Жюльетта. Том I

В результате мы оказались обладателями почти трех тысяч цехинов и теперь могли покинуть Болонью такими же богатыми, какими сюда приехали.

Я была выжата до последней капли, однако, как это всегда бывает, излишества распутной жизни не только изнашивают тело, но еще сильнее возбуждают воображение, и все мои мысли были направлены на тысячи новых безумств; я жалела, что так мало совершила их, и в поисках объяснений пришла к выводу, что виной тому была моя инертность и леность ума; тогда-то я и обнаружила, что сожаления о несовершенных злодействах могут заставить человека страдать не меньше, чем угрызения совести, которые испытывают слабые люди, уклонившись от добрых дел.

В таком физическом и моральном состоянии я пребывала, когда мы проезжали через Апеннины. Эта необъятная горная цепь, разделяющая полуостров вдоль, дает много интересного внимательному взору путешественника; по мере того, как дорога поднимается все выше и выше, открываются все новые, потрясающие взор картины: по одну сторону расстилается огромная Ломбардская долина, но другую сверкает Адриатическое море, и в подзорную трубу можно видеть окрест на расстояние до пятидесяти лье..

Мы остановились в придорожном постоялом дворе с намерением посетить вулкан. Глубоко заинтересованная всеми безумствами природы, обожая все, что связано с ее капризами, причудами и жуткими ужасами, бесчисленные примеры которых мы видим ежедневно, я не могла обойти вниманием это чудо, и после обеда, довольно скудного, несмотря на то, что мы всегда заранее посылали вперед повара, мы пешком прошли через небольшой участок вздыбленных обломков, в конце которого находится кратер; вокруг него была покатая площадка голой земли, усыпанной валунами разного размера; по мере приближения к жерлу, становилось все жарче, и нам приходилось дышать зловонным запахом купороса и углерода, который исходит из вулкана. Мы молча смотрели на пламя, жар которого неожиданно усилился, когда пошел мелкий дождь; огненный котлован составлял в окружности десять или двенадцать метров, казалось, ударь лопатой рядом с жерлом, и из этого места вырвется столб огня.

– Вот так же вскипает мое воображение, когда на мой зад обрушивается хлыст, – сказала я стоявшему рядом Сбригани, не отрывая глаз от вулкана.

Стенки этой огнедышащей печи обуглены дочерна и напоминают уголь, почва вокруг глинисто-красного цвета, а воздух пропитан запахом гари. Пламя, вырывающееся из жерла, заканчивается мощной струей и мгновенно пожирает, превращая в дым, все, что вы бросаете в него; оно имеет синий с фиолетовым оттенком цвет как у горящего коньяка. Справа от селения Пьетра Мала находится еще один вулкан, который вспыхивает только, если поднести огонь к его жерлу. Мы несколько раз проделали этот эксперимент и при помощи маленькой свечки устроили настоящий праздник огня. Человеку с моим воображением лучше вообще не видеть такое зрелище, потому что ядовитые испарения пожарища отравили мой мозг, едва лишь земля у наших ног вспыхнула ярким пламенем.

– Знаешь, милый, – вздохнула я, глядя на Сбригани, – желание Нерона стало моим желанием. Недаром я предчувствовала, что, вдохнув воздух, которым дышало это чудовище, я заражусь его страстями.

Когда же усилившийся дождь залил кратер вулкана, вода закипела, обращаясь в пар, но пар этот был холодным! О, великая Природа, капризны и непостижимы твои пути-дороги и недоступны нам, смертным.

Множество вулканов, окружающих Флоренцию, в один прекрасный день могут вызвать катастрофу, и эти опасения подтверждаются следами давних катаклизмов в этом краю. В связи с этим мне пришла в голову неожиданная мысль: может быть, внезапная гибель Содома, Гоморры и других селений была объявлена чудом для того, чтобы посеять в человеческой душе страх перед пороком, который свирепствовал среди обитателей этих городов, а те знамениты пожарища были вызваны не вмешательством Небес, а естественными причинами? Местность вокруг Мертвого Озера, где прежде стояли Содом и Гоморра, усеяна не совсем еще потухшими вулканами и удивительно похожа на здешнюю. От географических сравнений я перешла к климатическим и, вспомнив, что в Содоме, как во Флоренции, в Гоморре, как в Неаполе, вблизи Этны так же, как и в окрестностях Везувия, население обожает совокупляться в задний проход, я пришла к выводу, что извращенное человеческое поведение непосредственно связано с капризами самой Природы и что там, где Природа обнаруживает свою порочность, она растлевает и своих чад [121] . Я мысленно перенеслась в те, когда-то веселые и беззаботные арабские города, представила себя в Содоме и, устроившись на самом краю кратера и глядя вниз, подставила свой обнаженный зад Сбригани, Августина с Зефиром тут же последовали нашему примеру; потом мы поменялись партнерами: член Сбригани полностью исчез в красивой заднице моей горничной, я стала добычей своего лакея, и пока мужчины наслаждались в наших потрохах, мы с Августиной мечтательно смотрели в кратер и мастурбировали.

