Злополучная лошадь
Шрифт:
— А вот другой пример. В одной камере со мной сидел пожилой профессор. Он страшно был подавлен тюремной обстановкой, следствием и сознанием своей невиновности. Он жаловался мне: «Константин Павлович! Не могу я привыкнуть к своему унизительному положению. К тому, например, что в уборную меня провожает офицер. И пока я там, я не могу закрыть дверь. А он стоит передо мной и наблюдает. А потом дает мне клочок газеты и, предварительно заглянув в унитаз, спускает воду… «Ужасно все это…» «Ну что вы, профессор, — я ему говорю, — это же прекрасно. То, что офицер стоит у открытой двери, это он заботу проявляет. Смотрит, удобно ли вам. Ну а что в унитаз заглядывает, так это оттого, что работа вашего желудка его беспокоит. Здоровье ваше его
— Между прочим, в лагере, — рассказывал Константин Павлович, — я узнал, как я знаменит. Ко мне подходили товарищи по несчастью и спрашивали, не тот ли я Ротов, который нарисовал «скандал на кухне».
Но надо сказать, «известность» — понятие довольно относительное. Вот что сообщал Константин Павлович в одном из писем: «Мама написала прокурору и Вяч. Мих. (В. М. Молотову. — Е. Г.) От первого на этот раз имела запрос: «Кто я и где работал?» Неужели 17 лет непрерывной работы в «Крокодиле» и в центральной печати могут быть незаметными?..
Уже теперь мне приходилось встречать много людей, совершенно мне незнакомых, знающих меня куда лучше, чем люди, которые исковеркали мне жизнь.
Один инженер прислал мне привет и говорит, что согласен пробыть в этих местах еще пять лет, только бы я работал и давал людям возможность посмеяться».
— Однажды, — вспоминал Ротов, — старшина заказал мне ковер. Он принес байковое одеяло, которое я должен был превратить в ковер. Старшина подробно рассказал сюжет. Сзади, слева — море. В море лодка с белым парусом. Сзади, справа — горы. На вершинах — снег. На первом плане действующий фонтан. У фонтана со сходством (старшина принес фотографию) должна быть изображена его любимая девушка. Рядом играет патефон. На пластинке меленько написано название любимой девушкой песни. А над девушкой летит голубь, который держит в зубах (!) письмо от старшины, о чем говорит надпись на конверте… Заказ я выполнил. Старшина был доволен, и я получил великолепный гонорар: полбуханки черного хлеба. Правда, одно условие я не выполнил. Но старшина на «зубах» не настаивал…
* * *
— Константин Павлович, я тут перелистывал старый журнал «Искусство». Там были репродукции двух панно для Советского павильона на Всемирной выставке в Нью-Йорке. Среди фамилий живописцев я увидел фамилию «Ротов». Это уж не вы ли? — спросил я, уверенный, что речь идет об однофамильце.
— Представь себе, Женя, это я. Панно написаны по моим эскизам. За двое суток я сделал эскизы. Все персонажи с портретным сходством.
На панно были десятки людей. И Папанин, и Качалов, и Стаханов, и Дуся Виноградова… На двух панно — человек семьдесят! Потрясающе!
Некоторые подробности я узнал недавно от участника этой работы академика Дементия Алексеевича Шмаринова:
«Когда созрело решение украсить Советский павильон на Всемирной выставке в Нью-Йорке огромными панно (170 квадратных метров), на которых изобразить надо было лучших людей страны, стало ясно, что работу эту надо поручить Василию Прокофьевичу Ефанову. Он к тому времени уже прославился исполнением ответственных госзаказов.
Ефанов был прекрасным организатором и сколотил отличную бригаду. В нее входили живописцы Пластов, Нисский, Бубнов и еще несколько человек. В том числе и я.
Но что меня, откровенно говоря, удивило, так это то, что первым в списке Ефанов поставил фамилию сатирика, графика К. Ротова. Но объяснялось все очень просто: Василий Прокофьевич знал великолепное умение Ротова
создавать многофигурные композиции.Константин Павлович очень быстро сделал акварельные эскизы. Там были и портретное сходство (список изображаемых оговаривался в госзаказе), и компоновка групп, и масштабное удаление.
Это происходило в конце печально известных тридцатых годов. Мы то и дело были вынуждены кого-то убирать с полотна, кого-то добавлять. А Ефанову эту работу пришлось продолжить даже в Америке, в павильоне. Он и там переписывал некоторые лица.
Но, несмотря на все перипетии, работа наша получила высокую оценку. Ведь фальшивая патетика тех лет на панно присутствовала».
* * *
1936 год. Гражданская война в Испании. В каждом номере «Крокодила» один-два рисунка на эту тему. А однажды позвонили «сверху» и сказали, что «есть мнение» о необходимости выпуска специального номера журнала, посвященного событиям в Испании.
И возникла в редакции небольшая паника. Очередной-то номер уже готов. Не паниковал только Ротов. Проработав ночь, он утром следующего дня явился в редакцию с макетом испанского номера. И в нем были не просто отведены места для рисунков, а сделаны их подробные эскизы. И подписи к каждому. Обозначены места для фельетонов и стихов.
Крокодильцы от макета пришли в восторг. Номер должен получиться отличный. Но времени не оставалось… Завтра — в типографию!
Два-три рисунка на испанскую тему в редакции были.
— Остальные сделаю к утру, — сказал Константин Павлович.
И, не поспав еще одну ночь, он принес в редакцию готовую обложку и три страничных рисунка. И все это на высочайшем профессиональном уровне. На ротовском уровне!
Номер, посвященный испанским событиям, стал одним из лучших за семьдесят крокодильских лет.
* * *
Как-то Константин Павлович сказал мне:
— Вчера получил письмо от Храпова, человека, который оговорил меня на допросе. Показания его были причиной моего ареста. Однажды мы встретились с ним в пересыльной тюрьме. Он слезно просил прощения. Даже на колени становился. Но не смог я его простить… Потом он приезжал в Москву, но ко мне зайти не решился. Мне позвонил Коля Соколов и сказал, что Храпов хочет меня видеть. Я сказал Коле, что зла этому человеку не желаю, но и видеть его не могу. А теперь вот письмо… Снова просит прощения. Нечего мне ему ответить. Ничего я ему не напишу…
Были в письме такие строки:
(Вспоминая вновь и вновь историю моей катастрофы, я все же прихожу к печальному выводу, что, если, не дай бог, со мною вторично случится то же самое, то я снова поступлю так, как поступил, ибо есть предел сил каждого человека. Я сопротивлялся столько, сколько у меня было сил, и сдался только после того, как этих сил не стало. Ведь мы попали в руки многоопытных палачей, которые искусно сочетали в своей работе мучения физические с моральными… Я прошу тебя быть снисходительным ко мне и, если можешь, простить мне все зло, которое я причинил тебе».
Отбывший лагерный срок и ссылку, поселившийся далеко от Москвы, Храпов долго не решался послать рисунки в «Крокодил». Он понимал, что крокодильцы относятся к нему, как к человеку, погубившему Ротова. Но в 1959 году он все же прислал несколько рисунков. В редакции долго думали, стоит ли их печатать… Не травмирует ли это Константина Павловича? А когда тяжелая болезнь уложила Ротона в постель, рисунки отправили Храпову. Через некоторое время Константина Павловича не стало. Храпов получил бандероль с рисунками одновременно с известием о смерти Ротова. И человек, хлебнувший кошмаров Лубянки и ГУЛАГа, много лет терзаемый угрызениями совести, удара этого не перенес и через несколько дней скончался. Судьба трагическая…