Зимний путь
Шрифт:
Вдруг до него донесся голос терапевта; женщина простыми словами объясняла ему, чтo было обнаружено в результате бесконечных анализов: тут все в порядке, там все в порядке; прочла ему достаточно суровую нотацию касательно трансаминаз, об опасности плохого холестерина, о необходимости вести умеренный образ жизни, меньше курить и пить, есть овощи в большом количестве, и тогда он перебил ее и из глубин отчаяния взмолился:
– Значит, я не умираю?
Вместо ответа врач задала другой вопрос, как будто отбивая мяч теннисной ракеткой:
– Скажите, у вас есть жена и дети?
– Дело в том… – Ему впервые приходилось об этом говорить, и для начала пришлось набрать воздуха. – Моя супруга скончалась позавчера. От инсульта. – И, как бы извиняясь,
– Вот так штука… – Она сняла очки. – Примите мои соболезнования.
– Спасибо.
– У вас трое детей, не правда ли?
Сколько же раз она снимала эти очки, подумал Агусти, а между тем отвечал, да, у меня трое детей; я вообще не помню, чтобы врач их надевала, такое ощущение, что у нее в запасе тридцать или сорок пар очков, на случай если нужно будет сообщить что-нибудь важное. Вот и сейчас женщина опять сняла очки и пристально всмотрелась голубыми глазами в лицо недоверчиво уставившегося на нее Агусти.
– Дело в том, что… Трудно в это поверить, но результаты анализов… – продолжала она, размахивая одной из бумаг, – не оставляют сомнений.
– Послушайте, доктор… – Тут он собрался с силами, чтобы прийти в себя, и решил немного разрядить обстановку. – По правде вам сказать, раз уж я не умираю… говорите мне что хотите, больше мне нечего бояться, с любым известием я справлюсь без труда.
Врач поглядела на него, как будто сомневаясь, не слишком ли расхрабрился пациент. Потом вздохнула, взглянула на часы, висевшие на стене позади Агусти, и решила больше не тянуть.
– Как я вам уже говорила, – женщина выпустила из рук бумагу, чтобы та плавно приземлилась на стол прямо перед ним, сняла очки, да, снова их сняла, и, пристально глядя на него, сказала, у нас не остается ни малейших сомнений, что результатом осложнения… с тех пор как вы переболели паротитом… в тяжелой форме… Тут врач снова взяла лист в руки, и Агусти наконец заметил, что, перед тем как читать, она надевает очки, – …когда вам было… пятнадцать лет, стало бесплодие.
Не зная, куда себя девать от неловкости, врач сняла очки и положила их на стол. Звук отозвался в ушах Агусти, как стук кайла по каменной плите на могиле Эулалии. Он раскрыл рот и подумал… И ничего не смог подумать, потому что настало время смириться с тем, что не одна только смерть, но и вновь дарованная жизнь может оказаться немыслимо жестокой.
Надежда в руках
Не говори мне, что я обманут, что солнце не купается в море.
– Хочу увидеть, как солнце садится в долине Сау [9] .
– Охота ради такой ерунды жизнью рисковать.
– Я в молодости из самой Саксонии туда вернулся. Тосковал по дому.
– Дурная голова ногам покою не дает.
– Ага. Сау меня всегда к себе манит.
8
Фелиу Формоза (р. 1934) – каталонский поэт, драматург и актер.
9
Долина Сау расположена на полпути между Монтсенем и Пиренеями, к югу от высокогорья Кольсакабра. В настоящее время заповедник, входящий в состав района (комарки) Осона.
Палящее солнце нещадно жгло макушки, но им обоим хотелось постоять под ним подольше и пошептаться, выливая вонючие нечистоты, делая вид, что дерьмо прилипло к ведрам и его приходится соскабливать, чтобы никому даже в голову не пришло заподозрить их в том, что под жарким солнцем они ведут беседу. Олегер и вправду тосковал по пустынным пейзажам Сау. Но тревожило и тянуло его туда не это, а желание узнать, почему Селия ему не пишет. Среди тараканов и крыс вот уже двенадцать лет он каждый день,
каждый час, каждую минуту ждал письма, а его все не было…– Ты понятия не имеешь, какие у нас в Сау закаты, – ответил он Тонету, чтобы случайно не проговориться, что на уме у него только Селия.
