Змееносец. Истинная кровь
Шрифт:
Паулюс подошел к ближайшей лозе и взял в руки упругую янтарно-зеленую гроздь. Внутри каждой ягодки светило свое солнце, которое также слепило его глаза.
— Посмотри, — сказал он Лиз. — Правда, она совершенство? — аккуратно срезав гроздь и оторвав ягодку, он поднес ее к губам девушки. — Как и ты!
И уже представил, что после поцелует эти манящие губы, как рядом с ними оказался монах в облачении брата-цистерцианца и зычно гаркнул:
— Срам-то какой!
Паулюс открыл глаза и шальным взглядом посмотрел на незваного визитера, который стоял у кровати, осеняя своим крестом спящую
«Он вообще когда-нибудь спит?» — мелькнула в голове святого брата мысль, полная мрачной безнадеги.
— Господи, прости его, грешника! — продолжал верещать святой брат, вращая глазами, будто прямо пред ними раскрыты двери в ад.
А тем временем Лиз с трудом разлепила веки и растерянно посмотрела на монаха. Сначала на незнакомого, потом на любимого.
— Ты мне сейчас ребенка напугаешь! — воинственно крикнула она незнакомцу, прижимая к себе Его Светлость, устроившего им с Паулюсом очередную веселую ночь.
Паулюс устало потер глаза, упрямо закрывающиеся для продолжения сна, несмотря на вопли богобоязненного монаха. Затем спустил ноги на пол и сел на кровати.
— Ты кто такой, святой брат, и что делаешь в моей комнате? — спросил он, широко зевая.
— Брат Ницетас, подлинный цистерцианец, не то что ты, нечестивец и прелюбодей!
— Чего? — протянула опешившая Лиз. — Это кто тут еще прелюбодей?
— Это кто тут еще прелюбодей? — эхом отозвался Паулюс и медленно почесал затылок. — А вот ты, брат Ницетас, самый обыкновенный жулик. Спер мою праздничную сутану и думаешь, тебе простится только потому, что ты подлинный цистерцианец?
— Что? — в свою очередь опешил монах. — Что я, греховодник ты этакий, сделал? Сутану твою я одолжил всего лишь и привез, как только прослышал, что ты вернулся из Святой земли! И что видят мои глаза! Любимец брата Ансельма, этого божьего человека, ты взял в свое ложе, подле которого дозволено в молитве перебирать четки, эту блудницу да обзавелся бастардом!
— Va te faire foutre, fils de pute! — вставила свое веское слово Лиз. — Я привидение!
— Она привидение, — Паулюс снова повторил вслед за Лиз. — И ребенка не оскорбляй!
Словно уразумев, что говорят именно о нем, юный маркиз недовольно хрюкнул и скривил личико, приготовившись разрыдаться. Лиз тут же пощекотала ему животик и младенец передумал.
— Принес сутану? Отдай и вали, — коротко деловито добавила она, не глядя на Ницетаса.
Тот многозначительно икнул. И, произнеся в мыслях короткую молитву о спасении заблудших душ, вновь обратился к брату Паулюсу:
— Так а Рождественское богослужение кто править будет, Паулюс Бабенбергский?
XXVIII
24 декабря 2015 года, Париж
Рождественский рынок в Ля Дефанс пестрил фонариками, игрушками и елочной мишурой. И это так не сочеталось с серым, будто замершим в ожидании бури, небом. Морозный воздух тоже казался замершим. И люди вокруг, спешащие и суетящиеся, почему-то представлялись Мари похожими на плавающих в аквариуме рыб. Они медленно передвигались, открывали рты, выпучивали глаза и чему-то отвратительно
радовались, стайками торопясь к тому месту, где, видимо, добрый хозяин всыпал в аквариум корм.Мари старалась улыбаться, но не получалось. Из-за этого она поднимала воротник. И щурилась от ветра.
— Вам в Фенелле надо тоже ставить елку. Это весело, — чуть слышно проговорила она.
— К чему нам теперь в Фенелле веселье? — Мишель пожал плечами, оглядываясь по сторонам.
Было шумно и многолюдно. Его Величество криво усмехнулся. Пожалуй, так и должно быть накануне праздника. И люди вокруг не виноваты, что у него самого больше никогда не будет праздника.
— Ну, и где твои елки? — напустив на себя беззаботный вид, спросил Мишель.
— Вон! — Мари показала рукой на длинный зеленый пушистый ряд. — Мы отсюда до вечера не уйдем. Давай я пойду с одного конца, а ты — с другого. Ты выберешь… самую пушистую… и я… А потом решим, хорошо?
Сказала и тут же рассердилась — чем она занимается? Зачем она этим занимается? Ведь придется просто разомкнуть сцепившиеся с ним ладони.
— Хорошо, — согласился Мишель и, отпустив Мари, пошел в сторону, которую она ему указала.
Ряд действительно были длинным. И расстояние, разделившее их…. Было оно больше восьми столетий, которые лягут между ними уже на рассвете? И совершенно непонятно, чему так радуются окружающие? Еще одному уходящему дню? Который ляжет покровом на эти столетия и сделает их еще более невыносимо далекими друг от друга?
— Что-то вы приуныли, Ваше Величество, — вдруг проговорил продавец елок голосом Петрунеля. И лицо его было точь-в-точь, как у злополучного мэтра. Даже бородавка красовалась на месте. Только клетчатая куртка заменила черный плащ. Но воротник куртки по-прежнему украшала брошь повелителя времени.
— Зачем явились? — усмехнулся Мишель, разглядывая яркий костюм кузена.
— Спросить, отчего вы, Ваше Величество, ходите выбираете елку, что, конечно, очень важно, если того хочет королева… Но ведь не в последний же день зимнего солнцестояния!
— Почему нет? День, как день, — Мишель пожал плечами и пошел дальше вдоль елочного ряда.
— Эй! — окликнул его мэтр и выдернул из ряда одну из елок. — Возьмите эту. Королеве понравится. И тем быстрее вы отправитесь на Монсальваж.
— Не понравится! Она кривая, — не останавливаясь, проворчал Его Величество. — Но у меня достаточно времени, чтобы выбрать подходящую, потому что я никуда не поеду.
Петрунель ошарашено посмотрел на короля и поставил елку на место.
— Двадцать первый век скверно на вас влияет, дорогой кузен. Вы сошли с ума?
— Что вы! Я в своем уме, как никогда ранее, — Мишель резко развернулся и оказался лицом к лицу с мэтром. — Чего вы привязались?
— У нас с вами уговор, Ваше Величество. Без Санграля вы не сможете получить назад свою жену! Она останется здесь. Навсегда.
— Да, Петрунель, она останется здесь. Навсегда, — повторил вслед за ним Мишель.
Петрунель вскинул брови и участливо посмотрел на короля.
— Да вас лихорадит, не иначе, Ваше Величество! Вы готовы потерять королеву Мари из-за такой безделицы как роман с маркизой? Или Ее Величество уже наскучила вам?