Златая цепь времен

На этом пора кончать, хоть мысли еще не иссякли.

*

В своем предисловии к повести «Князь Серебряный»[6] А. К. Толстой с присущим ему художественным тактом и русской скромностью говорит примечательные слова:

«…к ужасам того времени я постоянно оставался ниже истории …сознаюсь, что при чтении источников перо не раз выпадало у меня из рук, и бросал я его при мысли, что не только мог существовать Иоанн IV, но и могло существовать такое общество, которое смотрело на него без негодования, но …соблюдал я истину и точность в описании характеров и всего, что касается до народности быта и археологии».

Величественна фигура писателя-поэта-художника А. К. Толстого. И долго еще будут пленять читателей повесть о князе Серебряном, пьесы и поэзия этого несравненного мастера.

Неудивительно, что советское кино обращается к несуществовавшему и всегда вечному образу Никиты Романовича Серебряного, чтоб показать характер, сложный в своем прекрасном благородстве. Характер, ставящий честь превыше всех иных душевных качеств, и ГЛАВНОЕ (что сохранилось до наших дней и приняло форму естественно-непреклонную!) — это верное служение Отечеству своему, не щадя жизни, не думая ни о чем другом, кроме защиты ОТЕЧЕСТВА от гибели и разорения.

В свете новых исторических данных, убедительно достоверных, как достоверен факт, к которому относятся без предвзятости и с бережливостью тщательно критически выверенного документа, — интересна трактовка образа Ивана IV. В трактовке образа Ивана IV существенно отсутствует какая бы то ни было государственная целеустремленность действий. В переписке с Курбским Иван IV утверждает свое самовластие. Какое бы то ни было представление о себе как о вожде и руководителе народа во имя интересов народа у Ивана — отсутствует. В этом отношении он делает шаг в сторону от Александра Невского, Дмитрия Донского и Ивана III, своего деда. Идея эта должна быть заложена в сценарии, для чего придется найти соответствующие драматургические ходы.

В повести А. К. Толстого основное развитие сюжета фактически охватывает небольшой промежуток времени — один год; в сценарии для полноты выражения основных идей придется расширить драматургию во времени, чтоб показать разрушение государственности, результатом которой царство Ивана Грозного привело к Смутному времени на Руси.

Итак, сохраняя красоту и поэтичность основных линий сюжета повести А. К. Толстого, думается, что следует: по возможности, избежать натуралистического показа ужасов и кровопролитий того времени «из уважения к искусству и нравственному чувству» зрителя (А. К. Толстой). То есть попытаться найти новые формы изображения кошмаров «позднего русского средневековья». Это возможно и необходимо.

В повести «Князь Серебряный», помимо главных героев и драматургии действия, есть существенные намеки, написанные «между строк», есть народное сопротивление опричникам. Вероятно, придется пересмотреть фигуры «разбойников» Амельяна Коршуна и Ванюхи Перстня. Может быть, не следует живописать Митьку этаким «оперным», глуповатым «медведем». Невольно вспоминаются слова А. С. Пушкина: «Русский мужик никогда не был рабом».

При всей густоте повествования, вероятно, следует ввести дополнительных героев, например, защитника Москвы и доблестного воина М. И. Воротынского.

Нужно избежать «голливудской» манеры экранизации: не ограничиваться показом «спесивости» боярина Морозова (образ требует тщательной разработки по своей сложности и умного воплощения), любви Серебряного к Елене Дмитриевне, лютой, безумной страсти Вяземского и изображением дикостей Опричного двора Ивана Грозного.

Необходимо показать земство-воинство, ибо «умели опричники палачествовать, а не воевать» (академик С. Б. Веселовский). Достойна внимания фигура князя Курбского, который не только «никого не предавал, не изменяючи», но и оставил потомству интереснейшую переписку с Иваном. В переписке самым интересным и главным является не только честное перечисление фактов и имен, но и оправдания Ивана перед «изменником». Стоило ли Ивану IV оправдываться, коль считал он себя правым?

Интересно (и желательно) для поднятия «таинственного занавеса» над одиозной в своей психопатической экспрессивности фигурой Ивана введение в сценарий инородцев (Таубе, Краузе, Штаден, Шдихтинг), «с которыми Иван дружбу водил и был неосмотрительно откровенен». Для них характерно было презрительное отношение к русскому люду, быстрое продвижение по опричной лестнице в чинах и откровенное мародерство. Возможно влияние инородцев на Ивана. От многих действ его веет «западноевропейским» демонизмом. Откуда это, незнаемое русскому православию?

В свете современных исторических данных — «Исследования опричнины» советского академика С. Б. Веселовского — многое в наше время должно быть поставлено на свои места честно. Труд Веселовского — большое подспорье режиссеру, сценаристу, актерам, всем, кто хочет взяться за почетное дело — экранизацию повести А. К. Толстого, над которой он работал более десяти лет.

Прошло страшное царствование. Но остались люди, основным делом которых было сохранение земли своих предков.

Думается, что смерть Серебряного на поле брани и победа ценой одной из таких, быть может, жизней — должна быть апофеозом фильма.

*

…В декабре довелось мне услышать передачу «Господин из Сан-Франциско».

Слов нет, М. Астангов прекрасный актер. Но рассказ Бунина прекрасен по-иному.

Текст бунинский, сухой, как пустыня в июле, полон острого, недоброго юмора. Может быть, сарказма? Во всяком случае, все это зло скрыто, холодно, сжато, концентрированно.

У Уайльда мальчик отказывается продать свой красный перец, узнав, что покупатели собираются испортить его сальным маслом. Бунин заставляет читателя есть голый перец.

В чтении такой вещи неуместны, фальшивы обычные приемы, обычные, вернее, обыденные раскаты голоса, все эти — а-а, о-о…

Очень, очень жаль, что такой, повторяю, прекрасный актер прочел рассказ Бунина не только бесконечно ниже текста, но и ниже собственных возможностей, вдруг превратившись в дореволюционного провинциала-ремесленника, «ревущего» устрашающий монолог.

*

Опять и не впервые говорят о псевдопереводчиках[7]. И вновь все это рискует остаться объектом кратковременной кампании. И вновь, как мне кажется, высказывания теоретические заслоняют моральную сторону. Но не она ли должна главенствовать в нашей среде?

Сценка из прошлого

Некто (к издателю): — Вот я принес перевод с японского.

Издатель: — Весьма интересно-с. Дозвольте. (Берет рукопись.) А вы, простите-с, бывали в Японии?