Златоуст и Златоустка
Шрифт:
– Да какие там перлы? Правильно дед говорит: только перловую кашу сварить. В Стольнограде так накостыляли…
– А кто там? – Зерра подлил в стакан. – Тот, который бреет уши? Или кто? Да что они, паскуды, понимают? Они от зависти… Да я их знаю, Ваня, знаю, как облупленных. Я же с ними пил сто раз, чуть язву, бляха-муха, не заработал. Из этих бездарей, между нами говоря, не получилось ни поэтов, ни прозаиков, вот они и сели в кресла критиков, да в кресла литконсулов. Там же одни сплошные неудачники сидят, и срок у них пожизненный, вот что печально.
Зеленозмийцев ни на секунду не замолкал, и вскоре
– Тебе какого, Зерра… – раздражился парень. – Заткнись!
– Запросто! – Зеленозмийцев вынул из кармана пробку от вина – рот себе заткнул.
Изумлённо глядя на него, парень расхохотался.
– Молодец! Я рад, что мы друг друга понимаем!
– Да как же не понять? – вынимая пробку изо рта, опять затараторил собутыльник. – Да мы же с тобою, можно сказать, братья по крови! Нет, я не хочу сказать, что у тебя вино в крови или водка, или самогон… Нет, нет! Я в том смысле, что… давай-ка сделаем опрокидонт…
Всё больше мрачнея от болтовни, Простован кулаком по столу припечатал.
– А не пошёл бы ты?..
И опять Зеленозмийцев не только не обиделся – подпрыгнул от восторга.
– Правильно! Я пошёл за вторым пузырём!
– Не надо, хватит.
– Да где же хватит, брат мой? Да ты уж мне поверь! Мы же русские люди! Нам одного пузыря никогда не хватает для полного счастья!
– Ты хочешь сказать, – Подкидыш пощёлкал грязным ногтем по стакану, – счастье в этом?
– По поводу счастья сказать не могу, – чистосердечно ответил Зерра, – а вот по поводу истины Плиний Старший мне говорил: In vino veritas – истина в вине.
Ошарашенный загадочной латынью, парень прошептал:
– Линий Страшный? А кто это?
Собутыльник сурово посмотрел на него, икнул и папироску вытащил из-за уха, где её вроде бы не было. Прикурив, Зерра на минуту пропал за облаками вонючего дыма.
– Был такой древнеримский учёный – Плиний Старший, – заговорило вонючее облако. – Двадцать четвёртый – семьдесят девятый годы нашей эры. Я любил с ним выпить, потрындеть. А иногда мы даже пели. Слушай, Ваня! А ты ведь здорово играешь, говорят, искры высекаешь из балалаечки…
От похвалы Ивашка подтаял – нетрезвую улыбку растянул от уха и до уха.
– А где инструмент? У тебя же тут одни сверчки за печкой.
– Почему? Ты с балалайкой пришёл. Вот, держи.
– И правда… – Простован изумился, глядя на старую отцовскую балалайку, лежащую на лавке. – А какую мы споём? «Мне море по колено, и облака по грудь» Эту, что ли?
– А давай, какую хош…
Прикрывая глаза, балалаечник стал пощипывать струны – звонкий, мягкий звук поплыл по комнате. Зеленозмийцев, блаженно жмурясь, склонился над столом и неожиданно грянул:
Душа болит, а сердце плачет,А тот, кто любит, слезу не прячет…Отбросив балалайку на кровать, Подкидыш не сдержался, – заплакал, опуская буйную головушку на грудь Зелёного Змия, который по-отечески обнял его и приласкал, в глубине души довольный тем, что Иван-царевич всё больше и больше становился похожим на обыкновенного Ивана-дурака.
Эти пьяные слёзы очистили душу, облегчили. И пришло великое веселье. Не пришло, а прилетело – в буквальном смысле.В русской печи что-то приглушённо стрельнуло – чёрный дым клубками повалил, и неожиданно из этого дыма образовалась фигура большого чёрного ворона. Отряхнувшись от лохмотьев сажи, варначина вышел на средину комнаты, трижды каркнул и легко перекувыркнулся под потолком – и превратился в какого-то странного типа в белом, блистательном фраке. На голове у него красовалась складная шляпа-цилиндр под названием шапокляк. На длинном носу, похожем на клюв, крепко сидели чёрные очки в золотой оправе. В правой руке – с небрежной элегантностью – пропеллером вращалась белая тонкая тросточка в виде метлы, сверху которой был присобачен тёмный гранёный набалдашник – алмаз тёмной воды. Левая рука, сверкающая перстнем, трёхпалая крупная лапа человека-ворона,
– Позвольте представиться! – приподнимая белый цилиндр, прокаркал гость. – Воррагам!
– А по рогам? – Подкидыш стал рукава засучивать. Незваный гость, не дожидаясь приглашения, сел за стол, закинул ногу на ногу.
– Драться? Нет, зачем? У меня задача несколько иная.
Присматриваясь, Ивашка не сразу, но всё-таки вспомнил, где он видел варнака вот такого, нахально сидевшего нога на ногу.
– Так это ты? Зачем за мною давеча летел? Когда я шёл на Золотое Устье…
Поигрывая тросточкой, Воррагам усмехнулся.
– Я тебя сопровождал. Оберегал, чтобы волки не тронули, и вообще… Может, я твой ангел-хранитель, а ты на меня бочку катишь.
– Боже упаси! – Подкидыш стал пальцы складывать щепотью и руку медленно приподнимать.
Бледнея, Воррагам подскочил, едва не уронив складной цилиндр.
– Только не вздумай креститься.
– Ага! – Простован злорадно хохотнул. – Сдрейфил, дядя?
Ну, так и сиди, не мыркай, а то возьму да перекрещусь!
Воррагам, будто что-то вспомнив, неожиданно успокоился и опять, как барин, сел – закинул ногу на ногу.
– Не перекрестишься. Нет.
– Это почему же я не перекрещусь?
– А потому что гром ещё не грянул. Так в народе говорят. А народ у нас кто? Златоуст! – И Воррагам, изображая из себя профессора на кафедре, с важным видом чёрные очки поправил на остроклювом носу. – Ну, что, Иван-царевич, не надоело самогонку лакать? Может, пора на пленер собираться? На чистый воздух. Культурную программу пора осуществлять. Как думаешь?
Послушав незваного гостя, Подкидыш заинтересовался культурной программой, в которой принимали участие многие сказочные персонажи: и Спящая Царевна, и Царевна-Несмеяна, и Царевна-Лебедь и какой-то рыцарь-лебедь Лоэнгрин…
– А царевна Златоустка? Золотаюшка моя? Есть? Не врёшь? Ну, гляди, Воррагам, а то дам по рогам! – Глаза у парня возбуждённо заблестели. – Погоди, только маленько приоденусь… Только я не знаю, где мой гарде… гроб… И что это за хата? Где я есть?
– Какая разница! – Воррагам со скрипом открыл какой-то древний «гардегроб» и протянул расписную русскую рубаху – домотканую, льняную, чистую, приятно облегающую тело. Новые лапти, ещё не разношенные, маленько давили, но Воррагам сказал, что лапти разойдутся во время пляски.