Зимний излом. Том 1. Из глубин

Смерть и победа, горе неведомо, звезды, и ветер, и снег. Ветер и звезды, нет слова «поздно», будешь ты счастлив вовек. Ветер и звезды, камни и розы, песня твоя и моя, звезды и ветер, помни о лете и не забудь про меня.

Флагман дриксенцев убирает паруса, матросы на вантах рвутся, как сумасшедшие, и не успевают. Стройные ножки трогают палубу, ветер поет, море смеется, лопаются снасти, вьются лохмотья парусов, белогривые волны лижут борта, зовут к себе, к веселым рыбам, к зеленым сонным камням.

Еще один круг, покалеченный корабль выпадает из строя, его несет на чужие пушки, а девять хохочущих смертей мчатся дальше играть в пятнашки, шутить, звенеть своими колокольчиками.

...Так вот как это было. Сражение. И танец. Они дрались среди танца, а кэцхен танцевали среди смерти.

– Ты искал меня? – снова улыбка, безумная, зовущая. – Ты меня нашел, так чего же ты ждешь?

Пьян? Или просто смеется? Ворона не поймешь, как не поймешь ветер, но этот сумасшедший прав. Он всю ночь искал кэналлийца, всю ночь... Пляска в Хексберг, пляска в Фельпе, они связаны. Но разве может связать ветер?

– Станцуем, моряк! Это ночь всех звезд, всех звезд и всех ветров. Это ночь танца... Ночь вечности, и она наша... Наша с тобой...

Луиджи уже ничего не понимал. Горели какие-то огни, падали звезды, или это шел вверх снег? Вьюга вырастала в стену, стена становилась зеркалом, в котором плясали звезды, а люди исчезли. Они были совсем одни, глаза Алвы горели ярче обычного, он смеялся весело и безжалостно, так смеется водоворот, затягивая в неизбежность. Кэналлиец звал, и Луиджи шагнул вперед. Первым. Он никогда не желал мужчин, никогда... Чужие глаза, огромные, голубые, с узкими кошачьими зрачками, не мужские и не женские!

– Опять боишься? – звенят, звенят дальние колокольчики, а в темных локонах сверкают звезды. Или капли росы. Или черные ройи? – Зачем ты думаешь? Почему не хочешь? Тебя звали, тебя зовут. Всю ночь зовут, а ты боишься!

– Я не боюсь!

Тоненькие руки, синие крылья, мелодичный, смеющийся звон.

– Не бойся, я не та... Я не уведу... Мы просто станцуем... До рассвета, пока с нами только ветер и звезды. Мы станцуем... Зачем якорь, когда нужен парус? Зачем корни, когда есть крылья?

Муцио, Франческа, Поликсена, Алва, они же были тут, были. Были!

– Они с тобой. Они в тебе. Ты думал о них... Но ты хочешь не их... Я понимаю, теперь понимаю... Идем...

Сколько ей или ему? Тринадцать лет или тринадцать тысячелетий? Птичьи крылья, кошачьи глаза, шелк волос... Поют, заливаются колокольчики, танцует море, танцуют звезды, танцует ветер... Танцуй, моряк, танцуй!

– Теперь ты меня поцелуешь?

– Поцелую. Такой, какая ты есть...

– А какая я есть? Я такая, как ты хочешь... Я – такой, как ты хочешь. Я – это ты... Ты – это я... На эту ночь... Приходи еще танцевать, обязательно приходи. Не бойся. Зачем бояться? Есть ты – нет смерти. Есть смерть – нет тебя. Поцелуй меня, ну же!

Они касаются пружинящей синей поверхности, и море вскипает, тянется навстречу, рассыпается звездной пылью. Крылатые тени взлетают, дразня влюбленные волны, они танцуют, и море танцует. Волны и звезды, ветер и звезды, волны и звезды, и мы. Звезды и ветер, забудем о смерти, забудем в свете луны.

