Зимняя вишня (сборник)
Шрифт:
Алексей в ответ только вздохнул.
— Тогда, мой дорогой, у вас есть только один путь. — Швейцар полез в карман, вытащил бумажник, из него какую-то картонку. — Это членский билет Союза моряков. Чужой, разумеется, но он очень помог мне в моих странствиях. Правда, из России — сюда…
Алексей протянул руку.
— Минуточку… Но прежде, юноша, дайте мне слово, что и Москве у Иверской закажете молебен по родителям моей супруги.
Алексей помолчал. Потом решился.
— Честное слово!
— Это поминальник… Вот
— Сингапур!
Алексей, спавший на скамейке, открыл глаза и в первую очередь пощупал, на месте ли пояс.
Мимо него, опережая и отталкивая друг друга, бежали люди.
Они спешили к крыльцу конторы, где стоял чиновник в морской фуражке с листком бумаги в руках.
Отобрав шесть человек, чиновник что-то крикнул остальным, и те понуро разбрелись по своим местам.
Сквер, в котором Алексей провел ночь, оказалась биржей безработных матросов. Белые, черные, желтые, в тельняшках и робах, с узлами и сундучками — они заполняли все пространство перед конторой.
— Бомбей! — раздалось снова.
Теперь Алексей уже более внимательно наблюдал за происходящим. Человек в фуражке отсчитал еще пятерых — и они исчезли за дверью.
— Шанхай!
Опять перед Алексеем замелькали тельняшки и сундучки. Он вскочил и присоединился к бегущим.
Но маленький злой китаец, оглядев на ходу элегантный костюм начальника Чукотки, немедленно отпихнул его в сторону.
Стал моросить дождь, наступала осень.
Осторожно переступая лужи, по улице шествовал человек в лаковых башмаках, строгой черной тройке, цилиндре зонтиком.
Он шел мимо сквера, мимо конторы, где по-прежнему теснились безработные матросы.
Для многих биржа давно стала вторым домом: одни спят здесь же возле забора, другие играют в кости, третьи закусывают.
Владелец цилиндра равнодушно поглядывал на этот табор. И вдруг он остановился.
— Начальничек!..
Не скрывая ликования, Тимофей Иванович Храмов оглядывал жалкую, потрепанную фигуру Алексея.
— Ан не помогли храмовские денежки-то!.. Говорил— пропадешь один! Все профукал! Это тебе не социализм строить!.. Ай-яй-яй… И до какой же ты жизни дошел!..
— Живу не жалуюсь, — хмуро буркнул Алексей, испуганный и несколько озадаченный великолепием бывшего арестанта.
— Еще бы — жаловаться!.. У тебя ж миллион!.. — хохотнул Храмов. — Пароходик-то не твой, случайно? — кивнул он на белый лайнер, видневшийся за решеткой порта и, вдоволь насмеявшись, продолжал: — Бог-то правду видит! Храмова ограбил! Оружие к нему применял! Да ладно… — Храмов великодушно махнул рукой. — Мести нет в сердце моем, живи себе как есть, в дерьме!
Поняв, что опасность
миновала, Алексей кивнул на храмовский цилиндр:— А вы, значит, и без миллиона в эксплуататоры вышли?
— Роптать грех, — отозвался Храмов, снял цилиндр, протер его платком. — Дело свое имею… Теперь уж надежное… Храмов вздохнул и водрузил цилиндр на голову. — Однако неприлично мне с тобой на виду трепаться, да и некогда…
— Ну и мне некогда! — заявил Алексей, спеша присоединиться к бегущим. — А мировая революция — она до вас и здесь докатится!..
— Будь здоров, начальник!.. — крикнул Храмов. — Чтоб тебе сдохнуть, грабитель!.. — добавил он с неожиданной яростью.
Храмов пересек площадь, его нога ступила на подножку ландо, сам Храмов опустился на мягкое сиденье, руки в перчатках взялись за элегантные вожжи, зацокали по мостовой копыта и… неуклюжий катафалк, с черным лаком которого сливалась черная фигура Храмова, восседавшего на облучке, медленно пополз по площади.
А у конторы шла своя жизнь.
— Сидней! — крикнул чиновник.
Толпа ринулась на штурм. Теперь первым бежал Алексей.
На экране снова глобус.
Посередине пунктирной линии, протянувшейся через океан, — символическое изображение пароходика и надпись «Сан-Франциско — Сидней».
Фигурка Алексея трет шваброй корабельную палубу.
За кадром шумят матросские биржи разных портов…
— Кейптаун! Дакар!.. Порт-о-Пренс!.. — выкликают голоса.
На разных линиях, под разными широтами — фигурка Алексея кидает в топку уголь, карабкается по снастям, снова драит палубу.
Глобус медленно поворачивается — приближается Европа.
Замедляя ход, бегут по рельсам колеса. Проплывают зеркальные стекла, блестящие поручни вагонов, табличка с надписью «Берлин — Москва».
Подхватив чемоданы и саквояжи, первыми ринулись на платформу носильщики. За ними потянулись господа, одетые не по летнему сезону тепло. Перрон заполнился разноязыкой речью.
И вот когда проводники заканчивали выметать дорожный мусор, прошли смазчики с длинными молотками — под одним из вагонов приоткрылась крышка угольного ящика. Оттуда высунулась голова Алексея, а следом появился и сам начальник Чукотки — в рваных клетчатых гольфах и кургузом пиджачишке.
Он расправил затекшие плечи, отряхнулся, ощупал талию и направился в сторону вокзала.
Мимо двигалось многоликое племя пассажиров: командировочные с парусиновыми портфелями, нацмены в тюбетейках, мужики из глубинки при армяках и бородах, вежливые, бритые красноармейцы, юннаты с сачками и плетками. Стучал пионерский барабан. Переругивались носильщики, кричали лоточники, яркие плакаты на стенах призывали покупать духи «Красная Москва», носить галоши фабрики «Красный треугольник», смотреть фильм «Красные дьяволята».