Зимняя Чаща

Он бы слышал и об Уне Уокер, которая могла вскипятить воду, просто постукивая ложкой о край миски. Или о Мэделин Уокер, которая ловила в банки жаб, чтобы запретить людям болтать о ней.

Но Оливер не слышал этих легенд, которые – я это знаю – чистая правда. Ему известно только, о чем судачили парни – а вот их истории, как правило, сплошная ложь, приправленная страхом и ненавистью.

Он не знает, что Уокеры могут входить в Чащу, потому что наша семья такая же древняя, как растущие там деревья. Что мы сотканы из тех же древесных волокон и пыли, из корней и пушинок одуванчика.

Но этот парень каким-то образом вошел в Чащу и, что самое удивительное, выбрался оттуда невредимым. Живым. У меня такое ощущение, что здесь не обошлось без какой-то странной разновидности магии.

– Как ты смог уцелеть там? – продолжаю настойчиво спрашивать я, внимательно следя за выражением его лица, чтобы уловить любой признак, что он лжет, пытается что-то скрыть от меня.

Он не спеша обдумывает мой вопрос, а затем отрицательно качает головой – похоже, действительно не знает. А может быть, из его памяти вычищено все, что ему следует забыть. Какие-то неприятные вещи. Лес лучше не вспоминать, согласна. И то, какой беспросветной может быть тьма, тоже.

Я тяжело сглатываю. Я разочарована, я устала. Там, в лесу, с Оливером что-то произошло, но он не хочет сказать, что именно. Или на самом деле не помнит. Тут мои мысли странным образом возвращаются к мотыльку с его трепещущими в темноте белыми крылышками. Я вспоминаю, как он порхал среди деревьев, ведя меня к Оливеру, к тому месту, где тот лежал, занесенный снегом. Я вздрагиваю, складываю руки на груди, стараюсь прогнать это воспоминание. «Возможно, я ошиблась», – мысленно пытаюсь убедить себя. Может, это был вовсе не костяной мотылек, а самая обычная, просто очень крупная и белая ночная бабочка. Бабочка, которая, возможно, и не была зловещей вестницей.

Возможно.

Возможно.

– Тебе нужно назад в лагерь, – резко говорю я.

У Оливера опускаются плечи, губы складываются в узкую линию. Очевидно, ему совершенно не хочется возвращаться в лагерь, но и я его оставить здесь не могу. Не могу заявить: Чур, мое! Он потерянная вещь, которая принадлежит лагерю «Щучья пасть». Так что не мне его хранить. Не могу я положить Оливера себе на подоконник, любоваться им и сдувать с него пылинки.

Даже если мне очень хочется этого.

Оливер мрачно кивает.

– И нам нужно успеть до того, как новая буря разыграется, – добавляю я. Небо уже успело сменить цвет, сделалось похожим на начинающий заживать синяк. Ветер усилился, засвистел среди деревьев, взвихрил снег на поверхности замерзшего озера.

В глазах Оливера я читаю беспокойство, за которым скрывается что-то еще. Может быть, страх. Или нетерпение. Или просто глаза такие потому, что парень не выспался. Не знаю.

– Хорошо, – соглашается он.

Фин скулит на крыльце, глаза у него большие и влажные.

Он очень не хочет, чтобы его бросали, но для меня спокойнее будет, если Фин останется дома. Летом туристы часто принимают Фина за чистокровного волка, дикого и опасного. Возможно, они правы, хотя когда Фин два года назад вдруг появился на крыльце нашего дома и начал скрестись в дверь, прося впустить его, он выглядел скорее как помесь волка с колли. Но глаза у него при этом были довольно дикими. Такие, будто он в любой момент может стремглав рвануть назад, в лес, которому он принадлежит. Вернуться туда, где его место.

Даже мальчишки из лагеря, увидев Фина издалека, кричат, что это волк. А иногда и камнями в него швыряют.

Они боятся его – а страх заставляет людей совершать глупости.

Погладив Фина по голове, я вместе с Оливером пробираюсь к озеру, протаптывая дорожку среди деревьев.

Мы идем вдоль береговой линии, слева от нас лежит замерзшая поверхность озера, покрытая паутиной трещин, сходящихся к его середине. В летние месяцы вода в озере светло-голубая, спокойная, сверкающая на солнце. Но сейчас озеро погружено в спячку, и вода сделалась черной, мрачной, обжигающе холодной.

– В лагере поговаривают, будто это озеро бездонное, – произносит за моей спиной Оливер. Мы продолжаем загребать ногами снег, и при каждом нашем выдохе в морозный воздух вылетают облачка пара.

– Дна его никто никогда не видел, – соглашаюсь я.

Порой я могу, стоя на берегу, представить, что падаю вниз, вниз, вниз в темной воде озера, и чувствую ужас, странным образом смешанный с любопытством. Что ждет меня там, куда никогда не долетает солнечный свет? Что скрывается в глубине? Какие чудовища прячутся в тех местах, где никто их не может увидеть?

– Так ты думаешь, это правда? – спрашивает Оливер, останавливаясь и смотря на озеро. Голос у него теперь сильный, чистый, глубокий, не то что прошлой ночью. Возможно, травки делают свое дело.

Я растерянно отвечаю:

– Ты живешь здесь достаточно давно, чтобы начать понимать, что здесь существуют вещи, в которые никто не верит во внешнем мире.

Не знаю, поймет ли он, что я хотела сказать. Скорее всего, нет.

Чувствую, он смотрит на меня своими невероятными зелеными глазами, а затем он приподнимает руку и тянется ко мне. Пальцы Оливера легонько касаются моих волос, щекочут кожу за ухом.

– Листок, – говорит он, отводя руку. Он показывает мне золотисто-желтый листок. – Запутался у тебя в волосах.

Мы с Оливером стоим так близко друг к другу, что я смущаюсь и быстро провожу пальцами по своим волосам.

– Такое часто со мной случается, – негромко отвечаю я, стараясь не смотреть Оливеру в лицо и чувствуя, как краснеют мои щеки. – Лес буквально прилипает ко мне.

Оливер широко улыбается, и я впервые вижу его улыбку. Вижу легкий изгиб его слегка искривленных губ, смешинки в его глазах.

Я сдерживаю ответную улыбку, готовую расцвести на моих губах. Знаю, он считает меня странной. Видит во мне девчонку, которая делает снадобья и к чьим волосам липнут листья. Совершенно очевидно, что она ведьма. Разве может такая девчонка быть кем-то еще?

Пройдя еще примерно километр на север, мы доходим до лагеря.

Это первое поселение, когда-либо созданное в здешних горах.

Среди деревьев показываются первые постройки.

Лагерь для трудных подростков «Щучья пасть» был основан лет пятьдесят назад, на месте поселения старателей. В начале 1900-х годов суровые, потрепанные жизнью мужчины и женщины сколачивали себе состояние в этих горах, намывая золото на берегах Черной реки. Даже в озере первое время можно было найти крупинки золотого песка.