Зимний дом

— Мы были очень счастливы, ваша честь. Очень.

Робин, следившая за Майей, вспомнила другое дознание. Дознание о причине смерти Джордана Рида. Тогда Майя тоже солгала.

Когда Майя описывала суду то, что случилось в день смерти мужа, ее неподвижное лицо напоминало лик Богоматери, оплакивающей Христа. Она ездила в Лондон навестить подругу, мисс Саммерхейс, но узнала, что мисс Саммерхейс уехала за границу. Опоздала на поезд и вернулась домой поздно. Они с Верноном устраивали прием. Потом она устала и пошла спать; Вернон побежал за ней и споткнулся на лестнице. Когда Майя описывала, как она протянула руку, чтобы удержать его, но не достала, ее голос дрогнул. Дознаватель велел служителю дать Майе воды и отпустил ее. Только тут Робин поняла, что затаила дыхание и прокусила губу до крови.

А потом все кончилось. Дознаватель огласил вердикт о смерти в результате несчастного случая. Робин была единственной, кто видел, как блестели глаза Майи до вынесения вердикта. Что это было? Страх? Надежда? Но не скорбь, думала Робин, когда вуаль снова легла на бледное лицо подруги. Ни в коем случае не скорбь.

— Слава богу, все кончено, — прошептала Дейзи и сжала руку дочери. — Бедная Майя. Какой ужас…

Робин не нашлась, что ответить, и молча вышла из зала суда. Внезапно в помещении стало жарко и душно. У нее не было сил подойти к Майе и влиться в толпу соболезновавших. «Я прошла три важных вехи в жизни женщины, — подумала Робин, глубоко вздохнув. — Нашла работу по душе, съездила за границу и обзавелась любовником». Однако она не могла представить себе, что может подойти к застывшей на месте подруге и поделиться с ней новостями. Их клятва была детской. Но они больше не дети.

Робин терялась в догадках. Если ее худшие опасения верны, хотела бы она, чтобы вердикт был другим? Если бы на трибуну для свидетелей вызвали ее, смогла бы она дать ложные показания под присягой? Если Майя действительно виновата в смерти мужа, должна ли она нести за это ответственность? Ответов на все эти вопросы у нее не было.

Теперь все принадлежало ей. Деньги, дом, дело. То ли Вернону не приходило в голову, что он может умереть молодым, то ли это было его последней платой своей благоверной шлюхе.

Главное осталось позади. Было, правда, еще кое-что, но Майя была уверена, что найдет выход. Она рассматривала географические карты, разложенные на кровати. Можно уехать за границу — как минимум на полгода. Когда она вернется в Кембридж, сплетни утихнут. В конце концов, часть правды знает только Робин, а в ее преданности сомневаться не приходится. Когда она, Майя, вернется домой, все будет принадлежать ей. И она никогда не разделит свое состояние с другим мужчиной.

Она была в двух шагах от катастрофы… Майя прижала крышку чемодана и закрыла замки.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1930–1931

Глава пятая

Работая у доктора Макензи, Робин открыла для себя другой Лондон. Увиденное повергло ее в гнев и отчаяние. Ее беглые заметки были свидетельством бесконечной борьбы за жизнь, которую вели другие люди. «Три комнаты с кухней. Плата за квартиру — 6 фунтов. Муж — 31, жена — 28, пятеро детей — 10, 9, 7, 3; 4 месяца соответственно. Муж без работы. Семья задолжала за квартиру и оплачивает большой счет за лечение младшего сына, больного бронхиальной астмой». Затем следовало душераздирающее описание ежедневного рациона семьи, состоявшего в основном из хлеба, маргарина и порошкового молока.

