Змееныш

Но нельзя так нельзя. От скуки Мау находил себе развлечения. Иногда, приняв облик «дяди Матвея», он часами шагал перед комбайном, любуясь оставленными в пыли следами; случалось, вспоминал свою неудавшуюся карьеру гениального скульптора-инкогнито и творил такое, что Максиму было безумно жаль пускать сии творения под шнеки; бывало, исчезал на несколько часов и отмалчивался о том, где был. Следствием этих отлучек стала сенсация: один из комбайнеров клялся, будто видел скользящего по реголиту гигантского червя или, вернее, титаническую змею. Другой божился, будто в течение часа выжимал из своего комбайна максимальную скорость, удирая от ожившей скульптурной группы «Лаокоон». Третий сам гонялся за обнаженной красоткой таких достоинств, что забыл даже подумать: и как это она обходится без скафандра? Разнообразные свидетельства множились едва ли не быстрее слухов. Кончилось тем, что медицина объявила видения галлюцинациями, возникшими как результат легкого психоза, и рекомендовала руководству добывающей компании уменьшить нагрузку на комбайнеров.

Достичь Луны самостоятельно для Мау не было проблемой, но покидать земную атмосферу и возвращаться в нее он предпочитал при помощи одного из трех космических лифтов. Зайцем. Как-то раз Максим пробурчал что-то неодобрительное насчет жульничества, и Мау надолго задумался. Убежденный, как все россияне, что обжулить корпорацию, имеющую двести процентов прибыли, – дело святое, Максим кривил душой, зато искренний серпентиец оказался упорен в намерении вернуть корпорации убыток. Случай представился во время аварии. Откуда было знать Мау, да и Максиму тоже, что обрыв троса произошел не из-за износа и не вследствие удара метеоритного тела? Серпентиец попросту подхватил падающую гроздь капсул, срастил трос и был доволен, услышав от Максима, что имеет теперь моральное право кататься бесплатно до скончания веков.

Остался доволен и Бенджамин Ван дер Локк. Пусть сорвалась крупнейшая террористическая операция, пусть с чистых небес на грешную Землю не посыпались оплавленные капсулы с поджаренными пассажирами – зато получила подтверждение информация: среди миллиардов людей, разных и по большей части никчемных, затесался инопланетянин с такими возможностями, что… Теперь перед «Форпостом Всевышнего» открывались совсем новые горизонты. Следующий шаг казался непростым, но выполнимым.

Максим вел комбайн.

Вряд ли несуразный железный динозавр смог бы сдвинуть с места свое тело на Земле. Лишь Луна позволяла ползать по себе трехсоттонным монстрам, любой из которых при нормальной тяжести развалился бы если не от собственного веса, то от удивления своим титаническим безобразием. Даже шахтные «кроты» Меркурия – и те выглядели стройными красавцами по сравнению с реголитовыми комбайнами Луны.

Два гигантских шнека сгребали пыль, измельчали рыхлую породу, тащили добытое к разверстой пасти чудовища. Широченные гусеницы с развитыми грунтозацепами ни на секунду не прекращали своего медленного упорного движения. За комбайном тянулся короткий, но пышный хвост отработанной пыли и, оседая, совершенно скрывал следы гусениц. Не страшно: наметанный глаз комбайнера легко отличит выработанный грунт от нетронутого. Ошибаются лишь новички.

Эту часть моря Влажности еще не топтала ни нога человека, ни трак комбайна. А вот Мау – топтал. Именно этим он сейчас и занимался, идя впереди комбайна в облике «дяди Матвея» и выискивая места с наиболее качественным реголитом. Одновременно он общался с Максимом по радио, заняв канал связи с диспетчером. Почему диспетчер при этом ничего не слышит, Максим не знал и уже не пытался понять. На сей раз серпентиец предпочел «одеться» по-пляжному – в одни лишь плавки. Как ни привык Максим к выкрутасам инопланетянина, но видеть следы босых ног в лунной пыли по-прежнему было дико. Все-таки хорошо, что комбайн начисто подметает эти следы. К чему плодить сенсации?

