Зима любви

Это «правда» прозвучало почти как мольба. К тому же Люсиль подняла глаза к небу… А дождь шел сильнее и сильнее. Она подумала: «А что мне до того, что думает эта женщина. Не хочет мой талон, так пусть выбросит его. Если ей так хочется торчать тут полчаса…» Люсиль не понимала, что с ней. «Да что же это такое? Почему я не поступила как все: не выбросила свой талон? Что это за мания: всем нравиться? Даже тут, на площади Альма, в полседьмого вечера, на автобусной остановке, под дождем. Ну прямо все должны меня любить. Все благородные порывы хороши, когда ты богат, сидишь в баре и пьешь виски или во время революции». И в тоже время ей хотелось самой себе доказать обратное. Женщина протянула руку и взяла талон.

— Спасибо, вы очень любезны, — сказала она.

И улыбнулась. Люсиль неопределенно улыбнулась в ответ и пошла. Ей предстояло пройти вдоль набережной до площади Согласия, а затем всю улицу Лиль. Тогда она вспомнила, что прошла этим же маршрутом вместе с Антуаном в первый день их знакомства. Только тогда было начало весны, с ней рядом шел незнакомый молодой человек, ночь была теплой и, если она не взяла тогда такси, то совершенно из-за иных соображений, чем сегодня. «Так, надо раз и навсегда перестать ворчать», — подумала она. Какие у них были планы на сегодняшний вечер? Ах да, они собирались в гости к Сольдеру, приятелю Антуана. Нервный, болтливый, он очень увлекался абстракционистами и забавлял Антуана. Он забавлял бы и Люсиль, если бы не его жена, Николь. Всякий раз она пыталась завязать с Люсиль разговор о ценах и женских болезнях. К тому же она была так одержима манией экономить, что то, что она готовила, было просто несъедобно. «Я с удовольствием поужинала бы в «Реле-Плацца», — пробормотала Люсиль на ходу. Я бы выпила с барменом холодный коктейль, а потом заказала бы гамбургер с огромным листом салата. Вместо жидкого супа, отвратного рагу, засохшего сыра и пары вялых фруктов, которые мне предстоит сегодня проглотить. Почему только богатые люди могут позволить себе роскошь жить просто?» Еще несколько минут она видела в воображении полупустой бар «Плацца», гладиолусы на стойке, приветливого метрдотеля, себя за столиком. Вот она читает газету, смотрит на проходящих мимо американок. Неожиданно кольнуло сердце: во всех этих мечтах не было, совсем не было места Антуану. Уже очень давно она не ужинала одна, и все же Люсиль почувствовала вину за свои мысли.

Антуан лежал на кровати и читал «Монд» (очевидно, она обречена на мужчин, читавших «Монд»). Он приподнялся, и она бросилась в его объятия. Он был теплым, огромным, от него пахло табаком. Никогда ей не насытиться этим телом, этими глазами и сильными руками, что гладили ее сейчас по мокрым волосам.

— Ну, — сказал он. — Как фильм?

— Бесподобный, — ответила она.

— Признайся, что я был прав, отправив тебя посмотреть его.

— Признаюсь, — сказала она.

Она как раз стояла в ванной и вытиралась. Когда она сказала «признаюсь», то посмотрела в зеркало и заметила на лице странную, незнакомую улыбку. Люсиль медленно провела полотенцем по зеркалу, словно желая стереть ее, опасную, нежелательную сообщницу.

19

В половине седьмого вечера Люсиль обычно ждала Антуана в маленьком баре на улице Лиль. В тот раз Люсиль по привычке разговаривала о скачках с барменом по имени Этьен, который был красив и очень болтлив. Антуан подозревал, что его расположение к Люсиль носило далеко не дружеский характер. Несколько раз Люсиль пыталась последовать советам Этьена и сыграть на скачках. Результат был более чем плачевный, и поэтому, когда Антуан входил в бар, его взгляд был полон не столько ревности, сколько страха, что Люсиль уже просадила все деньги. Люсиль была в прекрасном настроении. Накануне они легли очень поздно и провели половину ночи, строя какие-то неимоверные планы на будущее. Она не могла вспомнить, о чем они говорили, но помнила, что результатом разговора было решение провести следующий отпуск в Африке или на худой конец на даче под Парижем. С горящими глазами Этьен расписывал ей некого Амбруаза Второго, который обязательно должен был выиграть все заезды. Одинокая стофранковая купюра уже готова была перебраться из кармана Люсиль в карман Этьена, когда появился Антуан. Он был очень возбужден, сел за столик и заказал два виски. Учитывая то, что дело происходило 26 числа месяца, начало было многообещающим.

— Что случилось? — спросила Люсиль.

— Я разговаривал с Сире, — ответил Антуан. Люсиль, ничего не понимая, смотрела на него. — Ну, с главным редактором «Ревей». Он нашел для тебя место в архиве.

— В архиве?

— Да. Это интересно и работы немного… Для начала он будет платить тебе сто тысяч в месяц.

Люсиль испуганно смотрела на него. Теперь-то она вспомнила, о чем они говорили ночью. Невероятно, но они пришли к выводу, что жить так, как живет Люсиль, нельзя. Она должна чем-то заняться. Люсиль с энтузиазмом восприняла эту мысль и даже набросала идиллическую картину — она найдет место в газете и, постепенно взбираясь по служебной лестнице, станет известной журналисткой, о которой будет говорить весь Париж. Конечно, ей придется много работать, у нее появятся тысячи забот, но она чувствовала, что сможет все преодолеть. Они будут жить в шикарной квартире, которую будет оплачивать газета (ничего не поделаешь, ведь они будут вынуждены принимать нужных людей), раз в год отправляться в круиз по Средиземному морю. Сначала Антуан слушал ее с неприкрытым скептицизмом, а потом уже сам поверил в то, что она говорила. Никто никогда не мог устоять перед Люсиль, когда она строила безумные планы. Господи, сколько же она вчера выпила и что перед этим читала, чтобы влипнуть в такую историю. Работать ей хотелось примерно так же, как и умереть.

