Журнал «Вокруг Света» №5 за 2004 год
Шрифт:
То же самое можно сказать про Русь, перспектива объединения которой в первой половине XIII века даже перед лицом такого «вызова», как нашествие кочевников, представляется весьма сомнительной.
Конечно, эти соображения не означают, что исход по-настоящему трагических для нашей страны событий той эпохи был абсолютно предопределен. Что случилось бы с северо-восточной Русью, если бы Александр Невский последовал примеру Даниила Галицкого, обратившись к Риму? Если бы такой шаг не ограничился номинальным признанием главенства Папы, то можно, например, предположить раскол в русском обществе, как это случилось с византийским в XV веке (когда подчинение восточной церкви Папе, надо заметить, все же не спасло Константинополь от захвата турками). Что произошло бы, если бы Александр Невский не проводил демонстративной политики покорности Орде, а искал случая выступить против
Ольга Музыкина
Избранное: Сузо Чекки д’Амико. О кино, и не только
Сузо Чекки д`Амико – одна из видных деятельниц итальянского кинематографа, автор сценариев ко многим шедеврам итальянского кино. Она соглашалась на роль сценаристки только тогда, «когда от авторов требовались истории и тексты, а не подсказки по использованию актеров»… Сузо была другом и наперсницей таких выдающихся личностей, как Лукино Висконти, Роберто Росселлини, Витторио де Сика, Марчелло Мастрояни, Эннио Флайяно, Анна Маньяни, Нино Рота… В книге «О кино, и не только», выходящей в издательстве «Вагриус», собраны некоторые дневниковые записи Сузо и истории, рассказанные ею своей внучке Маргарите, ставшей писательницей. Представляемый фрагмент книги посвящен Лукино Висконти.
Бабушке не один раз предлагали помощь в написании книги. Она преспокойно могла бы сделать это и сама, но она терпеть не может писать о себе в первом лице, и у нее своя, совершенно особая манера хранить воспоминания: они у нее такие поразительно живые и мобильные, что принадлежат скорее к настоящему, а не к прошедшему времени. Идея доверить выполнение этой задачи своей недостойной внучке родилась не в силу ее твердого намерения, а в результате естественного отбора.
Первые же опыты показали, до чего трудно обуздывать бабушкину манеру вести рассказ. Более авторитетный интервьюер, конечно же, сумел бы навязать ей какой-то свой принцип, свою отправную точку разговора. Мне это не удалось: казалось, что за самыми отдаленными воспоминаниями есть еще и другие: они, как корни, уходящие в такую глубину, до которой я лично добраться не могу.
Я отправилась за Лукино к нему домой. За рулем сидел Гаэтано, шофер, возивший Дзеффирелли во время съемок «Брата Солнца». Лукино был готов и ждал нас в гостиной. Но чувствовал он себя хорошо. Гораздо лучше, чем в предыдущие дни. На нем был новехонький костюм из сурового полотна, черные туфли, платочек цвета перванш в нагрудном кармане, синяя шелковая рубашка в мелкий белый рисунок. Мы обсудили, о чем нам предстоит говорить с Йанни. Потом мы поговорили о недовольстве Хельмута (Бергера) фильмом, который он снимает в Париже, и Лукино был рад, что Кэрол Леви убедила его не бросать начатое дело. Потом он предложил мне позвонить Хельмуту в Париж и убедить его не создавать всем трудностей. Хельмута в отеле не оказалось. Тогда Лукино решил, что мы уже можем отправиться на встречу.
Манни и Неруджа ждали нас в холле. Манни сказал, что он заказал один столик в «Болоньезе» и еще один в «Рампа Миньянелли». Лукино заявил, что в «Болоньезе» он идти не хочет («Мне там вечно обливают маслом пиджак»), да и ресторан «Рампа Миньянелли» вроде бы был ему не по душе. Немного пошутили, выбирая какой-нибудь другой ресторан (Лукино твердил, что ресторан должен выбирать он, так как он нас угощает), потом поднялись в бар-террасу на пятый этаж что-нибудь выпить. Лукино сказал, что его мучает жажда. Стояла жара, воздух был такой, что казалось: вот-вот разразится гроза или произойдет землетрясение.
Я сказала, что с удовольствием выпью бокал шампанского со льдом. И все заказали то же самое. Манни стал рассказывать о встрече Шапиро (которого он отправил в Нью-Йорк) с шефом «Парамаунта», который пригласил Лукино и Манни и даже, кажется, выразил готовность полностью финансировать «Пуччини», если предварительная цена не превысит двух миллионов долларов.
