Змеи, драконы и родственники
Шрифт:
Только вот в передней правой лапе держала она сапог бойца Маметова и трясла им в воздухе. Центральная голова согнула длинную шею, приблизившись к оторопевшим бойцам, и вопросила на щирой украинской мове:
— Ну и хто зробыв цю гадость?!
Вторая, левая, голова эхом откликнулась:
— Хто кинув цю гыдоту до моей хаты?!
Правая прокурорским оком уставилась прямо на Маметова:
— Мабуть ты, вузькоглазый, тут браконьерством займаешься? Бачу, у тебе другый такий чобит е? 3 тых самых часив, як вы хлынулы из своих монгольских
Маметов попятился:
— Моя не рыбак, моя охотник!
Голова Дрих сердито рявкнула:
— Что, нельзя по-людски рыбу ловить, обязательно надо западло устроить? Эх, не зря знающие люди говорят: «Вывести бы вас в чистое поле, поставить лицом к стенке да пустить пулю в лоб!»
Дракон раздраженно швырнул мокрый сапог на берег, и его левая голова — Гельс — снова произнесла по-украински:
— Ты його хресты, ты його святы, а воно в болото лизе!
Голова Энн укоризненно заметила:
— Разве можно такую отраву в воду бросать? Рыба вон вся наутек кинулась, в озере чистого глотка воды не осталось! Люди вы, в конце концов, или не люди?!
Жабодыщенко, Перукарников и Сидорчук ответили дружным хором:
— Люди!
Салонюк же знал, что перед такими монстрами нужно расшаркиваться и вести себя совершенно иначе:
— Звыняйте, ваше высокоблагородие, — вкрадчиво сказал он, — бильше такого не повторыться!
Голова Дрих грозно всмотрелась в командира партизанского отряда:
— А, это ты, Салонюк? А тебя, товарищ Салонюк, надо на партийном собрании как следует проработать за головотяпство и недостойное коммуниста халатное отношение к важному делу организации партизанского движения. Распустил отряд — хуже борделя, понимаешь!
— В борделе как раз был порядок, — вставила голова Гельс.
— Тем более.
Голова Энн внесла свое предложение:
— Может, его партбилета лишить?
— Штраф взять за хулиганские выходки, — подбросил идею Дрих.
Гельс охотно поддержал коллегу и родственника:
— И в штрафную роту отправить.
Салонюк и глазам, и ушам своим уже не верил. И от изумления просто утратил дар речи. Великий немой — это очень верно подмечено, как раз про товарища Тараса.
Перукарников выступил вперед со своим верным автоматом:
— Не позволю с товарищем Салонюком так обращаться, он не виноват, он спал… то есть отдыхал после тяжелого ратного труда. А в том, что маметовский сапог в озеро попал, виноват я!
Сидорчук перебил друга:
— Ваня, та не ходы вокруг да около, кажи ему, як е. Кажи, що цей чобит я у воду кинув… Та хто вин такий, що тут указуе?!
Голова Дрих недовольно зашипела:
— Чья бы корова мычала, а твоя, Сидорчук, молчала. Кто каждый год с кумом на ставке рыбу динамитом глушил?
Энн недовольно добавил:
— У меня до сих пор правое ухо ничего не слышит!
Гельс кровожадно улыбнулся:
— Я тебя еще два года назад мог сожрать, когда ты через речку по ночам к соседской
жене плавал! От удивления ожил Салонюк:— Жинка Тимофея — твоя полюбовныця?
Сидорчук стал красным, как вареный рак:
— Та ни, бреше усе вин.
Салонюк взялся за голову:
— Який страх, а я завжды думав, що ты до Маруси залыцяешься.
Сидорчук был уже не красным, а багровым:
— Та кому вона нужна, твоя Маруся, вона ничого не умие, даже корову доить. За ней усе маты робыть!
Разбушевался и Салонюк:
— Маруся — гарна дивчина, чого ты так разлютывся?
Сидорчук жестко блюл свои интересы, забыв и о гидре, и о войне, и о немцах. Вопрос был поставлен животрепещущий:
— Гарна-то гарна, та на що вона мени здалась?
Гельс-Дрих-Энн понял, что о женщинах мужчины в лесу могут беседовать практически вечно. Три головы в унисон грянули:
— Эй, там на берегу, оставьте Марусю в покое!
Маметов тем временем храбро ухватил из-под носа у дракона свои сапоги и отбежал в сторону, торопливо натягивая их на бегу.
— Однако моя сапоги одевать. Красивый зверя, командир. Можна его домой, до мама брать?
— О-ее, — только и вымолвил Салонюк.
— Дома тепло, дыня, чай, — принялся перечислять Маметов все соблазны.
Гельс-Дрих-Энн от такой наглости сначала несколько оторопел, а затем грозно зарычал:
— А ты, урюк-башка, еще раз в сапогах в воде окажешься, к маме в Ташкент не попадешь.
Маметов обиделся на неблагодарного зверя, которого уже собирался угощать дынями и чаем, и храбро заявил:
— Моя так не сдаваться, моя биться будет!
— Ой-ой-ой, как страшно! — не выдержав, захохотал дракон. Затем головы Гельс и Дрих, переглянувшись, дружно изрекли: — Сейчас ты умрешь, но до того Маметов та сорок его бегемотив споють свою останню писню!
— Сорок не сорок, — встрял неугомонный Перукарников, — а нашего узбека мы в обиду не дадим!
Набычился и Сидорчук:
— Який не е, даже в ядовитых чоботах, все одно вин наш!
Салонюк выдвинулся на шаг вперед:
— А ось хто ты такий, це треба ще выяснить!
Чего-чего, а такого поворота мудрый дракон никак не ожидал. Он привык к тому, что является персоной номер один не только во всех волшебных сказках и легендах, но и в многочисленных исторических опусах. Не узнать его в лицо могли только законченные невежды.
Голова Дрих широко распахнула глаза:
— То есть как кто такой?!
— Зверя. Из зоопарка бежать, однако, — убежденно сказал Маметов. И поделился доверчиво: — Моя зоопарк сильно любить.
— Тебя в любом зоопарке примут как родного, — не удержался Гельс.
Жабодыщенко высунулся из-за спины Салонюка:
— Мабуть, ты фашиський прихвостень? — Тут он заглянул в глаза командиру, ища поддержки и одобрения. — Так я кажу, товарищ Салонюк?
Перукарникову пришлась по вкусу идея выяснить, кто таков незваный гость: