Злые игры. Книга 1

— Занятно, правда, — проговорила Энджи, доставая из холодильника шампанское и наливая Малышу бокал, — что теперь я тебя принимаю с шиком, а не наоборот? Мне это нравится.

— Мне тоже, — согласился Малыш. — Зачем только мы зря потеряли десять лет?

— Действительно.

Наступила пауза; оба они испытывали смущение и держались несколько напряженно, так, словно до этого и не сидели вместе в ресторане. Энджи подошла к окну.

— Надо нам что-нибудь придумать. Как в доброе старое время. А не пойти ли покататься в карете? Вон их там сколько.

— Только если ты сядешь рядом со мной, в карету. На козлах, рядом с кучером, я тебе быть не позволю.

— Малыш, обещаю, что сяду с тобой. Пошли.

Они спустились вниз и перебежали через улицу к длинной веренице стоявших у обочины экипажей.

— По самому длинному маршруту, какой у вас есть, — велела Энджи вознице, забираясь в карету.

Карета двинулась в сторону парка; Малыш сидел, ужасаясь при мысли, что может попасться на глаза кому-нибудь из знакомых, но одновременно и млея от удовольствия. Энджи посмотрела на него и широко улыбнулась.

— А я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Не надо. Кто тебя тут увидит или узнает? Дай мне руку.

Малыш протянул ей руку, она нежно поцеловала ее и потянула под полог, которым возница их укутал.

— А теперь, — сказала она, — пожалуй, немного припомним старое.

Почти со страхом, как острый укол боли, он ощутил прикосновение к ее бедрам — гладким, шелковистым и теплым; на ней были чулки, а не колготки, и она стала медленно, очень медленно и мягко продвигать его руку вверх, туда, где становилось все жарче, время от времени приостанавливая ее движение, задерживая ее, а потом вдруг, сразу его рука оказалась там, именно там, куда и хотела попасть, прямо поверх ее густых волос. Малыш застыл, охваченный радостью и желанием; трусиков на Энджи не было, под черным платьем из джерси она была совершенно голой. Энджи, приведя его руку к цели, начала шарить под пледом своей рукой, отыскивая его молнию; Малыш ощутил ее необыкновенно ласковое и нежное прикосновение к своим бедрам, почувствовал движение ее руки, потом она медленно, очень медленно расстегнула молнию, и рука ее осторожно, словно нащупывая путь, двинулась дальше, внутрь, отыскивая его пенис. Он почувствовал легкое касание ее пальцев, потом они ласкающе забегали вверх и вниз, задерживаясь на головке; Малыш застонал, она хихикнула и, повернувшись к нему, прильнула к его губам своими. Ее упругий, энергичный язык принялся жадно искать встречи с его языком; у Малыша возникло вдруг такое чувство, как будто впервые после долгой, очень долгой голодовки ему дали поесть; будто с палящего солнцепека он попал наконец в спасительную тень; он откинулся назад и принялся ласкать ее, с удовольствием ощущая рукой теплую влагу и радостно, с необычайной живостью вспоминая неизменно страстные, ждущие и зовущие ее глубины; она тоже застонала и вдруг, словно позабыв обо всем, повернулась к нему спиной, приподнялась со своего места и опустилась к нему на колени; Малыш ощутил ее влажный жар и почувствовал, что пенис оказался уже внутри ее, плотно охваченный со всех сторон, и она задвигалась, то принимая его глубже, то немного отпуская. Он обнял ее за талию, и руки его двинулись вниз по ее животу, туда, к волосам, отыскивая клитор, вот пальцы нащупали его, он был горячий и твердый; Энджи тяжело дышала и постанывала, то сжимая в себе Малыша, то слегка расслабляясь, и он почувствовал, как, подобно урагану, с какой-то первобытной силой в нем нарастает, приближается оргазм, как она отзывается на его возбуждение своим, как накапливавшееся напряжение взрывается радостью и ликованием, как она отвечает на этот взрыв, все сильнее и энергичнее вжимаясь в него, пока их оргазмы не сливаются вместе; потом, когда все было кончено, они полулежали под пледом, избавившиеся от сжигавшего их желания, странно умиротворенные, и смотрели вверх на звезды, а карета респектабельно и достойно продолжала свой путь вокруг Центрального парка.

После этого все остальное было уже сугубо практическим делом. Теперь Малыш ни за что не позволил бы ей снова исчезнуть из его жизни.

— Я люблю тебя, — проговорил он, когда они расслабленно лежали в постели у нее в гостинице после второго приступа страсти. — Я просто сумасшедший, что позволил тогда тебе уйти.

— Вот именно. — Энджи потянулась через него за своим бокалом. — Я где-то читала, что, если окунуть член в шампанское, вкус будет абсолютно потрясающий.

— У члена или у шампанского?

— Не помню. Давай попробуем.

— Мой член в этот бокал не влезет.

— Ну прямо. Тоже мне гигант.

— Какой есть.

— Спорим, влезет.

— Ну ладно.

