Зимний излом. Том 2. Яд минувшего Ч.2

Благословение или проклятие? Эпинэ разлил вино, оно было красным, как закат. Как вышло, что гоганский старейшина стал талигойскому неудачнику ближе соплеменников и ровесников? Шар судеб или просто одиноче-ство?

– Ты жесток, достославный, но жизнь еще более жестока. Мэллит любит, Альдо – нет, это очень больно…

– Только живой испытывает боль, – гоган спокойно поднял бокал, – тот, у кого не болит, мертвей камня и холодней болотной тины. Сильные взнуздывают боль, слабые прячутся в нее, как в гнездо. Блистательного боль поднимает к небу, ставшую Залогом – тянет на дно…

Девочка уже на дне, но не понимает этого, а Матильда сбежала. Принцесса смогла бы, нет, не утешить, удержать от отчаянья, а что может не уберегший любви мужчина?

– Я отвечаю за Мэллит. – Сказал бы он это, если б продолжал любить? – Что ей грозит? Что я могу для нее сделать?

– Хранить связанного с ней, – холодно сообщил достославный. – У Залога нет своего пути и своей судьбы. Мэллит – тень называемого Альдо, она будет, пока есть он.

– Достославный! – выкрикнул Робер, сам не понимая, молит он или приказывает. – Освободите Мэллит! Договора нет, Залог больше не нужен… Сударь, я не отпущу вас, пока вы ее не освободите! Я проведу вас во дворец, никто не узнает… Скажите девочке, что она может просто жить!

Пальцы Енниоля, желтоватые, длинные, сомкнулись на запыленном стекле, и гоган с силой толкнул бутылку к Роберу.

– Пусть блистательный возьмет это вино и вернет виноградные гроздья, пусть он возьмет стекло и вернет поташ и песок кремнистый…

Енниоль ничего не может. Сделанное сделано, ничья магия не вернет тебе спокойный сон, а Мэллит – свободу.

– Смерть Альдо что-нибудь изменит?

– Ставшая Залогом примет удар, нацеленный в изменившего, – подтвердил худшие опасения достославный, – защитив его, ты спасешь ничтожную. Чтобы поразить воина, нужно пробить щит. Чтобы сохранить щит, нужно возвести крепость и укрыть воина в ней.

Правда ли это? Или Залог такая же сказка, как Ночь Расплаты? Енниоль верил, что луна покарает клятвопреступников, и ошибся. А что угрожает Мэллит, если сюзерен нарвется на пулю или проглотит яд? Ничего, кроме неизбывного горя, если только девочка переживет Альдо…

– Правнуки Кабиоховы не тронут предавшую их, – зачем-то сказал достославный и вдруг спросил: – Правда ли, что внук Вентоха дважды отдал свободу за слово свое?

– Правда, – бездумно подтвердил Робер. – Алва вернулся, но не в Багерлее, а в Ноху.

– Первородный знает цену сказанного. – Лицо Енниоля вновь окаменело. – Пусть сын твоего отца отвяжет себя от чужой колесницы. Есть Слово и слово. Названный Альдо лгал кровью и мыслью, зная, что лжет. Счастье, что сын моего отца отдал золото за труху, а не за пламень всепожирающий, но блистательный не юная Мэллит. Он свободен в глазах огнеглазого Флоха.

Свободен? Если забыть присягу, братьев, Олларию, восставшую Эпинэ, привязанную к Альдо Мэллит, Ворона с Моро, он, конечно, свободен. Иноходец поднял браслет с молнией:

– Сударь, я не прощу себе то, что сотворил после договора с вами, но это моя вина. Если б мы с Альдо отказались, тысячи людей остались бы живы.

– Блистательный заблуждается. – Енниоль всего лишь свел брови, но недаром в Агарисе про достославного из достославных говорили шепотом. – Шар судеб сминает жизни человеческие, как град поле пшеничное. Правнуки Кабиоховы хотели остановить бег его и воткнули копья на пути его, но гнилыми оказались древки. Блистательный не уменьшил зло и горечь, но и не увеличил.

– Если бы вы не подкупили Адгемара, все было бы иначе! – Спорить не хотелось, но память о Мильже, Луллаке, раздавленной старухе, несчастных казаронах и несчастных варастийцах не позволяла молчать.

– Если ветер задует свечу друга твоего, – тихо сказал гоган, – осиротевшее сердце заплачет, но перед ветром все свечи равны. Шар судеб не различает имен и не слышит стенаний, он раздавил одних и пощадил других. Могло быть иначе, и дорога смерти прошла бы стороной, но не стала бы уже.

Возрадуешься ли ты, что плачут в доме чужом, а не твоем? Если так, правнуки Кабиоховы виновны, и ты виновен. Кто должен умереть, чтобы сын отца твоего сказал: «Стало лучше»? Сколько радостных и алчных пришло в место, названное Дорой? Сколько ушло оттуда? Сколько там осталось? Кого из спасенных блистательный столкнет в яму, чтобы поднять упавших?

– Хватит! – почти выкрикнул Робер. – Не надо об этом…

– В сердце первородного много добра, но есть ли оно в делах его?

Мудрые немолодые глаза опустились. Енниоль медленно пил кэналлийское – то ли давал собеседнику время подумать, то ли устал говорить, а может, просто горло пересохло. Робер погладил Клемента, и тот благодарно пискнул. Смерти все равно, кто умирает, а людям – нет. Своего коня оплакиваешь дольше чужого ребенка, но стал бы ты спасать девочек Маризо, убивая других, тебе незнакомых? Проще всего расплатиться собой, но у тебя только одна жизнь.

– Лучше позабыть о том, что мешает делать. – Енниоль поставил пустой бокал и поднялся. – Место сына отца моего среди правнуков Кабиоховых. Лучше встретить неизбежное с народом своим, чем разойтись с бедой в пустыне.

– Вы возвращаетесь в Агарис? – понял Эпинэ. – Но ведь с ним что-то не так…

Гоган спокойно взялся за плащ:

– Город сердца моего умирает и убивает. Луна освещает мир Кабиохов, гнев ее не минует промешкавших, но сын отца моего призовет народ свой оставить исполненный беды город и покинет его последним.

Поэтому они и понимают друг друга, первородный и правнук Кабиохов… Нельзя выжить, бросив тех, кто не может, не знает, не понимает. Достославный – заложник соплеменников, Повелитель Молний – Олларии и подхватившего его восстания. Тень и щит, как сказал Енниоль… Тень не может спастись в одиночку и не может быть свободна.

– Да пребудет над первородным милость Кабиохова, – тихо произнес гоган, – и да не коснется его гнев Луны.

– Я могу повторить вам то, что вы сказали мне в начале нашей беседы, – махнул рукой Иноходец. – Но вы сделаете по-своему, как и я… Что ж, помогай вам хоть Создатель, хоть Леворукий… Если б я мог молиться, я бы за вас помолился.

3

Граф Жанду, год назад проспоривший Марселю обед на четверых, бил крыльями и бойко курлыкал о величайшем счастье, здоровье Фомы, принцесс и прочих погодах. Марсель заверял дражайшего советника в ответном счастье и в том, что в Урготелле все здоровы, несмотря на дожди. Львиный Котик в растрепанных чувствах то вилял своим помпоном, то неуверенно взрыкивал, а перехвативший карету у самого посольства Ангерран Карлион значительно улыбался. Жанду в ответ улыбался еще значительнее.