. Люди кричали: „Куда вас черт несет, вернитесь, пока не поздно!“ Измученные давкой, они бы мечтали поменяться с нами местами, но влезть на ограду они уже просто не могли. Предварительно мы договорились держаться вместе, но, спрыгнув вниз, перестали себе принадлежать. Прежде я имел опыт динамовских „давок“, когда конная милиция пускала болельщиков по узкому коридору к вестибюлю станции метро. В давке надо прижать руки к груди, стать как можно выше на цыпочках, а лучше, по возможности, подпрыгнуть – толпа тебя мгновенно сдавливает и несет куда нужно. Ноги могут и не касаться земли. И стараться при этом, чтобы тебя не притерло к стене. То, что мы испытывали сейчас, было во много раз страшнее: толпа вела себя наподобие океанских приливов и отливов. Сначала она потащила нас к противоположной стене улицы; потом – несколько шагов назад, от цели нашего похода. Назад – особенно опасно, так как люди спотыкаются, теряют обувь, а подобрать ее невозможно. Потом пауза – и какая-то невиданная энергия уже несет нас к ограде и сдавливает с такой силой, что мне, привычному к „давкам“, становится не по себе. Потом опять пауза и уже под напором задних рядов нас тащит вперед: мы терлись своей одеждой о грязный чугун, кирпичную кладку, водосточные трубы, еле держащиеся в скобах. На середине улицы была опасность попасть в открывшийся люк. Если крышка люка сдвигалась, то колодец быстро доверху наполнялся провалившимися людьми, по которым волей-неволей приходилось ступать идущим следом. Подвернувшему ногу и упавшему помочь уже никто не мог – затопчут. Неизвестно, сколько времени мы двигались по улице Чехова. Но наконец нас вынесло на Страстную площадь: все здесь вздохнули свободно. Справа открылось пространство для выхода из этого ада. Здесь стояли и сидели где попало растерзанные, приходящие в себя и ждущие своих люди. Они пытались привести себя в божеский вид и поскорее вернуться домой. В направлении Пушкинской улицы двигалась толпа самых отчаянных, решивших идти до конца. Некоторые не дошли до вожделенной цели всего несколько десятков метров: в 2 часа ночи был объявлен перерыв до 5 утра. Все подъезды возле Дома Союзов были забиты людьми, коротающими здесь ночь. Но мне показалось, что злой Гений уже достаточно пошутил над нами, и я решил отправляться домой».
Очевидец
Евгений Евтушенко
«Живым Сталина практически никто не видел. Или только издалека, на демонстрации. Телевидения тоже, практически, не было. Видели только в хронике: перед каждым сеансом в кинотеатре шла хроника. Так мы видели Сталина живым. Поэтому когда объявили, что доступ к телу Сталина открыт, то все сразу туда побежали. Все понимали, что будет давка. Но не догадывались какая… Вот я побежал от 4-й Мещанской (это напротив кинотеатра „Форум“), едва услышав по радио это известие… Ну и люди вокруг бежали. Забыв про работу, бежали… Меня всегда спрашивают, особенно за границей: „А при чем тут Чарли Чаплин?“ Там, в фильме, показан человек в котелке и гриме Чарли Чаплина. А я видел его. Это был, видимо, клоун из цирка на Цветном бульваре, и он бежал, даже не отклеив чаплинские усики. Там были лилипуты – и я их тоже в фильм поместил. Почему я бежал? Я понял, что произошло какое-то уникальное событие. Вот: было чувство уникальности. Не могу сказать, что мною вела любовь к Сталину. Но это не было и обычное любопытство. Я хотел в
идеть, что происходит. И когда мы все туда попали, на Трубную площадь, с бульваров, с двух сторон, начала надвигаться огромная толпа. А там Трубную от продолжения Неглинки отделяли грузовики. И толпам, подошедшим со всех трех сторон, надо было просачиваться в узкие проходы с двух сторон площади между домами и этими грузовиками. Толпа прижимала к светофору и только косточки хрустели…
Помню дом, где теперь театр-школа современной пьесы, – там на углу был светофор, на котором было насмерть распято несколько человек на моих глазах. Насмерть!
В каких-то местах приходилось просто поджимать ноги, потому что шли по мясу. Помню грузовик и офицера, которому передавали детей. Потому что и с детьми бежали… Детей там передавали по рукам, над толпой. Еще помню картину, которую мне не забыть никогда: трясущееся
лицо офицера, которому погибающие люди кричали: «уберите грузовики!», «уберите грузовики!». То, что поставили грузовики, это было преступление. Ну, люди и трещали на этих углах грузовиков. И этот офицер чуть не плакал… И только отвечал: «указания нет»… Вот это я запомнил. Указание было – поставить, а не убрать. И вот тогда я понял, что это значит – «указания нету». Несчастный человек!Я там был инициатором одного дела, которое спасло очень многих людей. Не знаю почему, я крикнул людям, чтоб брались за руки, собирались в цепочки. В таких экстремальных ситуациях включается какой-то вид энергии, и мне пришла в голову мысль, чтоб люди, взявшись за руки, рассекали бы этот хаос на сегменты. Ибо водоворот толпы был неуправляем. Не потому, что люди нарочно топтали друг друга: они просто ничего не могли поделать. А цепочки немного успокоили это море… В фильме я хотел восстановить, как это было. Потому что документалистов наших там не было. Там была одна иностранная корреспондентка с фотоаппаратом, но его у нее отобрали – я это показал, – когда она снимала ту толпу, на Трубной.
