Злая кровь

Разумеется, господин Цуммер согласился. Он вообще на все был согласен, лишь бы Ульрика допустила его до своего все еще изящного, но соблазнительно округлившегося тела. Он даже оставил на тарелке недоеденную половинку пирога.

Эту половинку надкусила Ханна. Она всегда доедала и допивала за хозяином. И не потому, что в доме не хватало продуктов для слуг. Существовало народное поверье: доедая за кем-то, ты узнаешь его сокровенные чувства и мысли, становишься к нему ближе.

Ханна любила своего господина.

А потом они со старой Гертрудой разделили поровну остатки пирога и съели все до крошки. И похвалили свою молодую хозяйку. Похоже, из лентяйки и бездельницы она понемногу превращается в заботливую супругу!

… Первым боль почувствовал господин Цуммер. Едва он начал обнимать и целовать жену, как вдруг тысячи иголок вонзились ему в живот, раздирая внутренности на части. Пересиливая боль, он теснее сжал в объятьях жену и прижался губами к ее обнаженному плечику — но уже через минуту согнулся пополам, отчаянно крича, обливаясь холодным потом. А потом его вырвало, и рвота была кровавой.

Ульрика разбудила слуг.

Ханна с плачем бросилась к господину, но хозяйка отрезвила ее пощечиной и послала за лекарем, а позаботиться о хозяине приказала старой Гертруде. Сама Ульрика унесла проснувшихся детей в другую комнату, сказав, что боится, как бы крики не напугали Гензеля и Гретель, и как бы болезнь, приключившаяся с ее мужем, не оказалась заразной.

Гертруда согласилась. В конце концов, у нее самой были дети — а теперь уже и внуки — и она понимала, как сильно может тревожиться за первенца неопытная молодая мать.

… Гертруду скрутило, когда она уговаривала орущего хозяина выпить овсяный отвар — по ее мнению, лучшее лекарство от всех болезней. Боль, пронзившая ее утробу, была так сильна, что Гертруда не могла даже кричать. Это было больнее, чем первые роды, которые проходили у нее очень тяжело, это было больнее всего, что ей пришлось испытать за жизнь, это было, как если бы она живьем попала в ад. Кровь пошла горлом, и старуха замертво упала на пол. Судьба была милосердна к Гертруде. Она скончалась, не приходя в сознание, едва за окнами забрезжил бледный утренний свет.

… Ханна почувствовала невыносимые рези в животе, когда торопилась за лекарем. Но она стиснула зубы и побежала еще резвее. Мужественно терпела, пока лекарь спросонья одевался и собирался, даже отвечала на его вопросы, хотя внутри нее танцевали раскаленные лезвия. Она понимала: от ее правильных и подробных ответов, от ее выдержки зависит жизнь обожаемого господина. Она не может, не имеет право позволить боли взять верх. Свалиться прямо здесь, в доме лекаря? Ведь тогда доктор останется с ней вместо того, чтобы бежать к ее хозяину!

Любовь Ханны к господину Цуммеру была огромна, безгранична. Служанка терпела адскую боль, когда вела лекаря по темным улицам к их ярко освещенному дому. И только войдя в комнату, пахнущую кровью, рвотой и мочой, в комнату, где лежала бесчувственная Гертруда, а господин Цуммер глухо стонал на кровати, уже не в силах кричать, только там Ханна упала на колени, и ее вывернуло наизнанку потоком крови: сначала — черной, потом — алой.

Растерявшийся лекарь уложил ее на кровать рядом с господином Цуммером. Так сбылась мечта Ханны — возлежать рядом с любимым в его супружеской постели… Потом лекарь трясущимися руками разводил в молоке какие-то порошки и пытался влить в их окровавленные рты. Но все выливалось обратно вместе с новыми потоками крови. Тогда он ненадолго покинул своих пациентов, заглянул к госпоже Цуммер и предупредил, что, по его мнению, болезнь может быть очень и очень опасной. Он велел молодой хозяйке развести уксус в воде, окропить свою комнату и повесить на дверь пропитанную уксусом занавеску. Все распоряжения он отдавал, не переступая порога, чтобы не занести заразу. Лекарь уже был уверен, что это — чудовищная болезнь под названьем «красная смерть», разновидность гемморагической лихорадки, совсем недавно опустошившей Англию и свирепствовавшей на западном побережье Франции. Правда, он не слышал о случаях этой болезни в Германии… Но все имеет свое начало, может, в их случае эпидемия пойдет отсюда, из этого самого дома.

