Мне говорят «садитесь», и я сажусь.Руки кладу на колени, сердце сжимаю страхом.Вроде бы все приучено наизусть,Вроде можно раз и единым махом«Пуф» и закончить этот железный день(Рельсы и шпалы, ложек буфетный скрежет).На стене плакат, видна только буква «е»И значок корня или суффикса междуЭ – говорю, О – говорю потом.Слова стучат каблуками где-то по коридору.Что-то неладно со звуком, какой-то штормВнутри меня – немое и злое море.Мне повторяют «смелее, мы все вас ждем»Я сжимаю ладони и увязаю.В эфире шуршит «прием, твою мать, прием!Прекращай тонуть, ты до сих пор живая».Я удивленно моргаю (пытаюсь сморгать слезу).Потолка уже нет, и видно, как небо тлеет.Звезды шипят от боли, а я внизуИм улыбаюсь понимающе еле-еле.Значит,
экзамен провален уже давно,Сказанное не знает своей границы.Экзаменатор захлопывает окно,Я успеваю увидеть правильную страницу.
«Да будет свет…»
Да будет свет,ВодаИ ржаная корка,Кусачий ветер,клочья небесных штор…Закоченела ночью крутая горка,Бери ледянку и выходи во двор.Пока соседи греют свои перины,Пока собаки ловят котов во сне…Пойдем смотреть, как нянчится жизнь с другими,Как ночь рисует сажей глаза луне.Сегодня будет проще сорваться с краю,Глотнуть лиловой траурной мерзлоты.Да будет тьма,Хрустящая соль земная,И лед некрепкий,И над водой мосты.Бери ледянку. Круг размыкают после,Когда теряют смысл и вкус слова.Наш Бог он взрослый,Он безвозвратно взрослый.Его не вместит детская голова.Да будет мир,Зеленая вязь созвездий,И гул подъезда,Речь без гортанных фраз.Да будет жизньБез золота и без меди,Без слез,Без смеха,Без перемен.Без нас.
Больничное
1
На скамейке сядешь под каштаном,Смотришь на сороку и молчишь.И во рту трепещущая ранаЗамирает, как под полом мышьМне-то что? Болей. Ведь все для дела:Судорога,Кровь в платок (тьфу-тьфу).День как марля – тоненький и белыйТканево бормочет на ветру.
2
Суп похлебаю. Картошку уже ни-ни.Хлеб покрошу галкам и воробьям.Медсестра курит в кленовой тени,У забора просачивается бурьян.Тело уже изъян, причем неизлечимый —Его не заколешь до нормального состояния.Люди снаружи всегда торопятся мимо.Господи, ты хоть не ковыряй меня!
3
Мама, мамочка, послушай теперь меня!Я не умру уже. Здесь на исходе дняСтарики на лавочках режутся в домино.Меня порезал врач – и хватит.Комары влетают в окно.Жужжат над ухом, но крови совсем не пьют.Компот из сухофруктов, палаты зеленый уют.Мне это очень близко, я тут совсем своя,Стою на улице и не помню, кто окликал меня.Утром поставим свечку, я помолюсь о том,Чтобы звенел комар ночью под потолком,Чтобы под понедельник сняли тугие швы,Чтобы лежать во сне, словно в руках травы.
Сергей Калашников
Родился в 1996 году в городе Павлово Нижегородской области. Три года учился в Московском техническом университете связи и информатики, ушел оттуда и поступил в Литературный институт имени А.М. Горького на семинар Олеси Николаевой.
Поверх пристрастия
Не скрою, Сергей А. Калашников вот уже три года как студент моего семинара поэзии, и, возможно, я пристрастно отношусв к его дарованию. Но и, поверх пристрастия, его одаренности для меня очевидна, как несомненно и то, что он к тому же обладает счастливым свойством – «волей к тексту», столп необходимой для творческого становления и осуществления: он не только много пишет, не только выплескивает некий избыток образов, наблюдений, эмоций, за счет которых его стихи бывают очень длинными, но и работает над тем, чтобы конструкция их была компактнее и прочнее, море разливанное слов обрело твердое русло, а сами слова становились по своим местам, в согласии с телеологией стихотворения – образным рядом, смыслом и интонационным рисунком.
Какие чудесные образы появляются у него! Но дело даже не в отдельных образах, а в том колорите, в той кантилене, которую они создают. Здесь множество зримых, выписанных деталей, из которых выстраивается картина мира, которая, однако, не «заземляется», не сводится исключительно к ним: почти в каждом стихотворении действует некий рычаг «претворения», выводящий его образ за рамки наличной реальности. Задувают метафизические сквознячки. Грубо говоря, для того чтобы из мальчика / девочки с литературными способностями получился поэт, необходимы три вещи: само это дарование, творческая воля и судьба. Они непрестанно взаимодействуют: от ослабления воли талант чахнет, от оскудения таланта хромает судьба, ложный выбор судьбы запинает волю. Но воля, как добрый садовник, может приумножить талант, талант – обогатить судьбу, выстроив для нее собственный мир, а судьба – подарить творческой воле множество новых возможностей. Вот этого я и желаю Сергею А. Калашникову.