121

Здесь возникает один важный вопрос, который, на наш взгляд, уместнее всего поставить перед людьми, занимающимися литературой. Чем вызвано нравственное падение народа: слабостью правительства, географическим положением страны или чрезмерным скоплением населения в крупных городах? Вопреки рассуждениям Жюльетты моральная деградация не зависит от местоположения, поскольку в таких северных городах, как Париж или Лондон, порок процветает не меньше, чем в южных городах, скажем, в Мессине и Неаполе; фактор слабости также не может служить причиной, ибо по отношению к таким вещам закон гораздо суровее на севере, нежели на юге, а порядка от этого не прибавляется. Мы же склоняемся к мнению, что нравственное разложение, независимо от местности или режима власти, происходит только в результате слишком высокой концентрации населения на небольшой площади: всегда скорее портится то, что свалено в кучу, и любое правительство, желающее избежать беспорядка в стране, должно препятствовать росту населения и дробить большие группы людей на более мелкие, чтобы сохранить чистоту составных частей. (Прим. автора)

– Вы, я вижу, недурно проводите время, – неожиданно услышали мы хриплый, будто загробный голос откуда-то из кустов. – Нет, нет, продолжайте, я не собираюсь испортить вам удовольствие – я только хочу разделить его с вами, – продолжало похожее на кентавра существо, вылезая из укрытия и подходя к нам.

Своими необъятными размерами и диким видом оно представляло собой нечто невообразимое: в нем было росту больше двух метров, а огромные усы делали страшное смуглое лицо еще ужаснее. В первый момент мы подумали, уж не князь ли Тьмы явился за нами, но заметив наши испуганные лица, великан воскликнул:

– Как! Вы не слышали об апеннинском отшельнике?

– Разумеется, нет, – храбро ответил Сбригани, – мы никогда не слышали ничего подобного.

– Тогда ступайте за мной все четверо и увидите еще и не такие чудеса: занятие, за которым я застал вас, говорит о том, что вы достойны увидеть то, что я хочу показать вам, а также достойны принять в этом участие.

– Послушайте, уважаемый великан, – сказал Сбригани, – мы любим все необычное и, разумеется, не против того, чтобы принять ваше предложение, но нас смущает ваша нечеловеческая сила, которая может быть направлена против нас.

– Не волнуйтесь, – заметил странный человек, – я считаю, что вы достойны моего общества, поэтому оставьте свои опасения и идите за мной.

Это приключение нас заинтересовало всерьез, и мы послали Зефира на постоялый двор предупредить друзей, чтобы они дожидались нашего возвращения, и когда запыхавшийся лакей вернулся, мы отправились в путь вслед за гигантом.

– Вам придется потерпеть, – предупредил он, – так как дорога неблизкая, но впереди у нас семь часов светового дня, и мы прибудем на место до того, как ночной полог опустится на небо.

Мы шагали в полном молчании – так захотел наш провожатый, чтобы я не отвлекалась и могла полюбоваться окружающим пейзажем.

Оставив позади вулканическую долину Пьетра Мала, мы целый час взбирались по склону высокой горы по правую сторону долины; когда мы добрались до перевала, нашим глазам открылось ущелье не менее двух тысяч сажен глубиной, а далеко внизу, на самом дне, пролегала извилистая тропа, по которой мы скоро углубились в лес, настолько густой, что даже тропинку под ногами трудно было разглядеть. Через три часа почти отвесного спуска мы вышли к берегу озера, посреди которого, на небольшом угрюмом островке, виднелись башни замка, где жил наш проводник; видны были только крыши, потому что замок был окружен высокой неприступной стеной с узкими бойницами. К тому времени мы прошли уже около шести часов и не заметили по дороге ни единого жилища, ни единого человека. К берегу была причалена черная барка, похожая на венецианскую гондолу; мы подошли к озеру и оглядели огромную чашу, на дне которой находились. Со всех сторон ее окаймляли вздымающиеся в небо горы, склоны которых были покрыты зарослями сосны, лиственницы и зеленого дуба, а на далеких голых вершинах лежал снег; невозможно выразить словами, насколько диким, заброшенным, нереальным и даже сверхъестественным выглядел этот пейзаж. Мы сели в лодку, и великан направил ее к острову. Замок стоял в нескольких метрах от берега, и в мощной наружной стене мы увидели железные ворота, через ров шириной метров шесть был перекинут мостик, который сразу поднялся, как только мы прошли по нему. За первой стеной находилась вторая, мы снова вошли в железные решетчатые ворота и оказались посреди деревьев, насаженных так часто, что нам пришлось пробираться сквозь них, а за этим зеленым ограждением мы увидели третью преграду – толстую трехметровую стену, в которой не было видно никаких ворот или калиток. Великан приподнял большую каменную плиту, которую, кроме него, пожалуй, никто не смог бы сдвинуть с места, и перед нами открылась темная пещера. Мы сошли вниз по ступеням, и хозяин установил плиту на место; другой конец подземного прохода был закрыт таким же тяжелым камнем, великан отодвинул его и вывел нас из кромешной темноты в помещение с низким сводом. Оно было украшено скелетами, многие просто валялись возле стены, тут же стояли скамьи, сделанные из человеческих костей, а пол был усеян черепами; нам показалось, что откуда-то из-под земли доносятся глухие стоны, и злодей любезно сообщил, что как раз под этим залом в подземелье располагаются казематы с жертвами.