«Цена слишком низкая», – вступил в разговор Лукино (он сделал не больше одного глотка неохлажденного шампанского). После чего Манни (такая уж у него привычка) пустился
в рассуждения и стал рассказывать о перипетиях, связанных с получением от наследников авторских прав на «Вдали от безумной толпы».Когда я заметила встревоженные глаза Манни, уставившегося на Лукино, то тоже повернулась и посмотрела на него. Он был бледен, смотрел куда-то вверх, а правый глаз у него как-то странно блуждал. И правая рука двигалась «сама по себе».
Я попыталась обратить на это внимание сидевшего напротив меня Перуджи (Манни сидел слева, а Лукино справа от меня). Перуджа взглянул на Лукино и тоже понял, что что-то не так. Мы трое – Манни, Перуджа и я – поднялись, и я сказала Манни: «Вызови скорее врача». Потом наклонилась к Лукино, спросила, что с ним, и, попросив его не двигаться, убежала звонить. Перуджа встал позади Лукино и начал прикладывать ему лед к вискам и за ухом. Манни пошел за гостиничным врачом, а я позвонила доктору Капре (он был не дома, а в клинике) и спросила, какую помощь надо оказать Лукино в сложившейся ситуации. Капра посоветовал уложить его (хорошо, если при этом будет врач). Я вернулась к Лукино, чтобы посмотреть, как он и пришел ли уже врач. Лукино оставался в той же позе, что и раньше – в кресле, бледный, но исполненный достоинства. Настоящий памятник. Пришел гостиничный врач Ло Руссо, а Манни дали комнату на этом же этаже, прямо под баром. Перуджа очень осторожно перенес туда Лукино.
Отойдя от телефона, я увидела Капру, который уже приехал и осматривал Лукино. Он одобрил все действия гостиничного врача. У него (по-моему) сложился далеко не оптимистичный взгляд на ситуацию. Лукино четко отвечал на вопросы, выполнял все, о чем просил его врач, но почти сразу же быстро и безотчетно начинал двигать правой ногой, то поднимая ее, то сгибая, то выпрямляя. И при этом все время похлопывал по ней правой рукой.
В комнату я больше не заходила: делала что могла в коридоре. Нет, все-таки один раз я туда заглянула, чтобы сказать, что разыскиваю его врача. А он мне сказал: «Шимоне…» Лукино слова произносил отчетливо, чуть хрипловатым, как спросонья, голосом и с небольшой паузой между ответами, которые он давал, не прерывая, однако, разговора.
Наконец приехал Шимоне, который сказал, что с Лукино однажды уже случилось нечто подобное. Прибыли карабинеры. Военные носилки были очень узкими, а лестницы отеля (лифт был крошечным) – очень неудобными. Я пошла по лестнице следом за носилками, трясясь от страха, что они могут перевернуться при повороте на каждой площадке.
Добравшись вниз, мы увидели в холле фоторепортера со вспышкой наизготовке. Шофер Гаэтано уговорил Перуджу не набрасываться на него. А я надеялась, что кто-нибудь это все-таки сделает. Перуджа прикрыл лицо Лукино одеялом, которое тот сам придерживал. Вот тут (когда носилки поставили на пол, чтобы Перуджа мог прикрыть Лукино одеялом) и еще раньше (когда карабинеры задержались с носилками на третьем этаже), и потом (перед тем, как Лукино положили на больничную кровать) я заметила, что его правый глаз пришел в норму.
Я поехала в клинику на машине с Гаэтано… Лукино положили в 514-ю палату (маленькую, довольно тесную одноместную комнатку с ванной). Я принесла его пиджак и туфли и положила их в шкаф в ванной комнате.
Спазмы правой ноги продолжались. Он не дергал ею так мучительно, но было видно, что она ему мешает. Шимоне назначил ему капельницу. Пришел дежурный врач. Все были встревожены тем, что внизу уже собрались фоторепортеры и журналисты. Шимоне вышел с нами и подошел к журналистам. Ответы его были чрезвычайно корректны, обезоруживающи и на первый взгляд исчерпывающи. Он придерживался версии, будто Лукино отравился дымом, о чем мы уже говорили. Меня беспокоило, что тревожное известие может сделать невозможным пребывание Лукино в клинике из-за назойливых журналистов. Болезнь его могла также повредить переговорам с «Метро», о которых он говорил мне еще до встречи в «Эдене» с большим удовлетворением и чувством облегчения. Речь шла о том, что прокат в Америке и Англии «Людвига» может принести «Метро» один миллион сто пятьдесят тысяч долларов.
Я впервые вытаскиваю на свет Божий эти страницы: написаны они на волне охвативших меня страха и боли, ведь было еще неизвестно, что произошло. Я подумала тогда, что такое свидетельство может быть полезно хотя бы для докторов.
Через сколько лет Лукино умер?
По-моему, через четыре года. Он прожил их, страдая от болезни и от того, что ему трудно было подыскать подходящую работу. Я навещала его почти ежедневно в его новой квартире на виа Флеминг.
То, что он останется парализованным, было ясно сразу?