Зима мира

– И девчат, – вставила Руби.

Они свернули на Хиллз-роуд, главную улицу, ведущую к центру города. С появлением железной дороги город стал расти в южном направлении, к станции, и вдоль Хиллз-роуд стали строить церкви – для жителей новых окраин. Целью их пути сейчас была баптистская церковь, пастор которой – придерживающийся левых убеждений – согласился предоставить им помещение бесплатно.

– Я заключил с фашистами договор, – сказал Ллойд. – Я обещал, что мы воздержимся от шествия, если они пообещают сделать то же.

– Странно, что они согласились, – сказала Этель. – Фашисты обожают шествия.

– Им очень не хотелось. Но я поставил в известность о своем предложении власти и полицию, и фашисты были просто вынуждены согласиться.

– Это ты хорошо придумал.

– А знаешь, мам, кто у них здесь главный? Виконт Эйбрауэн, его зовут Малыш Фицгерберт, сын твоего бывшего хозяина, графа Фицгерберта! – Малышу исполнился двадцать один год, как и Ллойду. Он учился в Тринити, колледже аристократов.

– Что? О боже!

Он не ожидал такой бурной реакции и удивленно взглянул на нее. Она побледнела.

– Тебя это так поражает?

– Да! – она взяла себя в руки. – Ведь его отец – заместитель министра иностранных дел… – Правительство было коалиционным, и реальной властью в нем обладали консерваторы. – Как ему, должно быть, неловко!

– Я думаю, большинство консерваторов в душе поддерживают фашизм. Их не особенно возмущают убийства коммунистов и преследования евреев.

– Может быть, кто-то и за фашизм, но я думаю, ты преувеличиваешь… – она искоса взглянула на Ллойда. – Так значит, ты ходил на встречу с Малышом?

– Ну да… – Ллойд подумал, что, похоже, это для Этель важно, но не мог понять почему. – Мне он показался очень взбалмошным. У него в комнате стоит целый ящик виски, двенадцать бутылок!

– А ты с ним уже встречался, помнишь?

– Нет… Когда?

– Тебе было девять лет. Я взяла тебя с собой в Вестминстерский дворец, вскоре после того, как меня избрали в парламент. И там на лестнице мы встретили Фица с Малышом.

Ллойд помнил плохо. Но для матери по какой-то загадочной причине это было важно.

– Это был он? Забавно.

– Я знаю его, – вставила Руби. – Такая свинья! Горничных лапает…

Ллойда это шокировало, но мама, казалось, нисколько не удивилась.

– Да, ужасно неприятно, но это происходит всегда и везде…

Оттого что она восприняла это с мрачным спокойствием, Ллойду это показалось еще ужаснее.

Они добрались до церкви и вошли через заднюю дверь. Там, в помещении для собраний, сидел Роберт фон Ульрих. У него был удивительно английский вид в коричнево-зеленом костюме в крупную клетку и галстуке в полоску. Он встал, и Этель обняла его. На безупречном английском Роберт сказал:

– Милая Этель, какая у вас очаровательная шляпка!

Ллойд представил маму женщинам из местной ячейки партии лейбористов, которые заваривали чай и насыпали в тарелки печенье, чтобы подать после собрания. Он вспомнил, как Этель жаловалась, что организаторы политических мероприятий, наверное, считают, что членам парламента никогда не бывает нужно в туалет, и сказал:

– Руби, прежде чем мы начнем, покажи, пожалуйста, моей маме, где находится дамская комната.

И Руби с Этель вышли.

Ллойд сел рядом с Робертом и, пока было время на разговор, спросил:

– Как ваши дела?

Теперь Роберт был владельцем ресторанчика, очень популярного у молодых людей, на которых жаловалась Руби. Откуда-то он узнал, что в тридцатые годы таким людям пришелся по душе Кембридж, совсем как в двадцатые – Берлин. Его новое заведение носило то же название, что и прежнее, – бистро «Роберт».

– Дела идут, – ответил он. Тень омрачила его лицо – тут же исчезнувшая, все же это была тень настоящего ужаса. – На этот раз, надеюсь, мне удастся сохранить то, что я создал.

– Мы делаем все, что можем, чтобы справиться с фашизмом, – сказал Ллойд. – И один из способов это сделать – такие собрания, как это. Ваш рассказ нам очень поможет, откроет глаза людям. – Роберт собирался рассказать о своей жизни при фашизме. – Многие говорят, что здесь ничего подобного произойти не может, но они ошибаются.

Роберт мрачно кивнул, соглашаясь.

– Фашизм – это ложь, но ложь заманчивая.

Ллойд хорошо помнил поездку в Берлин три года назад.

– Я часто думаю, что стало с тем бистро «Роберт», – сказал он.

– Я получил письмо от друга, – сказал Роберт с печалью в голосе. – Никто из прежних завсегдатаев больше там не бывает. Винный погреб братья Маке пустили с молотка. Теперь их клиентура – полицейские в средних чинах да бюрократы… – Еще более скорбно он добавил: – И скатерти больше не стелют…

Но вот он резко сменил тему:

– Ты бы хотел сходить на бал в Тринити?

Большинство колледжей проводило летние балы в честь окончания экзаменов. Вместе с другими праздниками и пикниками эти балы проходили в Майскую неделю – вопреки логике, она была в июне. Бал в Тринити славился своей роскошью.

– Хотел бы, конечно, но не могу себе этого позволить, – сказал Ллойд. – Ведь билет туда, кажется, стоит две гинеи?

– Мне тут дали один билет. Но я могу отдать его тебе. Несколько сотен пьяных студентов, отплясывающих под звуки джаза, – для меня это кошмар.

Искушение было велико.

– Но у меня нет фрака… – На университетских балах следовало быть во фраке и белом галстуке.

– Могу тебе одолжить свой. В талии будет широковат, но роста мы одного.

– Тогда – с удовольствием, большое спасибо!

Вернулась Руби.

– У тебя замечательная мама, – сказала она Ллойду. – Я и представления не имела, что она когда-то была служанкой!

– Я знаю Этель больше двадцати лет, – сказал Роберт. – Она действительно необыкновенная женщина.

– Теперь я понимаю, почему ты до сих пор не встретил подходящую девушку, – сказала Руби Ллойду. – Ты ищешь кого-то вроде нее, а таких не много найдется.

– Уж в этом ты права, – ответил Ллойд. – Таких, как она, больше нет.

Руби поморщилась, как от боли.