– Итак, вы в моей власти, – сказал он, когда мы сели на жуткие скамьи, – и я могу сделать с вами все, что захочу. Но не бойтесь: ваши занятия там в горах убедили меня в том, что я встретил родственные души, достойные моего гостеприимства. Пока готовится обед, я немного расскажу вам о себе.

Я – русский, родился в маленьком селении на берегу Волги. Моя фамилия – Минский. После смерти отца я унаследовал его несметные богатства, а Природа наделила меня необычайной силой и столь же необычайными вкусами. Я еще в молодости осознал, что рожден не для того, чтобы прозябать в глухой дыре, где появился на свет и где жили мои предки, и отправился путешествовать; увиденный мир показался мне слишком тесным для моих желаний, которые были беспредельны и для которых нужна была вся вселенная; с самого детства я был распутным и безбожным, необузданным и извращенным, кровожадным и жестоким, позже я побывал в самых разных, самых дальних странах, изучал местные обычаи, впитывал их и совершенствовал. Я начал с Китая, Монголии и моей родной Московии, которую у вас называют Тартарией; объездив всю Азию, я направился на север, проехал Камчатку и добрался до Америки через знаменитый Берингов пролив. В этой обширной части света я побывал практически везде – ив обществе аристократов и политиков, и среди дикарей, взяв для себя за образец преступления первых, пороки и жестокость – вторых. После этого я поплыл на восток и в вашу дряхлую Европу привез привычки, настолько для вас необычные, что меня приговорили к смерти на позорном столбе в Испании, к колесованию во Франции, к повешению в Англии, к четвертованию в Италии, но богатство – лучшая защита от любого суда. Я был и в Африке, где окончательно убедился, что так называемая распущенность – не что иное, как естественное состояние человека, а ее различные конкретные формы – продукт окружающей среды, в которую поместила его Природа. Африканцы – эти благородные и простодушные дети солнца – громко смеялись надо мной, когда я пенял им за их варварское обращение с женщинами. «Что такое, по-вашему, женщина, – отвечали они, – как не домашнее животное, которое дала нам Природа для двойной цели: удовлетворять наши потребности и наши желания? По какому праву должна она рассчитывать на лучшее обращение, чем коровы и свиньи, живущие в загонах? Единственная разница заключается в том, – говорили мне эти чувствительные люди, – что наша скотина заслуживает хоть какого-то снисхождения по причине своей покорности, тогда как женщина заслуживает только суровости и грубости из-за своих врожденных качеств: лживости, зловредности и коварства. Да, мы совокупляемся с ними, но что еще можно делать с женщиной после того, как она удовлетворила ваши желания, кроме как использовать ее в качестве рабочего скота, скажем, осла или мула, или забить ее на мясо для пищи?»

Короче говоря, в том краю я нашел человека в его изначально порочном виде с жестокими инстинктами и с приобретенной свирепостью, и именно таким, находящимся в гармонии с Природой, я полюбил его и предпочел эти свойства простой грубости американцев, подлости европейцев или циничному разврату жителей Востока. Я убивал людей, когда ходил на охоту вместе с первыми, пил вино и спал со вторыми, пролил много спермы вместе с третьими, а с моими добрыми африканскими друзьями ел человеческое мясо и пристрастился к нему; вы видите здесь остатки людей, которыми я питаюсь, и другого мяса я не ем; надеюсь, вы оцените сегодняшний ужин, когда к столу подадут пятнадцатилетнего мальчика. Я вчера насладился им, поэтому ужин должен быть отменный.

После десятилетних странствий по миру я вернулся в свою родную страну, где меня со слезами радости на глазах встретили мать и сестра. Я возненавидел Московию еще в то время, когда покинул ее, и дал себе слово, никогда больше не возвращаться туда, а теперь решил, что настал удобный момент навести окончательный порядок в своих делах. Я изнасиловал и убил их обеих в первый же день: моя мать была все еще красивой женщиной с роскошным телом, а сестра, хотя она и не отличалась особой статью – рост ее был только сто семьдесят пять сантиметров, – по праву считалась самым прелестным созданием в обеих частях России.