— Знаешь, это неплохая зарплата для такой газеты.

Он был очень доволен собой. Она с грустью смотрела на него. Должно быть, он все еще находился под впечатлением ее ночных монологов. Наверное, он поднял на ноги весь Париж, чтобы отыскать ей это место. Ведь это было не так уж просто. По столице слонялось немало скучающих светских дам, впавших в депрессию от безделья и готовых еще и приплатить за право мыть полы в каком-нибудь издательстве, редакции или доме моделей. А этот сумасшедший Сире готов был ей платить. Ей, которая больше всего любила бездельничать. Глупая штука жизнь. Люсиль выдавила из себя улыбку.

— У тебя нерадостный вид, — заметил Антуан.

— Слишком здорово, чтобы поверить, — ответила она мрачно.

Он весело смотрел на нее. Он прекрасно знал, что сейчас она сожалеет о своих вчерашних словах. Но искренне верил, что Люсиль не может не скучать, живя таким образом. И еще, эти сто тысяч франков плюс к его зарплате должны были материально облегчить ее существование.

— Когда начинать? — спросила она.

Теперь она улыбалась искренне. Когда-то в юности она работала. Конечно, будет немного скучно, но Антуану совсем необязательно знать обо всем.

— Первого декабря. Через пять-шесть дней. Ты довольна?

Она подозрительно посмотрела на него. Неужели он на самом деле думает, что она может быть довольна? Похоже у него имелись садистские наклонности. Она давно подметила это. Но у него был такой невинный вид… Она с серьезным видом кивнула.

— Я довольна. Ты был прав: это не могло долго продолжаться.

Он перегнулся через столик и поцеловал ее. Это произошло так неожиданно, поцелуй был таким нежным, что она подумала: конечно, он все понимает. Она прижалась щекой к его щеке и засмеялась. Потом они вместе снисходительно посмеялись над ней. Да, она почувствовала облегчение, что он все понимал. Она не любила, когда люди обманывались на ее счет. Тем не менее Люсиль решила оставить ему смутную иллюзию, будто он сумел ее разыграть.

Вечером дома Антуан с карандашом в руках принялся радостно подсчитывать и рассчитывать. Квартплата, телефон и прочие скучные вещи — это раз. На свою зарплату Люсиль сможет покупать себе платья, оплачивать транспорт и обед, — это два. Кстати, добавил он, в издательстве неплохая столовая. Он будет приходить к ней, чтобы пообедать вместе. Она с ужасом слушала. Ей хотелось сказать ему, что одно платье у Диора стоит триста тысяч франков, что она ненавидит метро, пусть ей даже придется ездить без пересадок, а от одного слова «столовая» ее просто тошнит. Что ж, она безнадежно больна снобизмом… Но когда он закончил и повернулся к ней, она улыбнулась в ответ. Пусть ее жизнь управляется всеми этими расчетами. Ведь эти расчеты сделал он — любимый.

20

Она работала в газете всего пятнадцать дней, а ей казалось, что минули годы. Архив был большой серой комнатой, загроможденной письменными столами и полками. Единственное его окно выходило на узкую улочку. Люсиль работала в паре с молодой, очень любезной и деловой женщиной по имени Марианна. Марианна была на третьем месяце беременности и с одинаковой нежностью говорила о своем будущем ребенке и еженедельнике. Почему-то она была уверена, что родится мальчик и поэтому все время повторяла: «У него будет большое будущее», а Люсиль никак не могла понять, идет речь о ребенке или их издании. Они вместе делали вырезки из газет, собирали подборки по Индии, пенициллину, Гарри Куперу и бог знает еще чему. Выдавали досье сотрудникам, потом получали их назад в таком жутком виде, что приходилось все подшивать заново. Но больше всего Люсиль раздражало, что все нужно было делать срочно, немедленно, незамедлительно… этот ненавистный ей дух деловитости.

На восьмой день состоялось собрание сотрудников. Это было настоящим совещанием в улье, где пчелы пережевывали надоевшие всем прописные истины. В течение двух часов Люсиль ошалело наблюдала человеческую комедию подхалимства, самодовольства, лживой серьезности. Вечером она нарисовала Антуану эпическую картину этого собрания. Антуан долго смеялся, а потом сказал, что она все преувеличивает и видит в черном цвете. Люсиль таяла на глазах. Ей было так тоскливо, что во время обеда у нее даже не хватало сил доесть свой сандвич. В столовой она появилась лишь один раз: с нее хватило. Поэтому обедала она в соседнем кафе. За столом она обычно читала какой-нибудь роман. В полседьмого, а иногда и в восемь (милая Люсиль, мне очень жаль, но послезавтра у нас выпуск) она делала безнадежную попытку поймать такси и в конце концов понуро спускалась в метро. Ехала она обычно стоя, потому что считала ниже своего достоинства бороться за сидячее место. Она смотрела на усталые лица озабоченных людей, и в ней поднималось чувство протеста, причем не столько за себя, сколько за них. Ей казалось, что она живет в кошмарном сне и вот-вот проснется. Но дома, дома ее ждал Антуан. Он заключал ее в свои объятия, и тогда она оживала.