Ветер и море, ветер и воля, нет ни судьбы, ни беды, ветер и звезды, звездные гроздья, в волнах полночной луны. Звезды танцуют, море ревнует, танец, где я и где ты. Звездная пристань, ветер, как быстро тают полночные сны.

Это все же ОНА – женщина, ведьма, звездная тварь, желанная и жадная. У нее синие глаза. Или голубые? Нет, черные... Или лиловые? Юный рот, шелковые локоны, жемчуга на белой шее. А крылья... кто сказал, что крылья мешают любви?!

5

В синее окно смотрели кошки, много кошек. Любопытные морды прижимались к холодному стеклу, щурились и блестели золотые глаза... Как много глаз, как много кошек, звери осторожно отступают в зимнюю тьму, их уже не видно, совсем не видно, только горят любопытные огоньки, сливаясь в знакомые с детства узоры, высокие, холодные, вечные. Над головой сияет Ласточка, а на востоке поднимается Всадница – восемь белых и голубых звезд дрожат, словно отраженные в море огоньки. Каисс, Корхада, Синиал, Маррэт...

Луиджи улыбнулся небесным знакомцам. Когда-то кто-то точно так же смотрел на мерцающие россыпи и давал им имена. Теперь смысл помнят единицы, для остальных это просто слова, таинственные и странные. Зачем знать, что Марэт значит «Грива», а Синиал – «Копыто»? Седло, Перстень, Хвост Коня... Двенадцатилетний Луиджи чуть не заплакал, узнав, что значат звучащие, как заклятия, имена. Тайны не должны гаснуть. Разгаданная тайна – мертвая песня...

– Нашелся! – веселый голос показался отвратительно громким. – Вот ты куда забрался. Полежал, и хватит.

Вальдес, какой же он все-таки настырный! Луиджи оперся руками о холодный камень и кое-как поднялся. Что-то шумело: то ли голова, то ли море внизу. Ноги дрожали и подгибались, как у какого-то котенка.

– Выпей! – потребовал Ротгер, всовывая в оледеневшие пальцы флягу. – И пошли отсюда.

– Зачем? – возмутился Луиджи. Только что было так хорошо. Он и звезды над головой. И больше никого!

– Затем, что хватит, – отрезал племянник супруги Вейзеля. – Эк тебя закрутило, знал бы, сам на дерево полез, и кошки с ней, с вежливостью.

Дерево? При чем тут какое-то дерево?

– Ротгер, – ноги по-прежнему не желали слушаться, пришлось вцепиться в Вальдеса, – я ведь не пил.

– Не пил, – подтвердил Кэналлиец, – зато тебя сначала пили, а потом поили. А я тоже хорош, отвлекся... Ну, кто ж знал, что подружка на тебя глаз положила, ладно хоть не до смерти залюбила. Ничего, к вечеру оживешь!

Глава 8 Ракана (б. Оллария) 400 года К.С. 1-й день Зимних Скал

1

Только чувство долга заставило Ричарда открыть глаза через два часа после того, как он лег. Праздник обернулся головной болью и тошнотой, но цивильный комендант Олларии не может спать до полудня, как бы ни хотелось. Если Эпинэ проверяет своих чесночников каждое утро, чего удивляться, что он на всех бросается?

Ричард Окделл потребовал вина и кое-как добрел до зеркала. Действительность превзошла худшие ожидания, но гулянья не отменят из-за того, что у Повелителя Скал не лицо, а какая-то булка. Цирюльник притащил свой тазик, противно запахло розовой водой. Если б не новая должность, Дикон послал бы всех к кошкам и юркнул под одеяло, но празднества в Доре на ответственности цивильного коменданта. Айнсмеллер не оправдал оказанного ему доверия, лишний раз доказав, что навозник остается навозником. Своей жестокостью и несправедливостью негодяй запятнал не только себя, но и государя. К счастью, чернь быстро забывает не только добро, но и зло. Сегодняшняя щедрость и вчерашняя справедливость смоют неприятный осадок.