Жюльетта. Том I

– Выходит, люди не могут быть братьями? – живо прервала я его. – Значит, нет никаких связей между мной и другими людьми? Но тогда наши отношения заключаются только в том, что я должна взять от них как можно больше и отдать как можно меньше?

– Именно так, – удовлетворенно кивнул Нуарсей. – Ведь то, что ты отдаешь, для тебя потеряно навсегда, и наоборот. Могу добавить, что я долго искал в своем сердце образ поведения, соответствующий неписаному кодексу Природы, и, в конце концов, нашел его: никого не любить, никому не помогать, никого не считать братом и служить исключительно своим страстям. На том я стою и буду стоять всегда. Кодекс этот гласит: когда деньги, благополучие или сама жизнь этих, якобы, моих братьев необходимы для моего счастья или моего существования, я забираю их силой, если я силен, или хитростью, если я силен недостаточно; но если мне приходится платить за это, я стараюсь платить как можно меньше. Повторяю: ближний ничего для меня не значит, между нами нет никаких позитивных отношений, а если и существует какая-то связь, она заключается в том, чтобы коварством получить от него то, что я не могу отобрать силой, но если можно обойтись одной силой, притворство мне ни к чему, ибо оно для меня унизительно, и я прибегаю к нему только в крайнем случае.

Еще раз послушай меня, Жюльетта: будь глуха к воплям горя и нищеты. Если хлеб несчастного пропитан его слезами, если рабский труд дает ему самую малость, чтобы только свести концы с концами и не дать семье умереть от истощения, если налоги, которые он должен платить, забирают львиную долю из того, что он заработал, если его раздетые, разутые, неграмотные дети вынуждены бродить в поисках хоть какой-то пищи, за которую надо сражаться с дикими зверями, если в груди его жены, истощенной от непосильных трудов, иссушенной постоянной нищетой, нет молока для их первенца, чтобы он вырос крепким и не попал в пасть волку, если, сгорбившись от груза лет, болезней и горестей, он ничего не видит впереди, кроме смертного приговора, к которому неудержимо несет его рок, и если за всю свою жизнь он ни разу не видел ни одной звезды, которая ярко и безмятежно сияла бы над его опущенной головой, – тем хуже для него. И черт возьми! – в этом нет ничего необычного, ничего неестественного, ничего такого, что не соответствовало бы порядку и закону нашей великой праматери, которая руководит нами, и если ты кого-то считаешь несчастным, так это лишь потому, что сравниваешь его долю со своей, а в сущности он таковым себя не считает. Если же у него появляется чувство обездоленности, он глубоко ошибается, потому что также на какой-то момент сравнивает свою участь с твоей, но как только заползет в свою нору и окажется в компании себе подобных, его нытью придет конец. Неужели ему жилось хоть чуточку лучше при феодальных порядках, когда с ним обращались как со скотом, приручали и били как домашнее животное, продавали как навоз, в котором он всю жизнь копался? Вместо того, чтобы горевать о его страданиях, облегчать их и даже взваливать его ношу на свой горб из смешного чувства сострадания, не лучше ли взглянуть на беднягу как на предмет, который Природа замыслила для нашего удовольствия, для того, чтобы мы использовали его как нам вздумается. И не надо вытирать ему слезы и сопли, дорогая моя! Ты должна удвоить его страдания, если тебе это нравится, если это забавляет тебя, и зарубить себе на носу, что есть человеческие существа, которых Природа бросает под косу наших страстей, так что тебе дано собирать добрый урожай, Жюльетта, ибо щедра праматерь наша! Уподобись пауку, плети свою паутину и пожирай без всякой жалости все, что ее мудрая рука посылает в твои сети. – Милый мой, милый! – простонала я, сжав Нуарсея в объятиях. – Сколь многим я обязана вам, человеку, который развеял миазмы невежества, затуманившие мою голову в детстве. Ваши мудрые уроки – то же самое для моей души, что живительная влага для иссушенного солнцем растения. О, свет моих очей! Отныне я буду видеть и воспринимать этот мир только вашими глазами и вашим умом, однако, раздавив мой страх перед опасностью, вы разожгли во мне пылкое желание окунуться в злодейство. Будете ли вы моим проводником в этом восхитительном путешествии? Будете ли освещать лампой философии мой путь? Или покинете меня, бросите на произвол судьбы? Тогда, ступив на столь опасную тропу и вооружившись мудрыми принципами, которые я, благодаря вам, научилась ценить, поверив этим рискованным максимам, оказавшись одна в прекрасной стране роз, я буду срывать только тернии без вашей защиты и вашего совета. Как же я…