Иногда на стук в дверь ей отвечали гордым покачиванием головы, принимая Робин за представителя благотворительной организации. Иногда девушку ругали за то, что она сует нос не в свое дело, а однажды какой-то грубиян даже толкнул ее в грязь. Нередко она сталкивалась с апатией — самым распространенным и, возможно, самым страшным результатом нескольких месяцев, а то и лет безработицы. Но все же чаще ее встречали сердечно, радуясь любому предлогу, помогающему скоротать долгий, однообразный и скучный день.

А Фрэнсис познакомил ее с еще одним Лондоном. Городом модных кафе, ночных клубов и ресторанов. Городом, темные и сырые улицы которого в первых лучах рассвета становились волшебными. Городом неожиданных уголков и людей, которые перепархивали с места на место, как экзотические бабочки.

В сентябре 1930 года Робин сидела в прокуренном полуподвальном ночном клубе. Часов в одиннадцать вечера она подняла глаза и увидела Фрэнсиса, лавировавшего между людьми. Он наклонился, поцеловал ее, жестом подозвал официанта и заказал напитки.

— Гай и Чарис скоро придут. А в Фортнэме я столкнулся с Ангусом.

— А где Джо?

Фрэнсис пожал плечами.

— Наверно, у Клоди. — Он закурил сигарету. — Боится, что она ему изменяет. И имеет для этого все основания. За ней нужен глаз да глаз.

— Неужели он шпионит за Клоди? Да нет же, Фрэнсис… Он на такое не способен.

— Джо любит ее. А любовь, как известно, зла.

Почему-то Робин подумала о Майе и Верноне. Майя никогда не любила Вернона. Но, может быть, Вернон по-своему любил Майю?

— Любовь! — пылко воскликнула Робин. — Люди путают ее с сексом и обладанием. Это просто смешно!

— Согласен. Буржуазный пережиток. — Фрэнсис откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. — И все же мне жаль беднягу.

К их столику начали подходить люди: поэт Гай Форчун, его сестра Чарис и коммунист, время от времени публиковавший свои брошюры в издательстве Гиффорда. Ангус, которого Фрэнсис встретил в Лонг-Ферри-холле, пришел под руку с пышной блондинкой. Художница Селена Харкурт привела с собой целый джаз-оркестр. Те, кто был при деньгах, угощали остальных; бокалы то и дело поднимались, а тосты становились все более экстравагантными.

Они ушли из клуба около полуночи. В воздухе стоял желтый туман, тротуары и мостовые были влажными. По улице брела пестрая и шумная компания. Ангус и его подружка сели в такси, а Гай и Чарис остались малевать красной краской революционные вирши на стенах заброшенной фабрики. Робин и Фрэнсис вернулись в полуподвал, где было темно, холодно и тихо, и занялись любовью, забыв обо всем на свете.

В доме Клоди тоже часто было темно и тихо. В такие вечера Джо, дежуривший напротив, ненавидел себя за то, что не доверяет ей. Но иногда к дому подруливал автомобиль или такси и Джо быстро делал шаг вперед, пытаясь разглядеть лицо или подслушать слова, сказанные шепотом на пороге. Иногда дверь открывалась снова через десять минут; иногда гость Клоди оставался в доме час-другой. Гостями были исключительно мужчины.

Джо знал, что ведет себя глупо; достаточно было просто спросить Клоди, есть ли у нее кто-нибудь еще. Но он боялся ее оскорбить; кроме того, он боялся услышать неприятный ответ. Он переходил от надежды к отчаянию, выходил из себя. Придумывал всевозможные объяснения столь частых визитов; объяснения, которые при свете дня казались вполне правдоподобными. Клоди вызывала к Лиззи врача; домохозяин собирал ежемесячную плату за квартиру… Когда Клоди сказала, что начала шить мужскую одежду, у Джо гора с плеч свалилась. Он не сводил глаз с незаконченных пиджаков и курток, висевших на спинках стульев в столовой. Потом рассмеялся и едва не поделился с Клоди своими подозрениями, но вовремя прикусил язык, понимая, что его ревность положит конец их отношениям так же быстро, как ее неверность.