Госпожа Цуммер слушала советы внимательно и молча кивала, прижимая к груди одного младенца; другой лежал на сундуке позади нее. Ульрика была бледна, как смерть, широко раскрытые глаза возбужденно горели, и лекарь подумал, что бедная девочка до смерти напутана. Оно и понятно, и как жаль, что она, такая юная и прекрасная, и эти прелестные белокурые младенцы-ангелочки, скорее всего, обречены… Как, впрочем, и он сам.

К утру умерла Гертруда, и лекарь, оставив двоих бесчувственных больных, Ханну и господина Цуммера, побежал к дому бургомистра.

Его рассудительности и профессионального мужества хватило на то, чтобы не колотить в дверь окровавленными кулаками. Он бросал камешки в окна, пока ему не открыла заспанная, недовольная служанка. При виде лекаря — почтенного, уважаемого господина! — без камзола и шляпы, в заляпанной красным рубахе, она завопила во всю глотку, полагая, что кого-то убили. Вышел бургомистр, и лекарь огорошил новостью:

— Сегодня нельзя открывать городские ворота. Похоже, в городе чума.

Он сказал «чума», потому что долго и сложно было объяснять, в чем отличие чумы от «красной смерти». В конце концов, какая разница, как выглядит смерть — черная она, приносимая чумой, или красная? Главное, она распространяется быстро, поражает всех без разбора, и нет от нее исцеленья.

Побледневший бургомистр в ночной рубахе и колпаке шагнул было с крыльца навстречу, но лекарь остановил его взмахом окровавленной руки:

— Не приближайтесь ко мне! Возможно, я заразен! — и добавил с невеселым смешком: — Возможно, я уже мертв…

Он попросил бургомистра распорядиться насчет того, чтобы все горожане носа на улицу не казали. Не открывали лавки. Не толпились на площадях. Чтобы все сделали влажную уборку во всех помещениях. Обрызгали полы и стены уксусом и повязали на лица пропитанные уксусом повязки. Потом сообщил, что возвращается в дом господина Цуммера, мясника. Таков его долг. И как только он сам почувствует признаки недомогания или заметит их у госпожи Цуммер, он выбросит из окна белую простыню — символ чумы.

И еще он сказал, что через три дня после появления этого знака нужно будет сжечь дом. Не надо заходить внутрь, просто — пусть дом сожгут. Тогда, возможно, удастся спасти город.

И в конце концов, давясь рыданиями, лекарь попросил бургомистра позаботиться о его семье. Он не так давно живет в этом городе, еще не успел скопить денег и боится, что мать, жена и две дочурки станут бедствовать после его смерти…

Лекарь вернулся в дом господина Цуммера и заперся в хозяйской спальне. Облегчить страдания умирающих Ханны и господина Цуммера он уже не мог, поэтому просто сидел рядом, слушал стоны и размышлял о том, насколько мучительной будет его собственная смерть.

Через час в дверь постучали.

Пришел священник.

Лекарь не хотел его пускать, говорил про чуму, про то, что святой отец разнесет заразу по городу, что никому из умирающих уже не поможет ни утешение, ни благословение. На это патер Мюкке ответил, что знает про чуму и не разнесет по городу заразу, поскольку из этого дома уже не выйдет, что благословение нужно даже бесчувственным, а утешение — тем, кто еще не лишился чувств. И добавил, что его долг — войти в этот дом и исполнить положенное, а сам он уже дал последние наставления и написал, кому следует, чтобы в город прислали преемника, дабы прихожане не остались без пастырского наставления.