Змееловы (с иллюстрациями)

Степан нехотя собрал разбросанные по столу вещи, поправил вывернутый карман и присел на стул, враждебно поглядывая на работников прокуратуры.

— Возьмите. — Холодайкин протянул ему записную книжку и фотографию. — Значит, будем упорствовать?

— В чем?

— В части Гридневой. Зачем вы ехали к ней?

— Я сказал, это не ваше дело.

— Где вы с ней фотографировались? — допытывался врио прокурора.

— Где надо, там и фотографировались.

— Азаров! — повысила голос следователь. — Не усложняйте свое положение. Вы же взрослый человек…

— Это вы всё усложняете, — огрызнулся Степан.

— Нет, разговаривать с ним невозможно, — развел руками Холодайкин.

Из кабинета врио прокурора раздался громкий голос младшего лейтенанта. И хотя он кричал что есть мочи, отдельных слов разобрать было нельзя. Все невольно затихли, прислушиваясь. И когда Семен Трудных замолчал, в прокуратуре наступила удивительная тишина.

Младший лейтенант вошел в комнату растерянный, вытирая носовым платком красное от волнения лицо:

— Неудобно получилось, очень нехорошо…

— Что такое? — строго спросил Холодайкин.

— Это квартира Людмилы Каминской. Народной артистки.

— Самой Людмилы Каминской? — вырвалось у врио прокурора.

Семен Трудных кивнул:

— Очень нехорошо получилось. Ругалась. Говорит, жаловаться будет министру связи. У нее сегодня ответственное выступление в Кремлевском Дворце съездов, а мы поднимаем среди ночи…

Холодайкин взглянул на часы:

— Верно. В Москве сейчас половина шестого утра. — Он повернулся к Азарову: — Как же вы это объясните? (Степан недоуменно посмотрел на врио прокурора.) А насчет Гридневой вы спрашивали, товарищ младший лейтенант?

— А как же! Она такую и знать не знает. Впервые слышит. Очень бранилась. Народная артистка…

— Ясно. Что ж, гражданин Азаров, это ваша очередная ложь. Ну, ничего, разберемся. Во всем. Младший лейтенант, проводите гражданина Азарова в комнату помощника прокурора, это прямо у входа.

— Слушаюсь.

Семен Трудных пропустил вперед бывшего бригадира и аккуратно закрыл за собой дверь. Когда их шаги затихли в конце коридора, Холодайкин сказал:

— Теперь, я думаю, вам все понятно?

— Не могу этого сказать, — ответила Вера Петровна.

— Но в том, что Азарова надо арестовать, надеюсь, сомнений нет?

— Есть. И большие.

— Отказываетесь?

Вера Петровна, несколько поколебавшись, тихо произнесла:

— Я против.

Холодайкин удобней подсел к столу, взял чистый бланк и размашисто написал постановление об аресте. Поставив подпись, молча протянул его следователю.

— Ну что же, я вынуждена подчиниться, — сказала Седых, пряча бумагу в папку.

Когда после выполнения всех формальностей Азарова увели в КПЗ, Вера Петровна устало откинулась на стуле. Ее охватила апатия и безразличие ко всему. На душе было скверно.

Ей показалось, что Холодайкин в чем-то прав, потому что следствие пока что мало продвинулось вперед, а улики действительно не в пользу Азарова. Его поведение… Самое обидное заключалось в том, что ее тщательно продуманный план рухнул. Она чувствовала, что истина откроется в результате каких-то тонких догадок и наблюдений, и открыться сможет только в том случае, если все будет оставаться на своих местах.

Теперь же, после ареста Азарова, непонятной и странной историей с номером телефона, показаний Клинычева и Эпова дело перестало быть для нее осязаемым и внятным. Произошли события, к которым следователь внутренне не была готова.

Надо было стереть начисто в своей душе первое впечатление от встречи с этими людьми, отношение к каждому из них, сложившееся уже в ходе следствия. Вера Петровна упрекнула себя в том, что поддалась обаянию смелой профессии ребят и непонятной для нее страсти к этой работе. Да и Степан Азаров? Казался честным. А тут — ложь. Но, с другой стороны, было глубоко несправедливо отбрасывать все это необычное и действительно незаурядное, что привлекало в змееловах.

Чтобы не оставаться в кабинете наедине со своим смятением, Вера Петровна еще раз пошла на почту, где быстро выяснила, что Азаров и Горохов в один и тот же день отправили по пятьдесят рублей в указанные на следствии адреса.

Гриднева никуда ничего не посылала — ни писем, ни телеграмм, ни денег. В настоящее время фигура Гридневой представлялась следователю одной из главных, если не самой главной, во всей этой истории. Номер телефона, оставленный Азарову, принадлежал Каминской. Откуда знала его Гриднева и почему дала бригадиру, ей было непонятно.

Это походило на известные трюки мошенников. Один даже оставлял липовые визитные карточки (был у нее такой случай в практике).

С почты Седых пошла в РОВД, в котором помещалась КПЗ. Вызывать Азарова к себе ей не хотелось. Привезли бы его в машине, и вся эта унизительная процедура не самым лучшим образом повлияла бы на его состояние.

Скорин предложил следователю свой кабинет, а сам уехал по делам.

За те несколько часов, которые Степан Азаров провел в камере, он как-то осунулся, под глазами залегли синеватые тени. Хотя внешне бывший бригадир старался казаться спокойным.

— Почему вы хотели улететь в Москву, зная, что не имеете права этого делать? — Вера Петровна разговаривала с Азаровым ровным голосом, не стараясь усовестить его или же, наоборот, подбодрить.

— Я думал, это пустая формальность — подписка о невыезде. Я не собирался бежать. Все мои вещи остались на базе. Да куда я сбегу: адрес моей семьи вам известен, родителей — тоже.

— Это разговор несерьезный.

— Я говорю правду.

— Азаров, ваши показания расходятся с правдой. Вы утверждали, что взвешивание и фасовку сухого яда производили только вы и Кравченко. На самом же деле эту операцию делали и другие люди. (Степан опустил голову.) Почему вы меня обманули?

— Не хотел впутывать Зину и Олю.

— По какой причине?

— Они честные девушки; зачем, чтобы еще их таскали. Фасовали они, не фасовали — какое это имеет значение?

— Имеет. К сейфу было допущено больше посторонних…

— А, — махнул рукой Азаров, — вор слишком часто имел возможность взять яд.

— Ладно. Сухой гадючий яд хранился в одном флакончике?

— Да, только в одном.

— В этом? — Вера Петровна достала бумажку и вынула из нее флакончик, найденный под сейфом.