– Крутится-вертится шар голубой, – немузыкально, зато космографически верно намурлыкивал Максим, переводя взгляд со следов на зависший в черном зените шар родной планеты. – Крутится-вертится над головой…

Мау молчал. Должно быть, слушал.

– Крутится-вертится, хочет упасть, кавалер барышню хочет украсть.

Предпоследняя строчка нагло врала, на что серпентиец немедленно обратил внимание.

– Да знаю я, – лениво отвечал Максим. – С чего бы Земле падать на Луну? Очень ей надо. А что Земля на Луну, а не Луна на Землю, так в мире все относительно. И вообще в оригинале песни не шар, а шарф. Одна буква впоследствии редуцировалась.

– Зачем?

– Ты меня спрашиваешь? Спроси чего полегче.

– А что значит «кавалер барышню хочет украсть»? Разве человек крадет человека?

– Редко, но бывает. Мечтать вообще-то не вредно. И потом, тут речь идет только о барышне.

– Разве барышня не человек?

– Да как тебе сказать… – Максим вспомнил жен. – По-всякому бывает. Иногда такой человек, что человечнее некуда. А иной раз глядишь, слушаешь и дивишься: что за неизвестный биологический вид? Вроде тебя, даже хуже.

– Разве я плох?

– Нет, но будешь плох, если перестанешь смотреть под ноги. Убери-ка лучше вон ту каменюку справа, не нравится мне она…

– Рыхлая, – немедленно определил Мау. – Шнек с нею справится, жернова тоже. Убирать незачем.

– Все-то ты знаешь… Ну вот скажи: откуда тебе известно, что она рыхлая? Ты к ней прикасался?

– Я прикасался к тысячам подобных. Опыт тоже кое-чего стоит.

Иногда Максим не мог отказать серпентийцу в здравом смысле, и тем чаще, чем дольше Мау жил среди людей. Инопланетный гость давно очеловечился бы, не мешай тому совершенно нечеловеческие таланты.

– Кто-то летит сюда, – сообщил вдруг Мау. – Мне замаскироваться?

– Валяй.

– Под валун?

– Что ты спрашиваешь. Не под клумбу же.

Мау хихикнул. И Максим мог полюбоваться, как «дядя Матвей» растекается по реголиту и превращается в круглую площадку, поросшую алыми тюльпанами, – не утерпел-таки, шельмец! – и как площадка съеживается, а в центре ее растет серая глыбина, втягивающая в себя стебли и лепестки. Полминуты – и преображение завершилось. Лунный ландшафт лишился клумбы, зато приобрел новый валун, которых и без него девать некуда.

Прошло еще минуты две, прежде чем Максим увидел летательный аппарат. Этого времени с лихвой хватило, чтобы затереть шнеками следы босых ног.

Аппарат оказался двухместной «блохой» – угловатой коробкой на реактивной тяге, созданной по типу первых лунных капсул для баллистических прыжков на дальность не свыше пятисот километров. Воображая себя на месте пилота такой штуковины, Максим неизменно приходил в ужас. В случае аварии он просидел бы в своем комбайне недели три-четыре с гарантией – «блоха» же утрачивала всякую автономность спустя несколько часов после израсходования топлива. Если запоздают спасатели – привет. Было бы ради чего подвергать себя риску! Как всякий космонавт, хоть действующий, хоть отставной, Максим отказывался считать настоящим полетом баллистические прыжки. Уж если не дают летать, то лучше ползать, чем прыгать! Во всяком случае, никто не поднимет на смех.

«Блоха» села ювелирно – метрах в пятидесяти от комбайна, едва не опалив выхлопом свежевозникший валун. Для Мау, конечно, это была чепуха. И сейчас же освобожденный эфир взорвался истошными позывными пополам со смачной руганью.

– В чем дело? – осведомился Максим в микрофон.

Пилот капсулы был вне себя:

– В чем дело, в чем дело!.. Твою в гробину мать, что у тебя со связью?

– Была в норме. А что?

– Собирайся. Летишь со мной. Десять минут на сборы.

– Скажи толком, в чем хоть дело-то? – озадаченно спросил Максим, скребя в затылке.