Злая земля

Старик, нюхнувший снова боевого пороха, был радостен как ребенок.

Со стороны отбитого неприятеля до фактории донесся вдруг многоголосый галдеж. Охотники о чем-то ожесточенно заспорили. Видны были отдельные пары людей, стоявших друг против друга в вызывающих позах. А вслед за этим Сукачев и траппер увидели смолевую бороду, словно ветром переносимую с сугроба на сугроб. Это обеспокоенный Пинк спешил к охотникам.

— Эва, глядите, — засмеялся заставный капитан, — сам генерал пылит к своим верным войскам.

С приходом Пинка галдеж усилился, но потом сразу смолк. Один из охотников побежал к берегу, прыгнул в баркас и поплыл к шхуне. Через четверть часа баркас вернулся снова, наполненный не менее как пятнадцатью вооруженными людьми. Вновь прибывшие, встреченные радостными криками, присоединились к действующему отряду.

Взглянув через бойницу на неприятеля, Погорелко увидел, что у них начались какие-то странные маневры. Отряд разбился на три равные кучки, которые вытянулись в длинные цепи с небольшими интервалами между отдельными стрелками. Цепи эти встали одна за другой. С вала хорошо было видно, как между стрелками металась черным вихрем борода Пинка. По какому-то сигналу тронулась первая цепь. Вторая дала ей отойти на известную дистанцию и тогда только пошла. Третья колыхнулась, лишь выдержав ту же дистанцию.

— Ах, оглобля с суком! — крикнул Сукачев. — Да ведь они по всем правилам тактики наступать хотят. Ну и ну! Волнами будут двигаться. Две цепи стреляют, одна наступает.

— Да, это будет девятый вал, — сказал Погорелко.

— Пустяки, Федорыч! — бодро откликнулся Сукачев. — Как говорится, «иль на щите иль под щитом»…

Две задние цепи уже открыли огонь, рассыпав два залпа. Выстрелы не затихали ни на минуту, и теперь уже защитникам фактории нельзя было высунуться из-за палисада. На четвертом залпе острой щепкой, отбитой пулей от бревна, ранило левую кисть Погорелко. Он наскоро перетянул платком руку и снова припал к бойнице.

— Глядите-ка, Филипп Федорыч, Пинк сам своих ребят ведет! — крикнул между выстрелами Сукачев. — В чем другом, а в храбрости ему нельзя отказать.

— Где он? Вы его не трогайте, Македон Иваныч! — заволновался траппер. — Вы его мне оставьте. Мне с ним за многое надо расквитаться.

Вглядевшись в наступавшие цепи, Погорелко отыскал вскоре Пинка. Шкипер двигался на фланге одной из цепей. Траппер выбрал момент, когда кэп переползал от одного укрытия к другому, и, прицелившись особенно тщательно, выстрелил. Пинк ткнулся в снег. Но ранен он, или убит, или просто спрятался — нельзя было понять. О результате своего выстрела Погорелко узнал лишь четверть часа спустя, когда к сугробу, за которым лежал Пинк, подполз один из охотников и выволок оттуда, впрягшись в ноги шкипера как в оглобли, его неподвижное тело.

— Наповал! — крикнул радостно Погорелко.

Но к удивлению его, очнувшись в безопасной зоне, Пинк поднялся и, навалившись тяжело на двух подбежавших охотников, заковылял к берегу.

— Уполз-таки, чертило морское! — пожалел Сукачев. — А вы не горюйте милейший мой. Памятка-то у него все же осталась. А добить всегда успеете.

Охотники, несмотря на ранение главаря не ослабили наступательного порыва. Они уже оценили преимущества новой своей тактики, и волны их набегали с ритмичностью морского прибоя. Очередная главная цепь была уже не более как в трехстах шагах от холма — цели их наступления.

«Самое большое через час все будет кончено, — подумал без всякого страха, скорее с усталым безразличием Погорелко. — Успеть бы, пока не убили, сжечь план Злой Земли…»

— Язви те мухи! Нашел! — крикнул вдруг, захохотав, Македон Иваныч и даже подпрыгнул легкомысленно, вызвав этим ожесточенную трескотню неприятельских выстрелов. — Ну и отчубучим же мы штуку!

— Что вы нашли? В чем дело?

