Злой Октябрь

– Что ж в вашем дворе помойки вовсе не убирают? – спросил я. .

– Не в одном только нашем, тут по всей округе.

– А дворники-то вообще имеются? .

– Какой там! Теперь у нас вместо дворницкой – Совет. В Совете, правда, те же самые дворники, но теперь они не убирают, а заседают. Теперь у них бывший старший дворник Макеич – председателем этого Совета. А убирать теперь «буржу'aзия» сама должна. Да я бы уж и сам убрал, а то никакой мочи нет; так ведь не знаю, куда вывозить. Этим вопросом другой Совет ведает.

– А вы жаловаться не пробовали? .

– Жаловаться?! – он сардонически расхохотался. – Кому?! Нет, право, неужели вы еще не поняли, что тут у нас творится?

– Где дворницкая? – не желая вдаваться в споры, спросил я.

– Пойти хотите? – усмехнулся Лежебоко. – Не советую. Да и нет никакой дворницкой. А Совет – он вон там, во флигеле камергера Осипова заседает. Хотите счастья попытать? Извольте. Заодно поймете кое-что. – И уже в спину мне прокричал: – Только, ради Бога, ради Бога, поаккуратнее с ними там!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

До камергерского флигеля, увенчанного плакатом «ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ!», я не дошел, а домчался, зажав нос, и прямо в вестибюле застал сцену, поразившую меня даже после всего, что я уже видел здесь, в революционном городе. Некий субъект с красным бантом в петлице, стоя ко мне лицом, беззастенчиво мочился в старинную китайскую вазу. Кое-что я понимаю в искусстве и могу утверждать, что эта ваза относилась к седьмому или восьмому веку, то есть была по сути бесценной.

От вазы он отошел не оттого, что застыдился меня, а оттого, что иссяк. Не потрудившись отвернуться, застегнул штаны и спросил довольно сурово:

– Вам чего, гражданин?

Я в свою очередь спросил:

– А зачем вы, гражданин, позвольте полюбопытствовать, в вазу нужду справляете?

– А тебе что за дело?

– Да клозет же вон. А ваза эта ценная, ей больше тысячи лет.

– Ну и чё? Буржу'aзия в нее тыщу лет с…ала и с…ала, вот и мы, пролетарии, тыщу лет и с…ать, и с…ать в нее будем. И вообще, ты, гражданин, к кому?

– К председателю.

– Так это тебе во второй етаж, а тут – неча…

На втором этаже я открыл дверь с приклеенной бумажкой, на которой значилось: «Придсидатель Совета».

«Придсидатель» пил чай с сахаром вприкуску, куски от сахарной головы он откалывал рукояткой маузера. На меня он взглянул как на пустое место, и невозмутимо продолжил свое занятие. Несмотря на грозный маузер в его руке и на пурпурный бант в петлице, по висевшему на стуле белому фартуку с бляхой я понял, что это и есть тот самый старший дворник Макеич.

– Что ж это вы развели вонищу? – начал я прямо с порога. – Неужели самому-то не гадостно?

Теперь он оглядел меня более внимательно. Некоторое время пытался понять, что я за птица, но, не придя, видимо, ни к какому выводу, разъяснил вполне вежливо то, что я уже слышал от Лежебоки: мол, пущай буржу'aзия сама убирает, коль такая чувствительная, а они, пролетарии, привычные и уж как-нибудь переживут. Это, де, при Николашке Кровавом пролетарий горбатился; нонче же – не те времена.

– Мне что же, прямо в Петросовет звонить? – не вытерпел я.

«Придсидатель» ухмыльнулся:

– Звони, звони, гражданин, коли такой борзый. Вон и аппаратик тебе. – Он кивнул на телефонный аппарат, стоявший у него на столе рядом с сахарной головой. – Только подожди малость, когда заработает.

Тут я увидел, что аппарат – это просто украшение стола, от него не тянулись никакие провода, так что ждать мне пришлось бы до второго пришествия.

Он произнес еще какую-то маловразумительную тираду насчет буржу'aзии, пролетариев и Николашки Кровавого, только-то при котором оная буржу'aзия имела право на свежий воздух. Никаких ответных аргументов, чтобы пробиться сквозь его революционную демагогию, я не имел, кроме самого последнего. Я достал из кармана золотой полуимпериал с изображением того же ненавистного революционному «придсидателю» Николашки Кровавого и несколько раз подкинул монету на ладони.

При первом подбрасывании «придсидатель» привстал и неуверенно почесал загривок.

При втором промямлил:

– Оно, конечно, надо бы и прибрать, а то и самим мочи нет…

При третьем подбрасывании случилось чудо преображения. Революционный «придсидатель» целиком оборотился в старшего дворника Макеича и заорал зычным басом, прозвучавшим для меня как музыка.

– Егорка, Мишка, Авдейка! А ну, живо сюда!

К этому моменту полуимпериал уже лежал у него в кармане.

В следующее мгновение на пороге появились те, кого он звал (один из них – тот самый любитель китайских ваз), и замерли на пороге, подобострастно глядя на своего повелителя. Да, похоже, в бытность свою старшим дворником этот Макеич крепко держал в узде дворников рангом пониже, кем явно и были прежде эти гнобители буржу'aзии. У меня мелькнул в голове вопрос: как будет делиться с ними Макеич, монета же одна. Но у Макеича, привыкшего, видимо, делиться с ними лишь подзатыльниками, такой проблемы не было, он просто рыкнул на них:

– Чтоб через пять минут все было убрато, поняли, дармоеды?!

В тех не сразу вошло осознание диалектики случившихся перемен, они все еще стояли с открытыми ртами. Тогда Макеич выругался в Бога, в душу и в мать и затем, кивнув на меня, сказал:

– Вон, сам товарищ… – Он взглянул на меня вопросительно.

– Хреномудров, – представился я.

– Да! Вон, сам даже товарищ Хреномудров уже обеспокоился!

Придуманная мною фамилия, как это не странно, произвела немалое действие.

– Кто ж знал, что ентот – сам товарищ Хре… – пролепетал специалист по вазам, но Макеич его перебил:

– А тебе и знать неча! Чтоб, я сказал, через пять минут! – И, вспомнив, что он все еще «придсидатель», добавил к своим словам и вполне революционный аргумент – помахал в воздухе маузером и пообещал в случае неповиновения всех отправить в расход, обогатив мой словарь еще одним новомодным оборотом.

Я тоже достал из кармана браунинг и тоже на всякий случай им помахал. Миг спустя те трое уже громыхали сапогами по лестнице.

– И чтоб в вазы мне больше не гадили! – крикнул я им вслед.

– Во-во! – поддержал меня «придсидатель» Макеич. И заверил: – Ребятки шустрые, не извольте беспокоиться, гражданин-товарищ Хреномудров, живо управятся. А вы – если чё – так сразу ко мне, очень даже будем рады.

Я прикинул, сколько у меня капитала, и пришел к выводу, что на ближайшее время относительно свежий воздух нам, пожалуй, обеспечен.

Ко времени моего возвращения Лежебоко преобразился даже больше, чем «придсидатель»-дворник. Он встретил меня хорошо одетый, чисто выбритый, с лихо закрученными кверху усами a l'a Иван Поддубный, опухлость лица была почти не видна, пахло от него неплохим одеколоном. И бутыли с самогоном на столе больше не было. Передо мной стоял подтянутый, огромного роста и богатырского сложения, привычный мне судебный следователь Савелий Игнатьевич Лежебоко.