Зима Ахашвероша

«Ангел, не тронь их. Вслушайся в то, что шелестит между ними.Скажи, лунноокий, простертый за мирозданье и сфинкса,не твое ль вещество и природу сейчас они полонили, и в нимбене из твоей ли палящей жизни простерты плашмя, как спицы,вынутые из обода привычных маршрутов и в ободнимба Губителя-Ангела вросшие сонно, в Сатурново пламя?»

Поэзия должна волновать – поймал себя на мысли, что это незатейливое определение творчества меня давно устраивает, будем считать, что это клише европейского сознания. Чувствительность обречена на чувствительность, так же как и масштабность, зрелищность картин, которые у Таврова буквально кишат персонажами и сменяющимися декорациями. Нельзя сказать, насколько светлы, или, наоборот, мрачны эти батальные полотна, достаточно того, что они насыщенны. Для Ахашвероша мир еще полон красок и не слился в тусклую полоску горизонта: Апокалипсис красочен, театрален, подробен в своих надвигающихся одно за другим действиях. Непродуктивное (на первый взгляд) изобилие, громоздкость и сложность мироустройства, предполагающее существование миллиона разновидностей бабочек, и весьма ограниченный словарь любого языка, чтобы все это охватить и описать. В лаконизме, присущем современной эпохе, мы забываем о цветной карнавальности мира. Стихи эти и есть путешествие по празднику масок и сокрушительных явлений природы. Никогда не знаешь, где очутишься в конце. Автор, по его признанию, ни разу не знал, чем завершится то или иное стихотворение – и читатель тоже становится невольным соучастником этого путешествия в никуда. Вспоминается Риманова геометрия, методы мат-физики, где уравнения решаются лишь при учете многомерности пространства. Речь идет о законах природы, по существу, но то, что они могут быть объяснены лишь при помощи столь невероятных математических допущений, в голове не укладывается. Это уже не игра иллюзиониста, не метафора. Это наука, которую невозможно обвинить в субъективности стихотворца, решившего во что бы то ни стало удивить читателя или себя самого.

«Давно я свой начал путь,переворачиваясь меж звезд и богов, как песочные, вычурные часы с кровью,из себя в себя перетекая, и этим давая власть Богуостаться неузнанным, мной – в точке переворота, у моего окна.»(Верблюд Ахашвероша)

Ориентация на прозрение, просветление, удивление, нервическая лепка, рассматривание и расшвыривание содеянного, пока результат не будет достигнут. Попытка вернуться к тому, что видел когда-то в детстве, к свежести первого ощущения. Традиционный алгоритм творчества, являющий себя каждый раз в новом обличии. Книга начинается с небольшого стихотворения, посвященного смерти Одиссея. Одиссей не только воин и путешественник, это первый в европейской культуре персонаж, бросивший вызов богам и сумевший преодолеть свою судьбу. Со смертью странника Одиссея перевернута страница мировой истории – война, развязанная из-за красоты женщины, завершена, Троя разрушена, в сотрудничестве и состязании с богами Одиссей завершил путешествие, казалось бы обреченное на неудачу. Согласно Данте гибнет он все-таки в море, неподалеку от горы-чистилища – дома такие люди не сидят. Вечный Жид тоже бросил вызов всевышней силе – пусть случайно, бессознательно, по причине дурного настроения или характера. Его похождения если и воспеты, то далеко не в героическом духе. Однако путь его не завершен, он продолжается в настоящем времени, и, быть может, даст герою возможность прославиться. Охлаждение мира (Зима Ахашвероша) идет своей чередой, дух кристаллизуется в вещество, голоса и краски блекнут, поэзия принимает горизонтальное положение.

«Бог всасывался в эту белизну,словно Мальштрем в мизинец, и крутилисьв Европе мельницы, и шли к окнуЕдинорог и волк, и там вращались,воронкой втягиваясь с домом в глубину.Свой вдох, что превышал звезду и полебог перенес вовне себя, и там,как ветер в авиа-трубе штурмует фюзеляж лебяжий.Он новым всасывался в лебедя объемом,где все миры расположились и все вещи». («Бог и Леда»)

…Не знаю, как создаются поэтические репутации, но, судя по всему, чтобы обрести сравнительное бессмертие надо не узнать Бога в лицо и отказать ему в помощи. Граф, например, Сен-Жермен, отождествляющий себя с Вечным Жидом, десятилетиями сохранял возраст мужчины сорока пяти лет, блистал в свете, играл на всех музыкальных инструментах (особенно на скрипке), был любимцем женщин, «одевался просто, но со вкусом. Единственное, что он позволял себе, это ослепительные бриллианты на руках, табакерке, часах и на пряжках туфель». Говорят, что он был египетским магом и «тайным властителем Тибета», масоном и розенкрейцером, колдуном Мерлином, любовником Клеопатры, руководил французский революцией, написал пьесы Шекспира, участвовал в дворцовом перевороте, водрузившем на престол Екатерину Великую, в 20 веке изобрел ядерную бомбу, а сейчас выступает в цирке Лас-Вегаса…

«Вот крот идет, на нем золотая пожарная каска, в руке турецкая сабля,орел сидит у него на плече в барабан играет.Я изрыт бытием его невыносимым, как нарзан пузырьками».(«Зима Ахашвероша 2. Крот»)

Вадим Месяц,Pocono Lake, PA – Москва

Так: изменяется все, но не гибнет ничто и, блуждая,Входит туда и сюда; тела занимает любыеДух…Овидий, «Метаморфозы

Раз уж пустился я плыть по открытому морю и ветромПарус напружен, – скажу: постоянного нет во вселенной,Все в ней течет – и зыбок любой образуемый облик.Овидий, там же

Имя «Агасфер» – это стилизованное библейское имя, которое было произвольно заимствовано из ветхозаветной легенды об Эсфири, где еврейским «Ahashwerosh» было передано имя персидского царя Ксеркса. В более ранних версиях легенды встречались и другие имена – Эспера-Диос («надейся на бога»), Бутадеус («ударивший бога»), Картафил.

Согласно легенде, Агасфер во время страдальческого пути Иисуса Христа на Голгофу оскорбительно отказал ему в кратком отдыхе и безжалостно велел идти дальше. За это он был наказан – ему самому отказано в покое, он обречён извека в век безостановочно скитаться, дожидаясь второго пришествия Христа, который сможет снять с него зарок.

Мифологический словарь

Появился у ложа Агасфера дух Света и промолвил: «Трудна жизнь в мирах не высоких, но только через нее лежит путь к высотам несказанным».

Свидетельство, слышанное Паулем фон Эйтценом, доктором богословия, от некоего собеседника Ahasveros’a, Вечного Жида

Конец ознакомительного фрагмента.