Змея, крокодил и собака
Шрифт:
На следующий день к полудню появилось ещё одно дополнение, благодаря чему мы превратились во что-то вроде небольшой толпы – пара из тех, кого Эмерсон называет проклятыми туристами. Впрочем, он немного оттаял, когда один из них представился как герр Эберфельт, немецкий учёный, с которым Эмерсон переписывался. Он был ожившей карикатурой на пруссака: с моноклем в глазу, жёсткий, как доска, и исключительно официальный в обращении.
Его сопровождал один из учеников – герр Шмидт, приятный, полноватый молодой человек. Он был бы очень красив, если бы не уродливый дуэльный шрам, обезображивавший щёку. Немецкие студенты очень гордятся такими шрамами, считая их свидетельствами мужества, хотя в действительности это просто
Я закончила пить чай и собиралась пойти за ними, но тут подошёл один из рабочих, смущённо глядя на меня из-под густых ресниц. Как и другие, во время работы он снимал халат, оставаясь в одной набедренной повязке. Гладкое тело лоснилось от пота.
– Я нашёл гробницу, почтенная ситт, – прошептал он. – Не хотите ли посмотреть, пока её не нашли другие и не потребовали бакшиш?
Я огляделась. Эмерсон, должно быть, удалился с гостями в пирамиду – их нигде не было видно. Дауд руководил группой рабочих, которые разыскивали гробницы рядом с дамбой, ведущей от пирамиды к реке.
– Где это? – спросила я.
– Недалеко, почтенная ситт. Рядом с Гусиной Гробницей. – Он имел в виду одну из самых знаменитых гробниц Мейдума, в которой нашли прекрасную картину, ныне выставленную в Каирском музее[97]. Она находилась среди других мастаб к северу от пирамиды. В этом районе трудилась команда Абдуллы, искавшая входы в различные гробницы; очевидно, мой собеседник был из их числа. Его таинственные манеры и подавляемое волнение во взгляде предполагали, что он обнаружил нечто замечательное и заслужил значительную награду, которую, естественно, не собирался делить со всеми остальными.
Меня охватил восторженный трепет, когда я представила чудесную картину, по красоте не уступающую гусям. А если ещё в другой мастабе на том же кладбище найдутся раскрашенные статуи в натуральную величину, изображающие высокородную пару… Я поднялась и махнула ему рукой.
Гортанное пение группы Дауда постепенно затихало по мере того, как мы пробирались сквозь упавшие каменные глыбы по неровной земле у основания пирамиды. Мы подошли к северо-восточному углу строения, и тут мой проводник остановился. Он протянул руку.
– Ситт, – начал он.
– Нет, – сказала я по-арабски. – Никакого бакшиша, пока ты не показал мне гробницу.
Он шагнул ко мне, сладко улыбаясь, будто застенчивая девушка.
Внезапно я услышала звук, похожий на резкий треск кнута. Затем последовал раскатистый грохот падающих камней, и дождь из обломков скалы и гальки обрушился на землю за моей спиной. Мой гид бросился наутёк. Я вряд ли могла винить его за это. С досадой подняв голову, я увидела круглое, встревоженное лицо, глядевшее на меня с вершины склона высотой примерно пятьдесят футов:
– Ach, Himmel, Frau Professor— verzeiben Sie, bitte![98] Я не заметил вас. Вы целы? Окоченели от страха?
Не прекращая говорить, он принялся спускаться по склону, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие, и вызвал ещё одну миниатюрную лавину.
– Ничуть, – ответила я. – Но вашей заслуги
в этом нет, герр Шмидт. Какого ч... То есть – зачем вы стреляли? И ради всех святых, уберите револьвер, пока не проделали дыру в себе или во мне.Покраснев, молодой человек засунул оружие в кобуру.
– Это была eine Gazelle[99] – то есть... Как вы это называете?
– Глупости. Это не могла быть газель: они – робкие существа, которые не рискнули бы так близко подобраться к людям. Вы пытались застрелить козла из бедной деревни, герр Шмидт. К счастью для вас, вы промахнулись. Лучший стрелок в мире не смог бы попасть в такую далёкую мишень из пистолета.
Моя лекция была прервана Эмерсоном, который бросился к нам, требуя ответить, кто стрелял, в кого и для чего. Моё объяснение ничуть не облегчило его беспокойство, вызванное нежной заботой. Обращаясь к немецкому коллеге, следовавшему за ним по пятам, он взорвался потоком обвинений.
– Sie haben recht, Herr Professor, – покорно пробормотал Шмидт. – Ich bin tin vollendetes Rindvieb.[100]
– Ты делаешь из мухи слона, Эмерсон, – сказала я. – Пуля даже рядом со мной не пролетела.
– Короче говоря, не причинили никакого вреда – ни помыслом, ни действием, – заключил профессор Эберфельт, выступив на защиту своего коллеги.
– За исключением того, что мой проводник испугался, – добавила я. – Давайте попытаемся найти его и успокоить. Он нашёл новую гробницу и собирался показать её мне.
Но ни гида, ни гробницы, о которой он говорил, мы так и не нашли, сколько ни искали.
– Может быть, он вернётся завтра, когда преодолеет свой страх, – сказала я в конце концов. – Он молод и, кажется, очень робок.
Наши посетители не задержались: их ждало зафрахтованное судно, так что они собирались вернуться в Каир сегодня же вечером. Наблюдая, как ослы исчезают в растущих тенях на востоке, Эмерсон по привычке задумчиво гладил подбородок.
– Я думаю, что мы здесь достаточно поработали, Пибоди, – произнёс он. – Поезд «Луксор-Каир» останавливается в Рикке по утрам. Едем?
Я не видела причин для отказа.
* * *
Первое, чем я занялась в отеле – попросила суфраги организовать мне чудесную горячую ванну. Пока я нежилась в ароматизированной воде, Эмерсон просматривал письма и сообщения, доставленные в наше отсутствие, и сообщал мне об их содержании с соответствующими комментариями:
– Пообедаем ли мы с леди Уоллингфорд и её дочерью? Нет, не намерены. Капитан и миссис Ричардсон с нетерпением ожидают удовольствия видеть нашу семью у себя на soiree[101]... И ждут напрасно. Мистер Винси надеется, что мы окажем ему честь отобедать с ним в четверг... Он не заслужил такой чести. Генеральный стряпчий[102]... Ага! Зерно пшеницы среди всей этой мякины! Письмо из Чалфонта[103].
– Открой, – отозвалась я. Звук рвущейся бумаги подсказал мне, что я немного опоздала со своим предложением.
Послание было своего рода семейным: начатое Эвелиной и дополненное другими. Записки от Эвелины и Уолтера были короткими – уверения, что с ними и с их подопечными всё в порядке. Отрывистое сообщение Нефрет вызвало у меня некоторое разочарование: оно выглядело, как исполнение обязанности, которая автору совсем не по душе. Я напомнила себе, что не следует ожидать большего. Отец учил её читать и писать по-английски, но у неё не было возможности практиковать это умение. Должно пройти немало времени, прежде чем она научится выражаться изящно и подробно.