Злом за зло

– Кажись, конеферма пана Зданека горит, - сказал деревенский голова, - а ну-ка запрягайте телеги!

Огнеборцы вернулись с рассветом - и лошади, и телеги, и они сами были черны от сажи. На некоторых виднелись примочки, закрывавшие свежие ожоги, но жены и матери неустанно благодарили бога за то, что назад вернулись все до единого мужчины, и даже на одного больше.

Когда Румяна услышала имя, она с отчаянным ужасом стала пробиваться сквозь толпу встречавших и вернувшихся, работая локтями, но когда смогла выбраться к телегам, увидела лишь, как кого-то уже заносят во двор к Бухтарю. Прорвавшись же к его воротам, наткнулась на родного отца, который крепко ухватил ее за плечо.

– Томех сказал не беспокоить.

– Что там? Кого привезли, батюшка?! Скажи! Его?! Его?!
– взмолилась Румяна.

– Уймись!
– процедил коваль, впрочем, тут же дав слабину, как обычно бывало в его противостояниях с единственным и любимым чадом.
– Там... на конеферме творилось жуткое дело, не хочу про это говорить. Из всех живьем мы нашли только Леха Зданека... а ну уймись!

– Пусти!

– Уймись, девка!
– вопреки обыкновению рыкнул Дорот, не пуская дочь в Бухтарев двор.
– Со всех окружных деревень люди пожар тушить собрались, а потом отправили гонца в Скиров за лекарем и стражей, но пока их нет, за несчастным парнем Томех приглядит. Лучше цирюльника в округе не сыскать, он у настоящих лекарей в их отряде наемном учился, так что не лезь под руку! Он сказал, чтобы не мешали ему, ясно? А теперь домой и за работу, всем нужны плуги.

День был потерян для нее. Румяна трудилась вместе с отцом, глядя на мир пустыми глазами. Она была бледна как приведение, работала без души и внимания, а когда отцу это надоело, он прогнал девушку в дом и запретил выходить. Она не хотела есть, не хотела пить, лишь сидела на лавке и смотрела в окно, кусая нижнюю губу, и прекратила это, лишь когда мать закричала, увидев у нее на подбородке кровь.

Когда ночь усыпила Пьянокамень и в деревне каждая собака видела уже третий сон, одинокая тень скользнула в лунном свете, пересекая улицу и крадясь вдоль стены одного из домов. Румяна залезла во двор к Бухтарю. Благо собаки он не держал, она пробралась под самое окно, где горел свет. Встав на цыпочки, заглянула внутрь и увидела, как хозяин при свете нескольких свечей ходит туда-сюда по комнате, складывая разную всячину в кожаную сумку. Пока Бухтарь метался из стороны в сторону раненым зверем, явно торопясь, девушка изо всех сил старалась лучше разглядеть того, кого уложили на две поставленные рядом лавки, но край стола закрывал обзор, отчего она мелкими шажками стала двигаться влево, пока не задела ногой пустое ведерко. То негромко стукнулось, упав, а Румяна присела и сжалась в комок от страха. Ничего. Пьянокамень спал, а Бухтарь был так занят своими делами, что не заметил чуть слышного стука снаружи. Так она решила, прежде чем крепкие пальцы схватили ее за шкирку, и, не успев даже пискнуть, дочь коваля оказалась втащена в дом через окно.

– Думал, что ты раньше придешь, - буркнул он, вернувшись к сумке, как ни в чем не бывало.

– Думал?
– Она глядела только на сплошной кокон из бинтов и одеял, лежавший на лавках.

– Да. Я же знаю тебя, Румянка. То, что ты явишься посреди ночи, было очевидно.

Она сделала крохотный шажок, другой, ощущая сильный запах мазей и... гари, исходящий от Леха.

– Он... живой?
– пролепетала она.

– Живой. Но зрелище страшное. Над бедолагой поработал не только огонь, но и тот, кто этот огонь по ферме пустил. Погляди, если духу хватит.

Бухтарь не обращал на нее внимания, продолжая запихивать в свою сумку какие-то бумаги, банки, бутылки, ковчежцы, будто та была бездонной, а Румяна, казалось, целую вечность преодолевала жалкое расстояние в три локтя, что отделяло ее от накрытого тряпкой лица. Тряпка едва-едва шевелилась, тревожимая дыханием, и девушка поклялась самой себе, что, что бы там ни оказалось, она не отдернет руки, не отвернется и не закроет глаз. Румяна сорвала теплую, тяжелую от влаги ткань и бессильно осела на пол, клятву, впрочем, сдержав. Лицо Леха блестело от покрывавшего его жирного слоя мази, но было оно невредимо.

– Ах ты, старый злой щучий сын...