– Сдались мне твои закаты. Никуда я не побегу. А то поймают и убьют на месте и спрашивать не будут, куда собрался. Так что считай, что я тебя не слышал. Ничего не знаю и знать не хочу. – И он удалился со своим ведром, уже пустым, но от этого не менее вонючим. Олегер поднял голову, несколько обескураженный, и увидел, что на него смотрит брезгливо скривившийся солдат со свежей веточкой тимьяна в зубах, презирающий мерзких тварей, прозябающих в тюрьмах славного короля Фернандо.
Шесть лет назад, в первый раз готовясь к побегу, Олегер Гуалтер и не думал ничего скрывать и все без утайки рассказал Массипу, которого выбрал в напарники, а тот, пожевывая сухую травинку, заявил ему, очень хорошо, только выброси-ка ты из головы эту дрянную девчонку.
– Не смей ее так называть. Кто знает, отчего она мне не пишет.
– Не пишет, потому что в гробу тебя видала.
– Нет-нет: наверное, у нее забот невпроворот. Вдруг она вышла замуж, вдруг у нее куча детей, и…
– Болван ты, – отрезал Массип. – И все же я дорого дал бы, чтобы иметь дочку и тосковать по ней. Да еще и грамотную. А про побег забудь. Больно рисковое это дело.
Тогда Олегеру Гуалтеру пришлось скрепя сердце отказаться от своей затеи, потому что в одиночку ему было не справиться; он понимал, что сможет ее воплотить только с Массипом, единственным соузником, ради которого он дал бы отрубить себе руку. Любой другой заключенный, узнав о намерении бежать, немедленно донес бы на него начальнику тюрьмы в надежде выгадать себе какую-нибудь мелкую поблажку: угодив за решетку, начинаешь до такой степени терять человеческий облик, что совести в тебе не остается.
Странная штука жизнь: семь месяцев спустя Массип сам пришел к нему, умоляя поделиться с ним планом побега, потому что другого выхода у него не оставалось. В то время у них была возможность поговорить на прогулке, потому что тогдашний начальник разрешал им ненадолго выходить на свет божий, хоть это и вызывало молчаливое негодование солдат гарнизона и злобных надзирателей.
– Придется лезть наверх в темноте. План все тот же.
– Согласен. Отличный план.
Три ночи подряд, тайком от сокамерников, они не спали, наблюдали и пришли к выводу, что около полуночи, во время смены караула, в тюрьме все спят и им удастся залезть на крышу при помощи веревки, которую он свил из соломы, ошметков надежды и недюжинного запаса терпения. Оттуда нужно будет спрыгнуть, если, конечно, их в последнюю минуту не парализует страх – здание-то высотой с двух рослых мужчин, – и пусть даже со сломанной ногой, превозмогая боль, бежать, хоронясь на чужих сеновалах, и так добраться до леса, а там, если на них не натравят собак, можно считать себя в относительной безопасности. Массипу, который семь месяцев назад недоверчиво поморщился и заявил, чтобы это сработало, необходима изрядная доля везения, пришлось признать, что других вариантов нет. Прошло уже три дня с тех пор, как его привели в кабинет начальника тюрьмы и зачитали ему приговор. Тут он наложил в штаны и помчался на поиски Олегера, чтобы осведомиться у него, послушай, как там насчет нашего плана, давай-ка поговорим.
– Придется лезть наверх в темноте. План все тот же.
– Согласен. Отличный план, – ответил Массип. – Составлю тебе компанию, и чем раньше, тем лучше, – добавил он.
Тогда Олегер решил, пусть это будет первая же ночь, когда пробьет двенадцать и лунные лучи не озарят мглу бледно-желтым светом. Подождем пять дней, Массип. Но почему-то Массипа решили казнить на несколько дней раньше, и все пошло прахом: Олегер распрощался со своими замыслами, а Массип – с жизнью. Несчастный унес Олегерову тайну в жалкую могилу узников его величества Безумного короля по имени Фернандо, по счету Шестого, по фамилии Бурбона.