Зимний ветер. Катакомбы

Петя и автоматчики пересекли Хаджибеевский лиман и пристали к противоположному берегу. Они взобрались по обрыву. Перед ними была степь, по всем направлениям изрезанная старыми и новыми траншеями, ходами сообщения, щелями, минометными и артиллерийскими позициями. Война дважды прошла по этому небольшому пространству между двумя лиманами и оставила здесь свои страшные следы: первый раз — два с половиной года назад, когда немцы и румыны осаждали Одессу: второй раз — совсем недавно, несколько часов назад, когда Красная Армия обрушилась на немецкую оборону и прорвала ее.

На карте, которую взяли с собой автоматчики, было помечено несколько старых, заброшенных колодцев, превращенных немцами в пулеметные гнезда. Солдаты быстро ориентировали карту на местности и прямо направились к ближайшему колодцу.

— Этот колодец, что ли? — спросил старший из автоматчиков, сержант, с двумя медалями и новеньким, еще ни разу до сих пор не виданным Петей лучистым орденом Отечественной войны первой степени.

— Этот, — неуверенно сказал Петя.

— А вот мы сейчас посмотрим. Ты где схоронил знамя?

— Между камнями.

— Внутри, снаружи?

— Снаружи.

— С какой стороны?

Петя замялся:

— Н… не помню.

— Не помнишь… — неодобрительно, как показалось Пете, заметил старший автоматчик.

— Была ночь… темно… — сказал Петя. — Два с половиной года назад…

— Два с половиной года назад… — еще более неодобрительно проворчал сержант. — Теперь, брат, совсем другой табак, — прибавил он с жесткой улыбкой. — Теперь совсем иначе воюем… Давай-ка, Мустафа, пошарим.

Солдат Мустафа, рядовой, с лицом широким и плоским, словно вылепленный из хорошо обожженной красной глины, с узким воротником гимнастерки, который еле-еле застегивался на толстой, красной шее, обошел вокруг колодца. Колодец был засыпан землей, часть вынутых камней образовывала род амбразуры, откуда торчал ствол исковерканного немецкого пулемета. Два мертвых немца валялись у колодца. Сквозь дырявое сукно шинелей прорастала слабая, желтоватая весенняя трава. Один лежал задом вверх, приложившись черной щекой к земле; другой, раскинув ноги и уронив набок голову с начисто уничтоженным лицом, полусидел в большой темной луже, упираясь спиной в кладку колодца.

— Убери! — сказал сержант.

Мустафа взял труп за ноги и оттащил его в сторону, как тачку. Под ним была черная земля, на которой ничего не росло и лишь копошились какие-то белые личинки. Петя, почувствовав тошноту, отвернулся.

— Ничего, — сказал сержант миролюбиво. — Он теперь вежливый… Давай ищи!

Петя на цыпочках обошел колодец, стараясь не наступить на темные лужи.

От земли пахло весенним дождем, пороховым газом и еще чем-то душным, железистым. Петя попробовал сдвинуть несколько камней, но они не поддавались.

— Ты где клал — внутри или снаружи?

— Снаружи, — сказал Петя, стараясь не смотреть на немцев.

— А может быть, внутри?

— Нет, снаружи. Я хорошо помню. Наверное снаружи.

— Наверное или точно?

— Точно.

— Ну, раз точно, то будем искать.

Они стали пробовать каждый камень в отдельности. Вдруг один камень подался и легко сдвинулся. Петя засунул руку в щель. Он нащупал край смятой, слежавшейся материи, потянул и вытащил флаг.

Пропитанный сыростью, весь в темных потеках, местами истлевший, он показался мальчику слишком тяжелым, как будто бы на нем лежал груз этих страшных, кровавых годов.

Петя положил его на сырую траву и развернул: белое, пожелтевшее от времени поле, вылинявшая голубая полоса, красная звезда, ржавые следы крови.

Петя и два автоматчика стояли над ним, как над телом героя.

Когда они вернулись на резиновой лодке обратно, танков уже на берегу не было. Они ушли в бой — брать Одессу.

Под обрывом находился штаб танкового корпуса — несколько палаток, закиданных сверху прошлогодним бурьяном, старыми еловыми ветками, привезенными с севера, и новой, еще совсем зеленой травой, три вездехода, нагруженных оружием и вещевыми мешками, и две крытые пятитонки, оборудованные как вагоны: одна — штабная, другая — рация.

Командир корпуса, поставив ногу в простом солдатском сапоге на ступеньку вагона-рации и крепко упершись локтем забинтованной руки в колено, быстро пробегал глазами желтые листки расшифрованных радиограмм, которые одну за другой подавала ему из вагона девушка-радистка с волнистой прядью блестящих каштановых кудрей, каждую минуту падавшей на лицо, в новенькой летней пилотке, щегольски сдвинутой набекрень. На командире корпуса был мешковатый габардиновый комбинезон с большими карманами и застежкой «молния» и летняя защитная фуражка с круглой генеральской кокардой — мятая, лихо сдвинутая на затылок.

По-видимому, в шифровках заключалось что-то весьма неприятное, так как генерал часто, сердито дышал носом, как еж, и двигал сизой щеточкой аккуратно подбритых усов.

— Товарищ гвардии генерал-майор, разрешите доложить, — сказал сержант-автоматчик, выступая вперед.

— Ну? — сердито сказал генерал, не оборачиваясь.

— По вашему приказанию переправлялись на ту сторону лимана, только что вернулись. Заявление мальчика полностью подтвердилось, там действительно на квадрате «шестнадцать — сорок пять» в степном колодце обнаружен флаг корабля Военно-Морского Флота. Вот этот самый паренек из подземного партизанского отряда пионер Петя.

Генерал с живостью обернулся. Его лицо сразу разгладилось, глаза засветились любопытством:

— Ну-ка, ну-ка, давай его сюда! Где он, пионер Петя? Этот?

Петя стоял неподвижно и прижимал к груди флаг, испытывая странную робость в присутствии генерала. Мустафа, стоявший рядом по стойке «смирно», тихонько толкнул его локтем:

— Иди, генерал зовет.

Петя сделал несколько шагов и остановился.

— Этот? — спросил генерал, разглядывая мальчика.

— Так точно, товарищ гвардии генерал-майор! — сказал сержант.

У Пети перехватило дыхание.

— Ну, здравствуй, пионер Петя, — сказал генерал и протянул ему небольшую смуглую руку, но не правую, а левую, так как правая была забинтована.

— Здравия желаю, товарищ гвардии генерал-майор! — четко произнес Петя, с особым удовольствием отчеканивая новое для него, чрезвычайно мужественное слово «гвардии», и подал свернутый флаг, на котором лежали комсомольский билет и предсмертная записка краснофлотца Лаврова.

Генерал медленно начал читать записку, и так как уже стало довольно темно, то неслышно появившийся за его спиной адъютант светил ему электрическим фонариком. Генерал прочел записку, сложил ее и с величайшей тщательностью опустил глубоко в нагрудный карман комбинезона, заколов его английской булавкой. Затем он взял из рук Пети флаг, медленно его развернул и склонился над ним.