Зима в горах

— Я бы предпочла получить их сейчас, чтобы покончить с этим, — сказала миссис Пайлон-Джонс.

— Очень может быть, — твердо сказал Роджер, — но, к несчастью, сегодня воскресенье, и банки закрыты. А то, что у меня есть в наличии, понадобится мне самому. И если на то пошло, это ведь не моя вина, что меня выставили за дверь в воскресенье.

Он поднял чемодан и повернулся к миссис Пайлон-Джонс спиной.

— В понедельник, — бросил он через плечо, — я приду за чемоданом. До полудня. Надеюсь, за это время он вас не слишком обременит.

В ответ он услышал лишь, как захлопнулась коричневая дверь. Неспешно и, уж конечно, без грохота, но окончательно и бесповоротно.

По дороге Роджер ломал себе голову, пытаясь понять, почему миссис Пайлон-Джонс так восстановлена против него. Неприятные ассоциации — в этом его вина? Ему вспомнилось, как осуждающе звучал ее голос: «Эти ваши дружки!» Да, должно быть, в этом все дело. В ее глазах он запакостил деревню. Следом за ним в Лланкрвис пожаловала вся эта шайка. Ничего подобного у них не было, пока тут не обосновался англичанин. Он принес с собой обычаи больших городов. А еще эта особа с голубым автомобильчиком и черными волосами — он стряпал для нее еду и хотел положить ее к себе в постель в доме порядочной женщины, спавшей тут же, за стеной! Счастье ее, что она не позволила, бесстыжая потаскушка! Роджеру казалось, что он слышит, как в поселке упоенно чешут языками.

Погруженный в эти думы, он прошел мимо часовни — не своей часовни, не той, которую мистер Робертсон и фрейлейн оккупировали для своих любовных утех, а мимо большой, главной, все еще действующей часовни. В нее вливался жидкий поток молящихся — обычная смесь юных прихожан (которых привели сюда настояния стариков) и стариков (которых привел сюда шелест крыльев ангела смерти). И все же молиться они будут от души, он это понимал. Они искоса поглядывали на него, когда он со своими пожитками проходил мимо, и он уже приготовился отвечать на вопросы, тем более что многие лица были ему знакомы — он видел их в автобусе, — однако никто не заговорил с ним. В будние дни в автобусе они частенько и словоохотливо разговаривали с ним, но сегодня держались обособленной кучкой: они шли по своему воскресному делу, и он был для них случайный прохожий, незнакомец с чемоданом в руке, приезжий, застрявший здесь после окончания сезона.

Ладно, а вот и его часовня — его новое таинственное убежище. Солнце поблескивало на старой масляной краске стен, играло на гладком шифере кровли, и над ней стояло марево, словно на жарком юге. Жизнь была полна непредвиденного — он освободился наконец от кокона повседневности. Войдя в часовню, Роджер обнаружил, что там все чисто прибрано, но пусто. На видном месте лежал листок из блокнота, на котором Райаннон написала: ВЕРНУСЬ К ВЕЧЕРУ, ДОЛЖНА ПООБЕДАТЬ ДОМА. Доброго ей аппетита! А он пока все приготовит, чтобы достойно ее принять. Свалив в угол свои пожитки, Роджер с бешеной энергией принялся за дело. Операция номер один: растопить печурку. Он принес с собой в газете кое-что на растопку и немножко мелкого угля. Когда огонь занялся, он подсыпал в печурку антрацита из бункера. Печурка раскалилась волшебно быстро — и не только печурка, но и ее длинная черная труба. Тепло! Жизнь! Роджер почувствовал, что он имеет право промочить глотку. Джина у него было предостаточно, но разбавить нечем. Не беда! Роясь по полкам буфета в квартире миссис Пайлон-Джонс, перед тем как ее покинуть, он нашел среди своего скудного запаса провизии немного сахару. Ну что ж, две ложки сахару, холодная вода, джин — это уже годится, а глоток алкоголя — единственное, чего ему сейчас не доставало.

Алкоголя и Райаннон. Он едва успел разместить свои пожитки (провизию — в шкаф, чайник и чашки — на столик возле раковины, кофейник — на электрическую плитку, одежду — за дверь ризницы), когда раздался стук, и снова появилась Райаннон.

— Милости просим. Приятно, что у вас не засиживаются за обедом.

— Я отсутствовала ровно час. — Она с одобрением поглядела по сторонам. — А вы тут уже навели уют.

— Это все благодаря печурке. Слава тебе господи, она топится отлично.

