Жюль Верн

— Мой бог! — воскликнул Жюль Верн, критически оглядывая себя. — Знакомиться с русской дамой, а я, как видите, в костюме мореплавателя! Она молодая, эта дама?

— И молодая и красивая, — сказал Этцель. — Идёмте ко мне, она сидит и скучает над каким-то журналом.

В самом деле, Марко Вовчок, Маркович по мужу, оказалась и молодой и очень красивой. Её длинная, толстая коса была обвита вокруг головы подобием короны. Жюль Верн, познакомившись с красивой дамой, отошёл в сторону, издали любуясь ею. Этцель немедленно предложил Жюлю Верну дать обаятельной, талантливой Марии Александровне Маркович авторское право на перевод всех своих романов, как уже написанных, так и тех, что появятся в будущем.

— Мой дорогой гость и сотрудник, — Этцель почтительно склонился перед Маркович, не отводившей глаз от Жюля Верна, — прекрасно владеет многими языками, что же касается французского, то его знает так же, как и свой родной. Ваши книги, — Этцель обратился к Жюлю Верну, — в России переводят дурно — неточно и тяжело. Поэтому я намерен, получив ваше согласие, предоставить мадам Маркович право на перевод всех ваших романов. Соглашайтесь! Вы будете счастливы взаимно, даю слово!

Спустя час был подписан соответствующий договор, один из немногочисленных пунктов которого читался так: «Каждый выходящий у меня роман Жюля Верна посылается заказным пакетом в город Санкт-Петербург в гранках, т.е. до того момента, как ему выйти из печати в свет — вместе со всеми клише рисунков, каковые клише возвращаются мне в течение двух месяцев со дня их получения в издательстве г. Звонарёва».

— Отныне русский читатель будет иметь возможность знакомиться с Жюлем Верном неискажённым, неурезанным, в переводе образцовом, — сказал Этцель.

Жюль Верн был польщён, обрадован, взволнован.

— Приглашаю вас, мадам, — он почтительно поклонился переводчице своей, — и моего издателя на прогулку под парусами «Сен-Мишеля».

…Яхта плавала там, где хотелось матросам и коку. Расставшись со своими гостями, капитан запёрся в каюте. Барнаво снял сапоги и, оставшись в вязаных шерстяных носках, на цыпочках ходил кругом и около каюты и грозил пальцем «членам экипажа». Спустя три недели Жюль Верн объявил:

— Поздравьте меня, друзья! Роман окончен! Ставьте паруса и плывите подальше от берега! Шампанского и пунша! А потом не будите меня трое суток — я буду спать, спать и ещё раз немножко спать!..

— Подпишите судовой журнал, — заторопился Барнаво. — Проверьте счета и наличие провизии в трюме. Выдайте деньги на неделю вперёд. Напишите сердитое послание Антуану Пернэ — поставщику солонины и риса: на прошлой неделе он доставил нам бочку какой-то тухлятины, а вместо риса прислал второсортное монпансье для первоклассников. Нахал! И пожалейте мадам Онорину, — она ежедневно присылает по два письма. Сегодня есть три экстренные депеши.

Команда жирела на богатых харчах. Капитан похрапывал. Просыпаясь, он думал о том, что через шесть-семь месяцев ему нужно сдать Этцелю новый роман.

В декабре 1869 года «20 000 лье под водой» поступил в типографию; в начале марта семидесятого года первые две тысячи книг уже продавались в магазинах. Читателя ожидал сюрприз: на одной из иллюстраций художник Риу под видом Аронакса изобразил Жюля Верна. Блуа (он жил вдали от Парижа) узнал в портрете своего друга, мысленно поздравил его с новой книгой, а когда прочёл книгу ещё раз, не мог удержаться от того, чтобы не написать автору:

«Дорогой Жюль Верн! Поздравляю, Вы написали блестящий, необыкновенный роман! В нём Вы сумели подняться до высот подлинного политического пафоса, — наконец-то! Борец за свободу угнетённой Индии… — это звучит весьма сильно! На этот раз книгу Вашу с удовольствием и пользой прочтут не только школьники. Книга Ваша для людей всех возрастов…»

Глава двадцать третья «Человек одинок, месье!»