– Жюльетта, – остановил меня Нуарсей, – эти слова свидетельствуют о твоей слабости и обнаруживают твою чувствительность. Поверь мне, дитя мое, ты должна быть сильной и твердой, раз решилась выбрать порок. Ты никогда не будешь жертвой моих страстей, но я не могу обещать тебе вечное покровительство: надо научиться жить самостоятельно и полагаться на свои собственные средства, если ты собираешься пойти этой дорогой; надо, без посторонней помощи, найти в себе силы избежать ловушек, щедро разбросанных на пути, надо заранее предвидеть их и знать, что делать в случае неудачи и как встретить лицом к лицу самую страшную катастрофу, если она неминуема; но не бойся, Жюльетта, тебя не ждет ничего хуже виселицы; и в сущности это не так уж и страшно. Все мы должны когда-нибудь умереть, так какая разница, случится это на эшафоте или в постели? Скажу тебе откровенно, Жюльетта, смертная казнь – секундное дело – пугает меня бесконечно меньше, нежели смерть, которую почему-то называют тихой и мирной, но которая сопровождается неприятными обстоятельствами. Говорят, позорно умереть на виселице. По-моему – нисколько, но даже если бы это было так, я бы поставил позор на последнее место среди прочих сопутствующих факторов. Поэтому, милая моя, успокойся и лети дальше на своих собственных крыльях. Это всегда надежнее.

– Отныне, Нуарсей, я уже не смогу, чем бы это мне ни грозило, отказаться от ваших принципов. На земле нет ни одного человека, ради которого я смогла бы сойти с избранного пути.

– Я верю тебе, но давай продолжим наш разговор относительно того, что преступлений не существует. Я хочу привести несколько примеров в поддержку моего тезиса, так как это самый надежный способ убедить тебя. Давай посмотрим, как обстоят дела в нашем мире и что называют люди преступлением, а что добродетелью.

У нас считается немыслимым соблазнить сестру жены, а дикари в бухте Гудзона делают это каждый день, если предоставляется возможность. Кстати, Иаков был женат на сестрах: Рахили и Лии.

Нам не приходит в голову совокупляться со своими детьми, даже если под рукой нет никого другого, а вот в Персии такие амурные приключения в порядке вещей, то же самое происходит на трех четвертях азиатского континента. Лот спал с двумя своими дочерьми и обеим сделал ребенка.

Мы считаем самым позорным делом продавать своих жен, а в Тартарии, в Лапландии и Америке это – знак гостеприимства: там почитается за честь уложить свою жену в постель гостя; иллирийцы собирают жен в кучу для разврата и, наблюдая за происходящим, заставляют их сношаться с любым, кто им понравится.

Мы полагаем крайним бесстыдством обнажаться на виду у других, но почти все южные народы преспокойно расхаживают без одежд; в таком же виде отмечали праздники в честь Приапа [52] и Бахуса. Ликург особым законом постановил, чтобы девушки приходили в общественные театры голыми. Голые женщины прислуживали за столом тосканцам и римлянам. В Индии есть страна, где всеми уважаемые женщины никогда не ходят одетыми – одежду носят только куртизанки, чтобы сильнее возбуждать похоть у мужчин.

52

Сын Бахуса и Венеры (мифол.).

Наши генералы запрещают грабить захваченный город, а греческие военачальники давали такое право своим солдатам в знак признания их мужества. После захвата Карбин [53] итальянскими войсками победители собрали всех мальчиков, девственниц и молодых женщин, которых нашли в городе, на рыночной площади, сорвали с них одежды, и каждый солдат мог делать с ними, что хотел – насиловать или убивать.

Аборигены Кавказа живут как дикие звери и совокупляются с кем попало. Женщины островов Горн [54] отдаются мужчинам среди бела дня на ступенях храмов, выстроенных в честь их богов.

53

Населенный пункт на Корсике.

54

Острова Горн к югу от Чили.

