Журнал «Юность» №04/2022
Шрифт:
– Сдохнуть хочется. – Я докурила, кажется, бычок жжет губы, но я затягиваюсь последний раз.
– Не сейчас.
– Ну да. Можно и потом.
– Кстати, потом может уже и не хотеться.
– Дотронься до меня, – еле слышно говорю.
– Что? – переспрашивает.
– Ничего. Красиво тут.
– А. Да. Нормально.
Музыка – это тоже прикосновение. Только она трогает одновременно многими руками,
У Ланселота был плеер с дисками и футляр для него, чтобы к поясу крепить. Такой вау-девайс для того времени и того места. Длинные наушники, которые, доходя до плеч, превращались в его же волосы. Всегда хотела дернуть за что-нибудь там, попаду не попаду в наушники.
Если бы он не уехал тогда, я бы, может, доросла до наших с ним отношений и успокоилась.
– Боишься меня? – спрашивает.
– Боюсь. Ты крипи, как тот крест. Только не светишься.
– Мне нечем.
Да святится имя твое, да пребудет воля твоя. Мои воля и имя все пребывают и пребывают. Они не святы, в них нет света. Наверное, они могли быть, но я слишком люблю прикосновения, а это противоречит святости и свету. Света нет в любых отношениях, перешедших однажды черту.
Ланселот уезжал когда, приносил в центр большой торт. Мы ели его прямо руками, держа на салфетках. Мне было слишком мягко брать торт пальцами, крем и бисквит забивался под ногти, брр-р. И я тогда брала и кусала прям с ладошки. Вся измазалась, а Ланселот подошел и вытер мне губы салфеткой, которую мял в руках. Какое-то порочное движение, словно он грубо размазал мне помаду по лицу, но у него получилось нежно, и крем действительно весь ушел с меня на салфетку. Все поплыло, и я снова неаккуратно укусила торт. Ланселот уже не увидел, он отошел как раз.
– Тебя все больше, и все чаще ты тут, – говорю.
– Мне нравится сюда приходить. Хорошее кафе. И ты хорошая, – говорит.
– Да не, плохое. Никто сюда почти не ходит. Работы нет поэтому, – говорю.
– Кофе ты делаешь вкусный, – говорит.
А я бариста же, мне приятно.
– Сделать?
– Сделай.
– Это уже третий.
– Мне все равно потом идти тебя провожать. Потом идти домой. Надо быть бодрым, – говорит.
– Оставайся сегодня у меня, – еле слышно говорю.
– Нет. – Услышал. Черт.
Я ставлю крестик на руке, чтобы не забыть, например, купить курицу на вечер. Или захватить с собой сигарет вторую пачку, чтобы не искать потом судорожно по магазинам нужные, когда кончится первая. А она всегда кончается. Еще ставлю крестики напротив выполненных дел. В мобилке есть такое приложение – «тудулист». To do – сделать. Сделай уже! И крест поставь. Ужасно – ставить крест на всем, что ты делаешь… Хотя есть в этом какая-то ирония. Нам всем и над всеми однажды поставят крест. Только повиснет ли он, как тот крипи-крест над словно от неловкости спрятавшейся в темноте церковью, или будет уверенно и твердо держать защиту
перед пошлыми манипуляциями людей – а черт его знает.Борис Мирза
Родился в Москве в 1971 году. Режиссер, преподаватель, сценарист, писатель. Окончил ВГИК.
Лауреат нескольких кинофестивалей, в том числе Первого Международного евроазиатского кинофестиваля стран СНГ и Балтии, Восток-Запад «Новое кино. XXI век».
Сборник рассказов и повестей «Девушка из разноцветных яблок» («ЭКСМО») награжден дипломом «Открытие года» на отраслевом конкурсе «Ревизор».
Котик ты мой серенький
О, не дай мне в последний мой час обезуметь от страха!
Если ужасен твой вид, не снимай покрывала и строгий
Суд соверши надо мной, мне лица твоего не являя». —
«Ах! – она отвечала, – разве еще раз увидеть,
Друг, не хочешь меня? Я прекрасна, как прежде, как в оный
День, когда твоею невестою стала.
Вы, наверное, не поверите, но иногда бабушка умела выглядеть нормальной. Нет, конечно, она не была доброй бабушкой из рождественской сказки. Все прекрасно знали, что у нее сложный характер, что она вспыльчивая и, ну прямо скажем, не очень любвеобильная.
Но, по рассуждению наших с Васенькой родителей, любви мы достаточно получали и дома. А вот некоторой дисциплины и жесткости нам, изнеженным, явно не хватало.
Три месяца лета должны были научить нас жить с бабушкой.
И я верю, что никто и не догадывался, кем на самом деле была моя бабушка и чему она нас научила. Я помню тот день, когда понял, что теперь, переехав на лето в Крым, я, наверное, вынужден буду жить по несколько другим правилам. Нет! Конечно, я не мог подумать вот прямо так. Мне ведь было всего десять лет.
«Что это она кричит так долго, – думал я. – И когда это закончится?»
Бабушка кричала на нас с Васенькой долго и без особого повода. Это началось прямо в первый день летнего отдыха. Васенька был неуклюжим крепышом, носившим детские очки в роговой оправе. Неловкость была настолько органической его чертой, что близкие привыкли и не обращали внимания. Все. Не только его родители, но и дальние родственники вроде меня тоже. Ну уронил Васенька вазочку, фантазируя о драках с вымышленными врагами, ну и что? Собрали осколки, покачали головой, поцокали языком, произнеся: «Эх, Васенька-Васенька, ты бы уж как-то умерил свой пыл-то. Вазы, чай, не казенные у нас».
Ну и отпускали. Мама его – моя тетя – в нем души не чаяла.
С бабушкой все оказалось иначе.
В крымском городке, где мы жили дома у бабушки, было много помидорок. Видимо, стоили они недорого, потому что лежали всегда в открытую, не подотчетно, как другие продукты. Маленькие, по форме напоминающие микроскопические подводные лодки, помидорки были крепкими и сладкими.
– Ешьте! – сказала бабушка таким тоном, точно приглашала на пир.
И я почувствовал в этом угрозу.