— Секрет! — продолжал смеяться заставный капитан. — Военная тайна. Эх, дали бы они нам только маленькую передышку.

Передышка вскоре была дана. Лишь только передовая цепь поравнялась с холмом, охватив его с обеих сторон, стрельба погасла. Задымились трубки. Охотники, лежа на снегу, отдыхали перед решительной схваткой.

— Бегите за мной! — крикнул Сукачев и первый спустился с вала. — Недоумевающий траппер кинулся за ним.

К его удивлению, заставный капитан свернул в кухню и подбежал к громадной лохани, куда выбрасывались всякие объедки, предназначавшиеся для собак.

— Отодвигайте скорее! — крикнул Македон Иваныч, упираясь в бок лохани.

Лоханка была выдвинута из угла. Под ней лежала старинная бронзовая пушка, от долголетнего безделия покрывшаяся плесенью.

— Вот она, «барыня»! — крикнул весело Сукачев. — Пятнадцать лет мы с ней не видались. Последний раз по красномундирникам палили. А теперь снова, придется ее потревожить.

— Вы думаете стрелять из этой музейной штуки? — удивился траппер. — Да ведь ее от первого выстрела разорвет.

— Ни в коем случае. Я ее норов знаю. Ну, потащили.

Они припеленали пушку веревками к толстой длинной жердине, вскинули концы на плечи и, сгибаясь под тяжестью, потащили на вал. В палисаде крепкими ударами двух топоров были выломаны несколько бревен, эта дыра должна была заменить пушечную амбразуру. Пока Погорелко таскал на вал маленькие боченки с крупнозернистым охотничьим порохом и мешки с волчьей картечью, заставный капитан привязал «барыню» к низким салазкам, изображавшим лафет. Американцы, уже занявшие холм, не стреляли, видимо заинтересованные суетней на валу.

Порох в канал пришлось насыпать суповой ложкой. Зарядили «барыню» картечью, свинцовыми пулями и ржавым железным ломом. Вся эта смесь была завернута в мешок и в таком виде загнана в канал. На пыж Македон Иваныч изорвал старый валенок. После зарядки заставный капитан сам принялся за наводку. Делал он это с увлечением. Американцы, разглядев наконец на валу какое-то орудие жуткого вида, спохватились и начали бить с холма залпом.

— Готово! — крикнул Македон Иваныч, размахивая тлеющим пальником — чтобы его раздуть. Ну, теперь я за их головы дам не больше чем за тавлинские папахи.

И скомандовав сам себе: «Первое пли», он прикоснулся пальником к подсыпке. «Бырыня» рявкнула звонко и басовито. Дым густым облаком окутал вал. Но Погорелко все же увидел, как орудие испуганно подскочило, словно в ужасе от собственного крика, и ударило Сукачева по ногам. Заставный капитан кубарем слетел с вала.

— Не знаю, попало ли кому-нибудь, — сказал он хмуро, почесывая ушибленные ноги, — а вот мне так уж попало.

Первый выстрел не причинил вреда неприятелю. Картечь не донесло даже до холма. Но зато моральное действие было огромно. Американцы смолкли, услышав громовой вскрик «барыни». А потом открыли лихорадочную, беспорядочную, а потому и безвредную стрельбу.

Вскарабкавшись, прихрамывая, на вал, Сукачев посмотрел на действие своего артиллерийского огня и пнул обиженно «барыню» в бронзовый бок.

— Ты что же это? Стара стала, слаба стала? Своих бьешь, а врагов не трогаешь?

Заряжая пушку во второй раз, Македон Иваныч всыпал в ее глотку лишних две ложки пороху:

— Лопай досыта. Только плюнь как следует.

Но теперь, прикоснувшись фитилем к затравке, Сукачев отпрыгнул предусмотрительно в сторону. Снова облако дыма и металлический звенящий звук выстрела. И снова «барыня» встала испуганно на дыбы. Верхушка холма словно туманом застлалась сухой снежной пылью, взбитой картечью. Нижние цепи, явно нервничая, слали залп за залпом. Но холм молчал, как будто раздумывая, стоит ли продолжать эту опасную игру. После третьего выстрела, тоже осыпавшего холм свинцовым и железным градом картечи, охотники, засевшие на вершине, не выдержали. Бегом, на спине, на боку, на заду скатились они вниз. Холм был снова свободен от неприятеля.