Зимнее серебро
Шрифт:
— Как?.. — дохнул мне в ухо демон. Огненные когти вцепились мне в плечо, и спину опять пронизала острая боль. Я стиснул зубы, чтобы не закричать: демон отстанет, если не давать ему повода. — Как она отдаст его мне?
— Подробностей она не рассказала, — выдавил я. — Сказала только, что он умеет продлевать зиму.
Демон издал приглушенный рык и отпрянул от меня, оставляя на ковре дымящиеся следы по пути к камину. Я прикрыл глаза и несколько раз вдохнул и выпрямился.
— Она частенько лжет, однако где-то же она прячется, — сказал я. — И две метели в июне — это все-таки что-то из ряда вон.
— Да-да, —
Иринины убедительные объяснения я пропустил мимо ушей. И ни на миг не поверил, что она действует в моих интересах. Однако надо признать: кое-какие ее доводы и впрямь блестяще продуманы.
— Попытка не пытка, — заметил я. — Если у нее ничего не выйдет, мы ничего не теряем. А если выйдет… думаешь, ты справишься с ним?
Он разразился трескучим смехом, плюясь искрами.
— Уж я утолю свою жажду, напьюсь вдоволь, — пробормотал он себе под нос. — Только пусть поторопится! Цепь нужна из серебра, чтоб его пленила, да кольцо из огня, чтоб иссякла сила… Приведи его! — прошипел он, обращаясь уже ко мне. — Приведи его и подготовь как должно!
— Она требует, чтобы ты дал ей слово, — ответил я.
Поразительно, до чего охотно Ирина верит посулам бесовского отродья — при ее-то уме и благочестии. Хотя она ведь верно рассудила: вот я, скажем, заключил сделку с демоном, чтобы воссесть на престол, — и пожалуйста, престол мой, а с ним и все радости царской власти. Правда, я бы на ее месте поостерегся: мой пример та еще наука.
— Да-да, — откликнулся демон. — Быть ей царицей в короне из золота. Все, что она пожелает, я дам ей. Только пусть приведет его ко мне!
Ну что ж, мне остается только поздравить себя. Как я и предполагал: до конца дней своих я накрепко прикован к дражайшей неотразимой Ирине. Со всеми вытекающими последствиями.
За вязанием ночь пролетела незаметно, а под утро Ирина ушла назад, к демону. Как она ушла, я разгладила шерсть ладонями, и пальцы у меня вдруг задрожали, чего не было, пока я вязала. Я сделала узор из цветов и гибких стеблей — вышло покрывало на свадебное ложе. И мне отчего-то казалось, что едва я смыкала веки, как цветы и стебли принимались расти сами, быстрее, чем в моих руках. Я вздремнула немного у огня, а тяжкий шерстяной покров давил мне на колени. Но дверь опять распахнулась, и Иринина рука легла мне на плечо. Лицо у нее было такое закаменевшее, что я поначалу с испугу даже отшатнулась, но потом признала ее:
— Напугала ты меня, Иринушка. Что, уже снова ночь?
— Нет, — ответила она. — Мы договорились. Он не тронет меня, если получит короля Зимояров. Идем. Мы едем в Вышлю прямо сейчас. Нам нужно быть там через два дня.
Вязание я оставила на постели. Может, кто-нибудь забредет в эту хижину, так оно и пригодится еще. С Ириной спорить я не стала. Она была сейчас вылитый отец, хоть и не ведала об этом. Потому я сразу поняла, что спорить бесполезно. Ее отец так же глядел, когда стоял в кабинете прежнего герцога. И когда вел Ирину под венец. Он себе избрал путь, и никто его с того пути не свернет — это у него на лице читалось. Вот и у Ирины такое же лицо было.
Хорошо хоть не придется больше мерзнуть, подумала я, снова очутившись во дворце, в безмолвных покоях с блестящими зеркалами и золотой арфой, играть на которой было некому. Но на окнах лежал снег, а в камине не горел огонь, и нечем мне было согреть озябшие руки. Во дворце все носились как полоумные; слуги сновали по залам и, лишь завидев Ирину, останавливались и кланялись.
