Журналист

Все эти дни Обнорский продолжал ломать голову над проблемой, как ему раздобыть убедительные доказательства связи стенографистки Аппарата Марины Рыжовой и Кирилла Выродина. В голову лезли самые разные варианты, осуществить которые Андрей не мог просто по чисто техническим соображениям. Скажем, хорошо было бы записать их любовное воркование на пленку, — но где взять для этого прослушивающую аппаратуру? У Андрея такой техники не было, а изготовить жучок самому было просто нереально — Обнорский ровным счетом ничего не понимал ни в радиотехнике, ни в электронике, ни в электрике. Конечно, среди советских офицеров-хабиров в Триполи попадались такие умельцы — «золотые руки», которые не то что «жучок» — самолет могли собрать из подручных материалов, но обращаться к ним с несколько экстравагантной просьбой Андрею, по понятным причинам, не хотелось. Да и что даст магнитофонная пленка? Голоса ведь идентифицировать достаточно трудно, тем более если запись не очень качественная… Вот если бы сфотографировать, а еще лучше заснять на видеокамеру, как Кирилл трахается с Мариной, вот это было бы сильно…

Но опять же — как? Окна квартиры Рыжовой выходили прямо на здание гостиницы, где жил Обнорский, но они всегда были плотно занавешены — в Ливии солнце светило слишком ярко, и все прятались от него как могли… Положим, видеокамеру Андрей мог бы взять у кого-нибудь напрокат, но что с ней делать? Выследить Кирилла, когда он пойдет к Рыжовой, еще можно, а что потом? Вышибить дверь Марининой квартиры и с криком «банзай!» ворваться туда с камерой наперевес?

«Нет, это полный бред, — размышлял Андрей, сидя, как обычно, вечером в своей прокуренной комнате. — И люди не поймут, и вообще… А если я ворвусь к ним, а они, скажем, сидят и чай пьют — тогда что? „Извините, я ошибся дверью“? Ерунда какая-то… Но должен же быть какой-то выход… Какой? Не будут же они сами снимать, как трахаются… А даже если и будут — как мне… Стоп!…»

Обнорскому наконец-то пришла в голову одна идея, и ее дальнейшей разработкой он занимался еще пару дней, а потом, изображая, что дошел до крайней степени обострения спермотоксикоза, попросил Шварца официально познакомить его с Рыжовой. Вихренко хмыкнул, но к просьбе отнесся с пониманием — после совместной поездки в Азизию ребята вообще очень сблизились, хотя, конечно, такого «слияния душ», как в свое время с Ильей в Йемене, не было…

Через день Шварц, улучив момент, когда Марина в одиночестве прогуливалась вечером у столовой, подвел к ней Андрея и, представив и рекомендовав, удалился. Обнорский, понимая, что долгий разговор на виду у всех на улице может вызвать у многих лишние вопросы (на единственную в Триполи холостячку, естественно, обращали особое внимание все без исключения офицеры и тем более их жены), постарался включить свое обаяние на полную мощность и с места в карьер начал набиваться «на чашку кофе и разговор в более спокойной обстановке».

Особой красавицей Марину Рыжову назвать, наверное, было бы трудно (Андрей, например, вообще не очень любил пышных жгучих брюнеток), но определенная изюминка в ней, что называется, присутствовала, а тем более для озверевших от длительного безбабья холостяков. Поэтому Обнорский довольно натурально изобразил всем своим видом предельно допустимый градус хотения, и Марина, ничего не заподозрив, долго ломаться не стала, сказав по-простому:

— Ну что же, кофеек так кофеек… Приходи ко мне сегодня после одиннадцати… Только постарайся не светиться, сам понимаешь, мне лишние сплетни не нужны.

— Мне тоже, — успокоил ее Обнорский. — Не маленький, слава богу, все понимаю. В твоем доме один мой приятель-хабир живет — давно в гости звал, так я к нему зайду, посижу, а потом тихонечко к тебе спущусь. Если что — я вечером у него был. Кто там точное время засекать будет?

— Понятливый… — засмеялась Рыжова, одобрительно глядя на Андрея. — Ладно, договорились, ты только не стучи в дверь, а сразу заходи — не заперто будет…

Испытывая в душе чувство вины перед Леной, Обнорский использовал оставшиеся несколько часов для всесторонней подготовки к свиданию — помылся, побрился, надел свежую рубашку и почистил туфли, в общем, сделал все, что в таких случаях положено. И даже больше — в карман пиджака Андрей положил недавно приобретенный в дорогой лавке на улице Первого сентября компактный диктофон и, разговаривая сам с собой, потренировался, как незаметно включать и выключать его. Запись через карман получалась не очень чистая, но вполне приемлемая — по крайней мере все слова можно было разобрать… Настроение у Обнорского было, прямо скажем, неважное, ему очень не нравилось то, что он собирался сделать… Но другого выхода он, к сожалению, не видел и поэтому отступать от придуманного плана не собирался. Когда подошло время, Андрей задавил в себе все крики совести и, выкурив на дорожку сигарету, отправился в гости…

