Зимний излом. Том 1. Из глубин

Сквозняк играл огненными языками, пляска света и тени оживляла причудливые настенные барельефы. Казалось, плачущие среди тростников змеехвостые девы шевелятся.

– Какая егесь, – прошептал незнакомый Ричарду вельможа, отчего-то одетый в цвета Карлионов, – отвгатительно...

– Главное, неудобно, – не очень уверенно откликнулся барон Нарди. – У женщины должны быть ноги.

– Это найери, – услышав голос Придда, Ричард вздрогнул, – дочери Волн и Полудня. Этим скульптурам не меньше тысячи лет.

– Я же говогил, что это егесь, – обрадовался незнакомец. – Эспегатизм положил конец этой непгистойности, но бастагд впал в мегзость идолопоклонства...

– В прибрежных деревнях люди все еще слышат плач найери, – задумчиво произнес Удо, – в нем нет зла...

Борн сам не понимает, насколько он прав. Древние силы не зло, а величайшее благо, они хранили Талигойю тысячелетиями. Эрнани предал древних богов – и великая империя погибла.

– Ггаф, – картавый сделал попытку взять Удо под руку, – не будьте суевегным, как какой-нибудь беггег.

– Помолчите, Карлион, – прикрикнул Альдо. – Айнсмеллер, здесь понадобятся рычаги.

– Ваше Величество, сейчас будут. За ними уже послано.

– Хорошо.

Карлион? Сюзерен ошибся, Ричард прекрасно знал барона Карлиона, приходящегося юноше двоюродным дядей, а вот картавого нахала видел впервые. Откуда он?

– Герцог Окделл, вы мне нужны.

Ричард бросился к Альдо, стоящему над гробницей узурпатора. На мраморе было высечено одно-единственное слово: «Франциск». И все. Ни герба, ни девиза, ни хотя бы фамилии.

– Это больше, чем наглость, – глаза сюзерена сузились, – но меньше, чем величие. Ломайте.

То ли рабочие правильно взялись за дело, то ли надгробие было легче верхней плиты, но потребовалось всего несколько минут, и крышка с грохотом свалилась на мраморный пол, обнажив полуистлевшее знамя, на котором лежали меч и шлем. Альдо приподнял бровь, и Айнсмеллер отбросил старое железо и сорвал олларскую тряпку, покрывавшую простой темный гроб.

– Открывайте.

Несколько ударов – и казавшаяся незыблемой крышка распалась на несколько обломков. Альдо, железной хваткой стиснув плечо Дика, подался вперед. Юноша потянулся за сюзереном и перевел дух одновременно с облегчением и разочарованием. От марагонца остался лишь прикрытый блеклыми тряпками костяк. Ричард видел золотую цепь, какие-то пряжки, остатки волос, и все... Нет, не все, под правой рукой сквозь бурую, жирную пыль что-то блестело.

– Он в самом деле был ранен в лицо, – Альдо указал на череп. Ричард пригляделся и увидел на челюсти какие-то борозды и наросты.

– Ваше Величество, – Айнсмеллер смотрел на замеченный Диком предмет, – шкатулка!

– Действительно, – согласился сюзерен. – Любопытно, с чем узурпатор не мог расстаться даже после смерти?

Цивильный комендант потянулся к вещице, но Дикон его опередил, выхватив из-под мертвой руки нечто, оказавшееся плоским лаковым футляром. Лишившаяся опоры кисть с пыльным шорохом отвалилась от костяка.

– Благодарю, герцог, – улыбнулся Альдо, – сохраните эту вещицу, ею мы займемся позже.

5

То, что некогда было Франциском, бросили в грубый холщовый мешок. Туда же отправились шлем, меч и расползшееся под руками Айнсмеллера знамя. Эории и ординары великой Талигойи толпились вокруг опустевшей гробницы, норовя то ли заглянуть внутрь, то ли попасться на глаза Альдо. Перед глазами Робера маячила спина Кавендиша, пытавшегося оттеснить Берхайма, а сбоку картавил и хихикал Карлион и хмурил брови Ванаг. Ызарги доползли до Олларии и занялись любимым делом, а именно пожиранием трупов.

Эпинэ отвернулся: если б не Айрис, Наль и Ворон, он бы не выдержал, ушел вслед за Дугласом, который может позволить себе хлопнуть дверью. Хорошо быть свободным от всего и от всех, но от полной свободы до смерти меньше шага.

Что-то громко сказал и первым захохотал над собственной шуткой Ванаг, и Робер торопливо отвернулся к колодцу. Первый маршал Талигойи подозвал гимнета, и тот опустил факел вниз. Маслянисто блеснула темная вода, а потом Роберу рядом с собственным отражением почудилось чужое лицо, обрамленное черными локонами. Иноходец вскинул голову и едва не закричал – со свода в колодец смотрела ТА САМАЯ женщина.

Если фрески на лестнице восхищали своей тонкостью и соразмерностью, то эта казалась живой, и как же она походила на герцога Алва, только в широко распахнутых синих глазах не было ни злости, ни вызова. Только обреченность.

– Гегцог Эпинэ, – стоило спастись от чудовищ и промчаться лунной дорогой, чтобы вновь услышать Карлиона, – где же вы?

У женщины на потолке те же темные, обметанные болью губы, что и у Ворона. Неужели и эта фреска видна всем?

– Эпинэ, вы нам нужны. – Альдо! Надо идти и смотреть. Лэйе Астрапэ, есть вещи, которые нельзя вынести, но не вынести нельзя еще больше. Иноходец поправил перевязь и улыбнулся.

– Вы заметили, какой тут колодец? Я даже растерялся.

– Надо будет взглянуть, – кивнул Альдо. – Айнсмеллер, я жду!

...Кипарисовый гроб Октавии был отделан пластинами слоновой кости, которые украшали тончайшие гравировки. На крышке чудом уцелел букет иссохших лилий. Нет, не уцелел, прозрачные лепестки посерели, съежились, рассыпавшись серебристой пылью, но морисский кипарис пережил века и был по-прежнему крепок. Рабочие подняли тяжелую крышку с трудом. Взметнулся клуб благовонной пыли; пряный, горький аромат кружил голову, заставляя отступать. Кто-то задыхался, кто-то оглушительно кашлял, сбоку от Робера раздался шум – Арчибальд Берхайм потерял сознание и рухнул прямо на каменный пол.

Гибкие лозы оплетают невысокую стену. Перистые бархатистые листья, багряные, словно старое вино, соцветия. Жара наполнена звоном цикад и дальним ржаньем. Вечером нужно ждать бури, но сейчас тихо, слишком тихо.

– Ты спрашивал, – смеется Тэргеллах, – вот она. Жизнь после смерти, смерть после жизни.

– Красота не может быть смертью, – будь что будет, он тронет дрожащие лепестки, – они слишком похожи на алые ройи, чтоб быть цветами.

– Пока они живы, они безопасны, – рука мориска касается цветочной грозди, – они защищают свою жизнь своей же смертью...

– Уходите! – услышал собственный голос Робер. – Это понсонья... Ею нельзя долго дышать.

Откуда он это знает? Неважно, главное, знает.

– Это яд? – взвизгивает кто-то, кажется, Ванаг. – Яд?

– Яд, – подтверждает Спрут. – Мориски пользуются цветами понсоньи при бальзамировании. Запах держится несколько дней.

– Выходите, – бросает сюзерен. – Быстрее!