– Прости, молодка, - глухо усмехнулся Бухтарь, встав рядом, - воистину дурная шутка. Но если бы ты видела его лицо этим утром, твой визг услышали бы и в Спасбожене, как ни крепись. Я восстановил его с самых основ, и даже успел переговорить с парнем, прежде чем он совсем ослаб.

Бухтарь шаркающей походкой прошел к печке, выложил на стол крынку с молоком, миску хлеба и пару кружек. Козьим молоком его исправно снабжала вдова Лешек - уж очень калека его любил. Сев на свободную лавку, он плеснул в кружки и кивнул Румяне на табурет. Та, пытаясь понять только что услышанные слова, бездумно повиновалась, села, взяла кружку и отпила, лишь тогда встрепенувшись, потому что молоко оказалось ледяным.

– Он будет жить, и он будет здоров, - продолжил Бухтарь, - я восстановил ему все мышцы, исцелил нервную систему и внутренности от тепловых повреждений, вернул весь кожный покров, и теперь он просто спит глубоким сном. Через несколько дней кожа окончательно приживется, а дотоле ты будешь за ним ходить и его утешать. Парень потерял всю семью, и всю его жизнь пожрал огонь, так что постарайся заставить его лежать смирно и не раздражать новые ткани.

Румяна вроде бы и слышала, что он говорил, и даже понимала что-то, но в то же самое время и не понимала вовсе. Большая часть ее головы была занята мыслями об одном только Лехе, но оставшаяся часть кричала о том, что Бухтарь... неправильный.

– Это все по моей вине, - вдруг сказал калека, - это я виноват.

– Ты?
– удивилась она.

– Они искали меня. Я-то думал, что хорошо схоронился, но они меня искали все эти годы, что я был в бегах. Страшно подумать, сколько сил бросили на поиски, если всего за жалких пять лет успели добраться до такой глуши.

– Они? Кто они? Кому ты сдался так сильно, что из-за тебя людей огнем жгут?!

– Очень плохим людям, - ровно ответил Бухтарь и посмотрел на девушку из-под нечесаных седоватых волос, которые всегда так неаккуратно падали на его глаза и лоб.

Привставшая было Румяна в страхе плюхнулась обратно. Там, у ручья в темноте, когда Лех едва не ударил Бухтаря, ей привиделось на краткий миг, будто глаза калеки вспыхнули. На самый-самый краткий миг. Это так напугало ее, что девица вскочила и схватила юношу за руку. Потом она убеждала себя, что, конечно, тогда у ручья она лишь защищала однорукого старика, как велит Господь-Кузнец, но именно в тот самый момент она знала, что если Лех ударит Бухтаря, то с ним, с Лехом, произойдет нечто страшное, и надо было любой ценой спасти возлюбленного. Вот и опять полыхнули глаза Бухтаря лишь на краткий миг, но теперь Румяна была уверена.

– Ты... кто?

– Волшебник, дитя. Я беглый магик, примеривший на себе личину другого человека и пользовавшийся историями, которые тот человек мне рассказал, пока мы были знакомы. Пять лет назад я случайно встретил твоего отца, и так случилось, что спас его от смерти. В благодарность он, решив, что я бродяга, позвал меня к себе. Как я у вас в Пьянокамне прижился, ты знаешь, а вот теперь пора уходить. Беда слишком близко подобралась, еще чуть-чуть - и она заявилась бы прямо сюда. Пора сниматься с места.

Они сидели молча - мрачный Бухтарь, тянувший козье молоко, и бледная Румяна, смотревшая на него.

– Не верю, - наконец соврала она, отчаянно пытаясь вцепиться в ту часть жизни, которая, стремительно кувыркаясь, летела в пропасть, - не верю.

Бухтарь отставил кружку, глянул на нее исподлобья и вздохнул. Сначала изменились глаза, из светло-карих став совершенно нечеловеческими, бледно-желтыми, потом лицо стремительно потеряло все знакомые черты. Бухтарь был настоящим диморисийцем, с простым и твердым лицом, с широкими скулами, широкой челюстью, носом-картоплей. Новое лицо благородно вытянулось, став уже, скулы приподнялись, щеки, с которых исчез и намек на бороду, впали, глаза провалились глубже, удлинившийся нос заострился, как и подбородок; изменилась, став изящнее, линия рта. Последними были волосы, из седовато-русых, остриженных 'под горшок', как положено было носить всякому диморисийскому мужчине, они превратились в длинные, падающие на плечи и спину пряди, совершенно седые, кроме одной, иссиня черной. В новом облике Бухтаря были только две знакомые черты - две длинные складки, которые, постепенно истончаясь, пролегли от внутренних уголков глаз по обеим сторонам от носа к уголкам рта. Когда-то матушка сказала, что это пути, протоптанные слезами на лице очень несчастного человека, хотя Румяна никогда не видела, чтобы Бухтарь плакал.