— Вижу. Между прочим, — сказала Райаннон, вынимая из сумочки ключ и протягивая ему, — вот, что я нашла. Он висел на гвозде в шкафу.

— Что это? Запасной ключ?

— Должно быть. Во всяком случае, он подходит к наружной двери.

— Какая трогательная заботливость со стороны фрейлейн — ключ и запас топлива! Да к тому же еще ее творения — на случай, если нам захочется на них полюбоваться.

Райаннон опустилась на стул, продолжая приглядываться к нему и к окружающей обстановке.

— Я принесла грелку. Вам надо проветрить эти одеяла, прежде чем укрываться ими. Но у вас же нет постельного белья!

Роджер был тронут. Грелка казалась ему ярким символом ее расположения к нему.

— Завтра я раздобуду пару нейлоновых простыней. А сегодня переночую и без белья — не помру.

— Ну вот что, — сказала она, — я-то поела, а вы нет.

— Но зато я выпил, а вы нет, — сказал Роджер, ставя на стол бутылку с джином.

— Не надо выпивать без закуски. Еще напьетесь, а я не хочу оставаться одна в пустой часовне с пьяным мужчиной.

Он отрезал толстый кусок черного хлеба, намазал его маслом, водрузил сверху несколько основательных кусков сыра и уничтожил все это у нее на глазах.

— Так-то лучше. — Она улыбнулась.

— А теперь, — сказал он, — я заслужил еще глоток спиртного.

Он плеснул джина в стакан, добавил воды, сахара.

— Ну, а вы? Выпьете со мной?

Она фыркнула:

— Джин после обеда?

— Это же лучше, чем ничего. А я держу пари, что у вас был обед трезвенников.

— Вот и ошиблись, всезнайка. Все выпили по рюмочке бузинной настойки. По случаю воскресенья.

— Ну что ж, — сказал он, протягивая ей стакан с джином, разведенным сахарной водой, — а это по случаю воскресного вечера. Ваше здоровье!

— Ваше здоровье! — сказала она и покорно глотнула чудовищной смеси. Она сидела на краю низенькой кушетки фрейлейн, протянув одну руку к теплу, струившемуся из открытой дверцы печки.

Уют! Кто бы мог подумать? Он присел на кушетку рядом с нею.

— Райаннон, — сказал он. И не узнал своего голоса: он звучал так глухо от волнения. — Мне хочется понять вас.

— Зачем?

— Да ни зачем. Просто хочется. — Безотчетным жестом он взъерошил себе волосы. — Я давно перестал понимать людей. А попав сюда, и вообще не встретил ни одного человека, которого бы мог понять хотя бы отчасти. Единственный человек, давший себе труд объяснить, что им движет, был Дик Шарп. Но и его объяснения были крайне поверхностны — он главным образом пытался оправдать свои подлые поступки.

— Значит, вам хочется понять меня просто потому, что надо с кого-то начать?

— Нет, не потому. А потому, что вы это вы. Я никогда не забуду вас, даже если никогда больше не увижу. До конца моей жизни я буду вас вспоминать. Не удивительно, что я хочу понять то, о чем постоянно думаю.

— Иной раз лучше не понимать.

— Но не в том случае, когда речь идет о вас. В вас есть что-то… — Роджер беспомощно развел руками. Внезапно он почувствовал, что пьян: хлеба и сыра оказалось недостаточно. Или он опьянел от близости этой строптивой красотки? — Мне не хочется говорить, — сказал он. — Я хочу слушать. Расскажите мне о себе. Я хочу знать ваши взгляды на жизнь. Как она протекает, ваша жизнь? Она не может быть ограничена стенами этого славного одноэтажного домика, на склоне горы, с мамой, папой и с собакой под телевизором.

— О господи, конечно, нет, — сказала она беспечно. — Настоящая моя жизнь, разумеется, не в этом.

— Хорошо, а в чем? Чем наполнена ваша жизнь? О чем ваши мысли? Расскажите мне, Райаннон. У меня нет никаких притязаний на вас, ни малейшего права расспрашивать вас о чем бы то ни было, но все-таки расскажите.

— Налейте мне еще джину, — неожиданно сказала она.

Роджер даже не заметил, что ее стакан уже пуст. Он приготовил ей еще одну основательную порцию.

— А теперь рассказывайте. Здесь тепло и уютно, угли жарко пылают и у вас благодарная аудитория в лице одного слушателя. Разве все это не пробуждает в вас желания поговорить о вашей жизни?