Олеся Николаева
Впрочем, мир
«И если на болотах торф горел….»
И если на болотах торф горел,вливался
дым со стороны болота.Он комаров будил и бардов грел.На шум берез, шумящих отчего-то,Туман плывет, окутывая их,и скоро в нем сорвет струну колодца.Под вальс-бостон в торфяниках твоихпожарная сирена захлебнется.И вытянет на карте мировойкак ниточку одну шестую света.За первым, что отправился домой,пойдет второй, и все исчезнет следом.
«Впрочем, мир разрушается, начиная с дома…»
Впрочем, мир разрушается, начиная с дома.Краска темнеет, травой зарастает местность.На ржавой трубе неподвижным облаком дыма застыв, воронаоглядывает окрестность.Вокруг запустение, ставни покрыты пылью,впрочем, это не признак, скорее, деталь пейзажа.Последний живой подсолнух, взятый в котел полынью,дожидается абордажа.В каждом отрезке дома или предмете бытавиден удачный блицкриг природы, близость апофеоза.Лежащая возле порога подкова, переплетенная аконитом,как вынужденная угроза.Дорога теряется под шагами идущего к точке старта.Стирается дом, водит яркой иглой меж столбов ветвистыхвстающее солнце, сшивая пейзаж, и облака как ватав руках у таксидермиста.
Расфокус
I
Вдоль заново отстроенных домов,в забытых прошлым надписях в застенках,над мастерской – здесь был «Ремонт часов» —в ее часах и в их секундных стрелкахпространство затихает по ночам,как продавщица в местном продуктовом,что заучила всех односельчан —возможность, предоставленная словом,использована, к пришлому лицунет интереса, что всех помнить толку?В попытках влиться – новому жильцучем привыкать, сподручней вырвать глоткуи повторять свой круг по часовой,движения по улицам притихшим,и завершить в молчании, как бойчасовщика со временем застывшим.
II
Здесь схожесть судеб ясно сознаютлишь те, кто покидают этот город.Их взгляд назад на быстрый бег минутс началом каждой новой множит холод —чем тоньше связь, тем беспристрастней суднад прошлым; время, сдавливая горло,меняется, накладывает жгутна место прежде грубого прокола,который за сомнения в своейразнообразной цели подарило.Здесь можно, как на жизнь других людей,на собственную – в то, что раньше было,смотреть – сквозь крик явления на светк детали – запах кожаной обивки.В ней черная тоска из прошлых летсменилась грустью, затемнив на снимкеколяску, голубой автомобиль,большие санки, спящие в квартире,и книгу сказок – ту, что полюбил,за то, что ничего не знал о мире:сквозь шум открытых окон по ночам,пока за ними таял день вчерашний,я строил мир со сказочных началкак лестницу для выдуманной башни.
III
Мне все пустое в городе людей —здесь жизнь была, и площадь городскаястучала и звенела в первый день.Где раньше открывалась мастерскаяпустой киоск, что близко к «ничего» —у времени, которым был основанесть город, а молчание его —возможность, отнимаемая словом.
Танцы
Если музыка повторяется раз за разом, и музыкантыте же, улыбаются, приглашают, гармонируют, вьются, злятся —как объяснить тебе, что согласие, данное однократно,упрощает каждое последующее? Танцы, танцы.Повторение есть желание, центр, суть развращение эго —не процессы, но чувства – частные, давние, важные обоюдно.Жаль, что прошлому без повторов хватило замк'oв и снега.Ты уходишь, и здесь впервые мое одиночество абсолютно.Ветер в твоей руке, шелест кассетной пленки, переписывающей фестивальныйномер, сила импульса постоянно-условна.Да, единственный танец, увидимся. Смеются. Полет нормальный.Лети, лети, лепесток. Возвращайся, так я смогу попрощаться снова.В новый круг попрощаюсь, заново сохраняято же самое – с каждым повтором все меньше толка.Будто воспроизводят съемку – кассета трется, перематывается, заедая.Господи, как тяжело уходить надолго.Навсегда остаюсь неважным, никого здесь не будет, толькоздравствуй, вечное солнце, нам пора навсегда прощаться.Отвернись и замри, движение завершив, чтоб лицо не сжевала пленка.Обрывается лента-жизнь.Танцы, танцы.
Проза
Владимир Алейников
Поэт, прозаик, переводчик, один из основателей СМОГа. Родился в 1946 году в Перми. Окончил отделение истории и теории искусства исторического факультета Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова.
Автор множества книг стихов и прозы. Член Союза писателей Москвы, Союза писателей XXI века и Высшего творческого совета этого Союза. Член ПЕН-клуба.