А она каждого выспрашивала, как его зовут, и когда слуга или служанка уходили, трижды повторяла имя. Ее отец тоже так делал, когда к нему в войско поступали новые люди. Но Ирине выпало тягаться с демоном и бесом: какой ей прок в этих судомойках да лакеях?Я прошла следом за Ириной во двор: королевская упряжка уже стояла готовая — величавые сани, не иначе как нынче утром расписанные золотом и белилами. И царь был тут же — в черных мехах с золотыми кистями и перчатках из красной шерсти с черной меховой оторочкой. Чванливый юнец — как он таращится на мою девочку, а мне не под силу больше беречь ее.
«Магра, царь — колдун», — сказала она однажды. Ей минуло тогда девять лет от роду, а волосы у нее уже были как полноводная темная река — так и текли под серебряным гребнем. Мы сидели с ней у огня в той комнатушке, во дворце прежнего царя. «Царь — колдун». И так спокойно она это произнесла, словно не боялась накликать лиха. Словно ей все равно, кому этакое говорить: придворным за праздничным столом или старой нянюшке, что помогает ей выбраться из ванны. А ведь она и была-то всего-навсего дочкой герцога, молодая жена которого уже ходила на сносях.
Я тогда шлепнула ее по щеке щеткой для волос и строго-настрого наказала не болтать о таких вещах. Но вышло только хуже. Она потерла щеку, на которой уже таял румянец, и настойчиво, будто это и впрямь ей было важно, сказала: «Но это же правда. — И прибавила: — Он подбрасывает мне мертвых белок».
С тех пор все время, пока мы гостили в Корони, я не пускала Ирину в сад, хоть щеки у нее совсем побледнели, она сделалась вялая и тосковала, день-деньской сидя дома и помогая мне прясть. Клубками пряжи я задабривала девчушку, что скребла у нас полы, и та сообщала мне, когда царь выходил из-за стола. У нашей девчушки была сестра, двумя годами старше, и ей уже доверяли прислуживать за столом. За тонко сработанную пряжу эта самая девица, унося царскую тарелку, не ленилась сбегать по ступенькам на этаж выше и крикнуть младшей сестренке. А уж та стремглав неслась к нам на чердак с вестями, и, только дождавшись ее, я вела Ирину вниз поесть остывшей еды перед тем, как уберут со стола.
И так семь недель, семь нескончаемых недель. А ведь царь всегда выходил к столу поздно и любил засиживаться. Каждое утро, пока мы, голодные и озябшие, дожидались нашей вестницы, я расчесывала Ирине волосы. Каждый вечер я, чтобы занять Ирину, заставляла ее чесать шерсть и давать мне чесаные кудели. Так мы коротали время, пока нам не говорили, что можно наконец спуститься и утолить голод тем, что осталось.
Однажды утром она вдруг вскочила с кресла, такая тоненькая, бледная, и подбежала к окну. Подул студеный ветер, и ударил первый мороз. «Скоро настанет зима, выпусти меня!» — крикнула она и расплакалась. Сердце мое тогда сжалось. Но я-то уже не была маленькой девочкой, которой страшно остаться навеки взаперти. Я-то понимала, что спасение наше — за запертой дверью, да только не век той двери быть запертой. Я не выпустила Ирину. Но в тот же вечер от ее отца явился слуга; он досадовал, что пришлось карабкаться по лестнице под самую крышу: он искал нас в обеденном зале и не нашел. Нелюбезным тоном слуга сообщил нам, что дорога уже хорошо подмерзла и утром мы выезжаем. Как мы уехали из царского дворца, я возблагодарила всех святых.
Семь лет я купила для нее за те семь недель терпения: не так уж мало. Но теперь он так люто глядит на мою девочку, и мне кажется, что семь лет — это сущий пустяк. Прошли они, эти семь лет, пролетели, я и глазом моргнуть не успела. И нынче мне уж не спрятать ее за запертой дверью. Есть кое-кто посильнее меня, и он запросто ту дверь откроет.
Царь протянул Ирине руку в перчатке, и мою руку она выпустила.
— Садись в сани со стражей, Магра, — шепнула на мне. — Стражники за тобой присмотрят.