Всё хорошо, всё благополучно: семья здорова, книги выходят и переиздаются, и сам он, писатель Жюль Верн, здоров и полон сил, он ежедневно работает с пяти утра до полудня и с четырёх до восьми вечера. Всё очень хорошо, но откуда же это тревожное ощущение одиночества? Может оыть, виною музыка, которая вот сейчас в Люксембургском саду играет печальные, сентиментальные вальсы и безнадёжно-грустные арии из опер… Правда или нет, но говорят, что капельмейстер оркестра потерял жену и детей и теперь всему Парижу рассказывает о своём горе…

Жюль Верн ближе подошёл к музыкантам. Их было двадцать человек, они дули в большие серебряные трубы и золотые рожки, меланхолично наигрывали на кларнетах и флейтах; бородатый толстяк бил в барабан, а на возвышении, спиною к публике, стоял высокий бледный человек и чёрной палочкой перечёркивал пространство перед собою. Жюль Верн заметил, что человек этот не только управляет оркестром, не только указывает, где нужно усилить, а где смягчить звук, — он не только рисует мелодию, подчёркивая её и ею управляя. Он переживал музыку, печалился вместе с нею, и печаль приобретала оттенки радости; обычные вальсы превращались в гипнотически-страстную жалобу, и не танцевать хотелось, а просить о сочувствии. Вальс, который жалуется! Вальс, вызывающий сочувствие! И не скрипки, не виолончели, не арфы, а инструменты духовые!

Плохое настроение, чувство одиночества не покидало Жюля Верна. Желая найти причину этого состояния, он прибег к тому способу, который много раз помогал ему в детстве и юности: он стал припоминать всё, что было радостного и приятного в его бытии, а затем спросил себя: «А что случилось плохого?»

Радости… О, их много, чрезмерно много для одного человека! Печали и неприятности?..

Музыка с настойчивостью одержимого продолжала своё повествование. Облетала листва с деревьев, было очень холодно, Жюль Верн зябко поёжился, сунул руку в карман пальто. Пальцы нащупали плотную бумагу и — сразу же всё непонятное объяснилось. Вот она, причина, заставляющая чувствовать себя неуютно, нехорошо.

— Не понимают! — с обидой в голосе произнёс Жюль Верн. — Странно, они не хотят понять меня, такого ясного и простого! Вот, извольте!

Он сел на скамью подле киоска с цветами, развернул журнал и, не смущаясь тем, что прохожие останавливаются и с недоумением смотрят на него, вслух прочёл небольшую заметку на предпоследней странице:

— «Наш популярный, в короткое время завоевавший любовь и внимание читающей публики Жюль Верн подарил нам новую книгу о чудесах техники — роман о подводной лодке. Всё пленяет в этой книге — и морское дно, и чудеса растительного мира на дне океана, и характеры героев, увлекающих читателя своими приключениями. Капитан Немо, этот морской пират…»

Жюль Верн раздражённо сунул журнал в карман пальто. «Пират! Экая нелепость, чушь, недомыслие, глупость!» Вот, оказывается, откуда это ощущение одиночества: писателя не хотят понять, критика сознательно читает не то, что написано. Впрочем, критика всюду и всегда такова: она читает одно, понимает другое, пишет третье.

— Велик Дюма, — прошептал Жюль Верн, — но вполне достаточно и одного Дюма! Я не намерен следовать по его пути!

Жюль Верн взглянул на себя со стороны и рассмеялся: идёт ещё не старый (всего-то сорок два года от роду) человек и брюзжит, подобно старому холостяку, который внушает влюблённым правила поведения. А как, в самом деле, не брюзжать! Надар советует не обращать внимания на то, что болтают критики — люди, сами не могущие сочинить что-либо, а потому жестоко мстящие тем, у кого хорошо получается. Надар… В августе 1863 года он основал «Общество сторонников летательных аппаратов тяжелее воздуха», и Жюль Верн одним из первых стал действительным членом этого общества и был свидетелем опытов с геликоптерами, которые производили друзья Надара — Габриэль де Лаландель и Гюстав Понсон д'Амекур. Газетные шавки и моськи издевались над этими людьми, называя их смелые опыты упражнениями ребёнка, который на один час остался без матери…