Несмотря на одолевавший Обнорского мандраж, все прошло как по маслу — ровно в 23.00 он проскользнул на цыпочках в незапертую дверь квартиры Рыжовой и бесшумно повернул замок изнутри. Марина уже ждала его — к приходу гостя она надела короткий тоненький халатик-кимоно, под которым, судя по всему, ничего не было…

Сначала они все-таки, как интеллигентные люди, действительно попили кофе. Сидя на мягком диване в гостиной, Андрей незаметно включил диктофон и начал расспрашивать Рыжову о том, где она училась, где живет в Москве, как попала в Ливию… Марина сначала отвечала на вопросы охотно, но потом начала поглядывать на Обнорского с недоумением. Андрей же, делая вид, что не замечает ее взглядов, перешел к расспросам о ее нынешней работе:

— Слушай, Маринка, а чем ты сейчас в Аппарате занимаешься?

— Чем я в Аппарате занимаюсь? — Рыжова пожала плечами и ответила с уже явно прорывающимися нотками раздражения: — Да ерундой всякой — бумажки разные перепечатываю. Шеф иногда диктует кое-что, магнитофонные записи некоторых переговоров расшифровываю… Я не понимаю: ты зачем сюда пришел — автобиографию мою послушать? Давай делом займемся… Ты цену знаешь?

Обнорского всего просто передернуло, но он кивнул, приятно улыбаясь, и Марина решительно встала с кресла:

— Ну тогда пошли в спальню… Мне вставать завтра рано, а я два дня поспать толком не могу, на работе сижу — носом клюю, шеф уже коситься начинает…

Обнорский остановил запись и начал раздеваться, смущаясь так, как будто никогда не спал с женщинами. В известном смысле Рыжова действительно была его дебютом, потому что прежде Андрею никогда не приходилось трахаться с женщинами за деньги и уж тем более записывать их тайно при этом на диктофон. Опять же совершенно не к месту вспомнилась Лена. Обнорскому все время виделись ее глаза, и он чувствовал себя самой распоследней свиньей. Все это не могло не сказаться на его «боевом настроении», поэтому, когда Андрей наконец разделся, никаких внешних признаков «безумного хотения», честно говоря, не наблюдалось.

— Ничего, не нервничай, — спокойно сказала скинувшая с себя к тому времени кимоно Марина. — Сейчас мы твоего птенчика орлом сделаем…

Она присела на корточки перед стоявшим посреди комнаты голым Обнорским и деловито начала работать губами и языком… Несмотря на весь ее опыт и профессионализм, до орла птенчик Андрея так и не дорос — дальше полудохлого грача дело не продвинулось, тем не менее Рыжова опрокинула Обнорского на кровать, уселась на него и впихнула-таки в себя его вялое хозяйство. Постепенно Андрей все же завелся, а под конец и вовсе разошелся — физиология, будь она неладна, взяла свое, ведь со дня последнего свидания с Леной прошел уже почти месяц… Когда все кончилось, Обнорский торопливо выбрался из кровати и схватился за спасительную сигарету, стараясь не смотреть на телеса мокрой от пота Марины. Потом он полностью оделся и снова включил в кармане пиджака диктофон.

— Ты знаешь, я, наверное, пойду уже… Что-то я сегодня не в форме… Да и завтра вставать рано и тебе, и мне… Спасибо. Все было чудесно. — И Андрей сделал поворот корпусом к дверям, как будто собирался уходить.

— Постой, — подскочила с кровати Рыжова. — Как это спасибо?! А деньги?

— Какие деньги, Мариночка? — включил дурака Обнорский. — Разве мы не по любви с тобой грех поимели? А любовь — она выше денег…

Рыжова просто лишилась дара речи от такой наглости. Впрочем, ненадолго. Выкатив глаза, она подскочила к Андрею и схватила его за лацканы пиджака:

— Ты что дурочку валяешь?! Как трахаться — так давай, а как расплачиваться — про любовь заговорил?! Где деньги, скотина?

— Какие деньги? О чем речь, дорогая? — продолжал придуриваться (причем, надо отметить, с явным удовольствием) Обнорский.

— Как это какие?! — чуть ли не во весь голос завизжала Рыжова. — За трахание, вот какие!

— Ах, это… — решил наконец прекратить балаган Андрей, потому что Марина уже доходила до состояния полной невменяемости. — Нет проблем. Только напомни — сколько? Я от тебя голову потерял совсем, всю память поотшибало… Шварц вроде говорил — полтинник?