К огромному удовольствию Малыша, он действительно не влез, поэтому Энджи просто вылила на него шампанское, а потом улеглась поудобнее и принялась слизывать. Малыш, улыбаясь, поглаживал ее золотистую головку и чувствовал, как пенис у него снова наливается эрекцией.

— Малыш, а ты за эти десять лет ничуть не растратил свои способности, — заметила Энджи.

— Да нет, растратил. — Тон его мгновенно погрустнел. — Это только ты со мной такие чудеса творишь.

— Правда? — Ей явно весьма польстила эта мысль. — Ты хочешь сказать, что иногда у тебя не получается? А с кем?..

— Иногда не получается. С кем угодно.

— Малыш! У тебя что, есть другие женщины? Кроме Мэри Роуз?

— Боюсь, что да. — Взгляд его, обращенный к ней, выражал безграничную любовь. — Но должен тебе сказать, что на протяжении всех этих десяти лет, с кем бы я ни был в постели, не было ни разу, чтобы я не думал о тебе.

Энджи вдруг резко села и посмотрела на Малыша. Глаза ее как-то странно блестели, она в нетерпении провела по ним тыльной стороной ладони.

— Черт, — проговорила она, и голос ее слегка дрожал. — Черт возьми, Малыш, не надо так говорить.

Он стал расспрашивать, как она жила все эти годы; она ответила, что у нее была пара романов, но так, ничего серьезного, они довольно быстро закончились.

— Меня не очень тянуло на секс, — сказала она, превращаясь вдруг в деловую женщину. — Я становилась воротилой, и это отнимало все время.

— Горжусь тобой. По-моему, ты потрясающая женщина. А ты одна живешь?

— Да. У меня дом в Сент-Джонс-Вуд, очень красивый. Мне просто не терпится тебе его показать.

— Целый дом для тебя одной?

— Ну, почти. В нижнем этаже со мной живет бабушка.

— Вот как? Что ж, это хорошо.

— У меня было такое чувство, что я, как говорится, просто обязана что-то для нее сделать, и, кроме того, она очень мила, несмотря на то что ей уже семьдесят с лишним. О господи, Малыш, я только сейчас вспомнила, я ведь не распорядилась о том, чтобы прекратили переводить деньги тому приюту в Борнмуте! Извини меня, пожалуйста. Но там прошло не больше двух или трех месяцев, я все сделаю сразу же, как только вернусь.

— Ничего, дорогая, спешить некуда. Кстати, насчет спешки. Мне уже пора идти.

— А где тебе надо быть? — спросила она, водя пальцем по его плечу.

— На очередной говорильне. У меня теперь масса новых обязанностей, Энджи, ты удивишься, когда узнаешь. Я занялся финансированием шоу-бизнеса. Отцу это очень не нравится.

— Но у него ведь теперь нет слова в делах банка?

— Слов у него полным-полно, — рассмеялся Малыш, — но на том все и кончается. Слава богу.

— Расскажи мне, что ты делаешь в шоу-бизнесе.

— В другой раз. Ты сколько здесь пробудешь? Я боялся тебя раньше об этом спросить.

— Не знаю, — ответила Энджи. — Неделю. Может быть, две. У меня есть клиенты, которые хотели бы приобрести тут какую-нибудь недвижимость.

На Малыша эти слова произвели большое впечатление.

По общему признанию, банк «Прэгерс» заметно изменился с тех пор, как к его руководству пришел Малыш. Некоторые полагали, что перемены эти к лучшему, другие считали, что они — к худшему; но никто не мог отрицать того, что перемены действительно произошли. Малыш активно занялся всевозможной показухой: он выступал спонсором всяческих начинаний, делал крупные пожертвования на культуру и благотворительность, выступил в роли организатора нескольких крупных соревнований. Созданная банком команда ветеранов бейсбола играла со всеми желающими (почти неизменно проигрывая) и постоянно была в центре повышенного внимания газет и телевидения, а присутствие на ежегодных соревнованиях по гольфу, которые Малыш стал проводить в Палм-Спрингс, стало обязательным для каждого, кто что-то из себя представлял (или хотел бы представлять).

У Фреда III все это вызывало резкое неприятие, и он не скрывал своего отношения, постоянно заявляя, что все эти начинания, а особенно личная роль в них Малыша, которую тот всемерно подчеркивал, кажутся ему потенциально опасными.

Малыш, спокойно уверенный и в самом себе, и в своих способностях, — этой уверенности немало способствовал тот мягкий климат, который вообще воцарился в то время на Уолл-стрит, — возражал отцу, что тот ничего не понимает, что теперь наступило время, когда все решает личность, и что Фреду стоило бы брать пример с Брюса Вассерштейна, Питера Коэна, Денниса Левина. «Их имена постоянно у всех на слуху, все знают, что это динамичные и преуспевающие люди, вот клиенты к ним и ломятся». Фред отвечал, что все это опасно; да, сегодня эти имена притягивают к себе клиентов, но когда клиенты к ним приходят, их бросают на произвол судьбы, ими никто не занимается; правильная система поведения банка — та, что была принята когда-то у Голдмана, где человека изучали десять лет, прежде чем взять его хотя бы в партнеры.