А Сталина я так и не увидел. По той же причине, по которой не увидел его мой герой – поэт Женя. У него гибнет девушка – случайно. Совершенно случайно. Водитель «Студебеккера» в кабине закемарил, потом проснулся – вроде виноват, вроде остальные назад сдали, и у него тут в заграждении образовался лаз… И он спросонок сдает назад, даже не заметив, что там, сзади – девушка. Бьет кузовом в голову – и все. Это так все и было, на моих глазах. Раз! – и насмерть. Мы с ней в давке познакомились. А в фильме ее увозит старый крестьянин на телеге, заваленной венками с надписью «Гению Человечества». Вот. Он тоже со своими венками никуда не смог пробиться…
И снег идет. Такой мягкий, мартовский, невинный…»
В тот же день и в те же часы, полагаю, в полуподвальное окошко коммуналки, где жил будущий доктор Тополянский, раздался тихий стук. Так стучали обычно свои, те, кто не хотел будить соседей. Мать Виктора вскочила, подбежала к окну – сын, разумеется, тоже проснулся и услышал тихий голос: «Люба, открой дверь аккуратно». Мать пошла через весь коридор, открыла, и скоро вместе с ней в комнату вошел незнакомый мужчина, разделся, достал еду, вынул бутылку водки и велел мальчику одеться. Мать была в некотором ужасе, но по этому поводу ничего не сказала. Только спросила умоляюще: «Может быть, он еще маленький, может, ему не надо?» – «Нет-нет, – сказал вошедший, – СЕГОДНЯ он должен выпить». И действительно, это был вечер, когда Виктор Тополянский выпил свой первый стакан водки. Мать скоро сдалась под расспросами сына и рассказала, кто это приходил. Это был ее дальний родственник, с которым они дружили еще в 30-е годы, когда он работал в КБ Туполева. Его посадили вместе с мужем ее сестры. Они сидели в «Дмитровлаге», строили канал Москва – Волга и в качестве абсолютных доходяг их не амнистировали, не освободили, а просто-напросто «сактировали» – списали по акту. Несколько человек добрались до Москвы и разошлись. Муж тетки очень скоро скончался. А этот человек добрался до телефона-автомата, сумел позвонить матери на работу, та схватила такси, приехала за ним и увезла его на какую-то недалекую дачу по Казанской дороге. Самое поразительное, что она никогда не видела такой степени анемии. Если тогда норма гемоглобина исчислялась по максимуму в 100%, то у пришельца было около 20%. И она все не могла понять, каким образом он при таком гемоглобине сумел добраться до Москвы, дождаться, пока она за ним заехала, и потерять сознание только на даче. Удивительно еще и другое: что мать сумела раздобыть несколько ампул крови и перелить несчастному. Благодаря этому он и выжил. Потом пришел в себя, окреп и через некоторое время исчез. Той ночью он рассказал матери, что связался с какими-то блатными, сумел справить себе новые документы и теперь с новой биографией и с новыми документами уезжает на Дальний Восток. Похороны Сталина – это был его праздник. Настоящий праздник. Единственный праздник в его жизни. Но кто знает, сколько еще людей в ту последнюю ночь похорон под видом поминок пекли пирожки и праздновали свой праздник? Мы не знаем. Но их было немало. Не меньше, чем ветра в решетках. Не меньше, чем загубленных жизней, тщательно припрятанных фотографий, писем, извещений о смерти.
Москва не могла сомкнуть глаз: в окнах горели огни. Гений человечества спал свою последнюю ночь на земле. Наутро под вой заводских гудков он был помещен в саркофаг. Говорят, что этот многотрубный вой, от которого кровь стыла в жилах, напоминал адский вопль умирающего мифического чудовища…
Василий Голованов
Планетарий: Туда и обратно
Среди истин, возведенных в абсолют, немало таких, которые усвоены нами еще в школьные годы. Одна из подобных аксиом гласит: стрелка компаса всегда указывает на север. это правило справедливо для всех частей света, так было и 100, и 200, и 500 лет назад. Между тем будь у человека возможность перенестись в гораздо более отдаленное прошлое нашей планеты, он, пожалуй, засомневался бы в надежности компаса. Были в истории земли времена, когда магнитной стрелке пришлось бы развернуться на 180°. Виновниками подобных «кульбитов» являются удивительные преображения магнитного поля земли, случавшиеся уже не раз и, по всей видимости, ожидающие нашу планету в будущем.
Магнитное поле нашими органами чувств не регистрируется – оно неосязаемо, невидимо, неслышимо, не имеет вкуса и запаха. Хотя человечество стало использовать его задолго до того, как узнало о самом его существовании. Измеренное тысячи раз на всех континентах и океанах, разложенное на составляющие, пронизывающее все сущее на земле, магнитное поле по-прежнему хранит в себе массу загадок, ожидающих будущих исследователей. Одна из самых сокровенных тайн нашей планеты – природа земного магнетизма.
По сравнению с магнитными полями, с которыми мы сталкиваемся в повседневной жизни (сердечники акустических колонок, магнитные импульсы переменного тока в бытовых приборах, лампы, линии электропередач и др.), магнитное поле Земли относится к разряду очень слабых полей. Так, к примеру, магнитный элемент защелки книжного шкафа создает магнитное поле напряженностью 5—10 эрстед, в то время как магнитное поле Земли меняется в пределах от 0,3 до 0,7 эрстед от экватора до полюса. Тем не менее это, так называемое главное геомагнитное, поле, имеющее планетарную природу, существует на Земле повсеместно. Некоторые его элементы люди научились измерять еще до открытия самого магнитного поля. Так, первые карты магнитного склонения, доставлявшего столько бед морякам древности, появились еще в середине XVI века.