Скифы и тартары уважали мужчин, которые по причине распутства истощались и делались импотентами еще в ранней юности.

Гораций описывает бриттов, нынешних англичан, как самых развратных людей на земле; этот народ, говорит поэт, не обладает врожденной стыдливостью, они живут все вместе беспорядочной половой жизнью: братья, отцы, матери, дети – все отдаются удовлетворению природных инстинктов, и плод принадлежит тому, кто лишил мать девственности. К тому же они едят человеческое мясо [55] .

55

Из всех съедобных вещей оно, пожалуй, больше всего способствует увеличению силы и количества семени. Нет ничего абсурднее, чем наша привередливость на сей счел стоит только его попробовать, и человек будет с отвращением отворачиваться от любой другой пищи. (По этому поводу см. книгу Поу «Исследования и очерки об индейцах, египтянах, американцах..») (Прим. автора)

Таитяне удовлетворяют свои желания публично, сама мысль о том, чтобы делать это тайком, заставляет их краснеть от стыда. Однажды перед ними европейцы продемонстрировали свои религиозные церемонии – этот нелепый спектакль, который называется мессой. Те, в свою очередь, попросили дозволения показать свои ритуалы и показали! Десяток взрослых, двадцатипятилетних мужчин изнасиловали на глазах цивилизаторов маленькую девочку. Видишь, какая разница!

Люди всегда боготворили распутство, воздвигали храмы Приапу. Афродиту издревле считают богиней плодородия и деторождения, а позже обожание перешло на ее голую задницу, и символ размножения становится божеством самых чудовищных злодейств, совершаемых против рода человеческого. Видишь ли, человек все время умнеет и, набирается опыта, он неуклонно идет путем прогресса и приходит к пороку. Подобный культ, уходя своими корнями в сумерки язычества, оживает в Индии, и культовый фаллос – что-то вроде фигурки мужского члена, который носят на шее азиатские девушки, – является обязательным украшением в храмах Приапа.

Путешественник, приезжающий в Пегу,1 покупает себе женщину на время своего пребывания в стране и делает с ней все, что пожелает. В конце концов, скопив денег, она возвращается в свою семью, и у нее, как правило, не бывает недостатка в поклонниках, желающих жениться на ней.

Само бесстыдство часто бывает публичным: посмотри на Францию, где долгое время мужские половые органы изображались на одежде и в моде были гульфики самых ярких расцветок.

Почти у всех северных народов распространена традиционная торговля сестрами и дочерьми – обычай, который кажется мне удивительно разумным, и тот, кто его практикует, всегда рассчитывает что-то получить взамен за свое сводничество или, по крайней мере, понаблюдать за происходящим; кстати, на это зрелище стоит полюбоваться. Существует и другое, чрезвычайно острое ощущение, связанное с проституцией такого рода, когда некоторые мужчины заставляют своих жен отдаваться другим мужчинам, как к примеру, делаю я сам. При этом наш поступок объясняется следующим фактом: мы получаем мощный стимул, становясь жертвами всеобщего злословия, и чем больший позор мы на себя принимаем, тем сильнее получаемое от этого удовольствие. Нам нравится унижать, пачкать, мучить предмет нашего наслаждения, который мы бросаем на потеху другому, и мы наслаждаемся тем, что тот, другой, также купается в грязи и мерзости и, в конце концов, становится таким же, как мы. Мы с восторгом тащим наших жен и дочерей в публичный дом, заставляем их просить милостыню на улицах, наблюдаем за ними во время полового акта.

– Простите меня, сударь, но я поняла так, что у вас есть дочь.

– Была, – коротко ответил Нуарсей.

– От нынешней жены?

– Нет, от самой первой, а сегодняшняя – это моя восьмая, Жюльетта.

– Но как вы смогли стать отцом с такими принципами и вкусами?

– Я уже многократный отец, дорогая. И нечему тут удивляться. Иногда, если добропорядочность сулит нам удовольствие, приходится преодолевать отвращение к добрым делам.

– Мне кажется, я вас понимаю, сударь.

– Как и все остальное, это очень просто. Однако мы отвлеклись. Прежде чем продвигаться дальше, я хотел бы составить о тебе определенное мнение, хотя ты должна понять, как мало я вообще ценю любое мнение.