Змея за терновым троном

— За тем и здесь.

Не в этот раз, пап.

Я выключаю телефон и долго вожусь в попытке влезть в вещи на размер меньше. Когда мучения подходят к концу, то удивляюсь, что даже могу ходить, не треща по швам. Нежно-розовые спортивные штаны коротковаты и смотрятся нелепо. А вот белая футболка оверсайз с надписью «girl power» сидит как родная. Непривычно, зато куда привлекательнее цистита. Беру в охапку мокрый свёрток и несу на кухню, на ходу набирая сообщение:

Я одолжила твою запаску.

Спасибо! Girl pwr!

Наша небольшая кухня располагается на втором этаже рядом со складом, где мы храним документы и бесполезный хлам, который все, кроме меня, считают чем-то важным. Если бы не любовь отца к собирательству, то я бы давно избавилась от половины барахла. Раньше там ютилась проявочная, но как только комфорт победил ламповый винтаж, и я перешла на современный фотоаппарат, помещение превратилось в кладбище минимализма.

Этажи соединяет металлическая лестница с проржавевшими островками, молящими о реставрации. Каждый мой шаг по ней отражается неприятным звоном и режет слух, заставляя кривиться. Я невзлюбила эту рухлядь с самого детства, потому что лязг разносится такой, будто у нас снимают японский фильм ужасов. В такие моменты радуешься, что поблизости нет колодца или телевизора, а из микроволновки вылезали пока лишь тараканы.

Однажды я и вовсе навернулась со ступенек и вывихнула лодыжку. Врач велел не посещать школу пару недель, чтобы тело восстановилось. В результате большую часть больничного я провалялась в кровати, объедаясь мороженым вместе с мамой за сериалом «Девочки Гилмор».

Добравшись до кухни, я сразу же подхожу к окну. Оно ведёт на пожарную лестницу, где мы часто сушим полотенца, чтобы не тащить их каждый раз домой. Поднимаю обветшалую раму вместе с пылью и вылезаю наружу. В меня врезается свежесть улицы и отдалённый шум проезжающих машин. Начинаю развешивать одежду и сетую на перила. Они давно проржавели, как и всё здесь. Часть из них накрыта садовой плёнкой: так вещи защищены от грязи. Во внутренний двор редко заходят посторонние, поэтому я полностью сосредотачиваюсь на разглаживании мокрых складок на ткани.

Откуда ни возьмись по затылку пробегают мурашки, а по венам растекается беспокойство, заставляющее пульс учащаться. Я окидываю взглядом улицу и нахожу источник. За мной пристально наблюдают два глаза. Черноволосый фэйри стоит, сложа руки на груди, лениво уперевшись спиной о забор. На нём простая футболка и потёртые джинсы. Сухой, как песок на Бора-Бора. Моря Посейдона! Принц Кайден собственной персоной. Я пялюсь на него, держа мокрые носки.

Насколько нелепа нарисовавшаяся картина? Спорю, что на десять Нептунов из десяти. Сумбурные варианты происходящего пытаются найти выход в моем сознании, натыкаясь лишь на стены непонимания. Что ему надо? Почему прошёл не через лавку? Стоит помахать или это слишком?

Принц с видимым раздражением расцепляет руки, будто чаша терпения переполнилась, и указывает пальцем на наручные часы. Затем он надувает красный пузырь из жвачки, и по двору разносится хлопок. Его бровь взлетает на крыльях надменности, и я несколько раз моргаю представлению. Увы, самоуверенная физиономия никуда не исчезает. Чистокровный ведёт себя так, будто это он смотрит сверху вниз, а не наоборот. Гнев вспыхивает и выжигает изнутри, подпитавшись ещё тлеющим конфликтом с отцом.

Я поднимаю запястье и разглядываю на нём воображаемый циферблат. Губы складываются в букву «О», а рука касается лба в притворном обмороке. Ядовитый прищур гостя даёт понять, что ответ дошёл до адресата. Готова поспорить, что он надумывает запрыгнуть на пожарную лестницу, как дикая пантера, и содрать мою ухмылку вместе с кожей.

Развернувшись от греха подальше, я пролезаю назад на кухню. Не знаю, какая муха меня укусила. Возможно, вчерашние слова задели куда больше, чем хотелось верить. Проглотила язык, общаясь с высокопоставленным чистым? Твоя правда, папочка. Однако я не я, если прогнусь перед статусным болваном. Осталось не переусердствовать в своей благотворительной сучести.

Гордость переполняет меня изнутри, и я чуть было не подпрыгиваю от своей смелости, пока спускаюсь вниз. По мере приближения к кабинету звуки классической музыки становятся громче. Я толкаю дверь бедром и захожу внутрь.

— Исида меня прости, но почему возле нашего забора ошивается тёмный принц, да ещё смеет указывать? Я опаздываю, но не в курсе?

На столе дымится кружка кофе, и что-то подсказывает, что она не первая за сегодня. Я пробегаюсь по внешнему виду моего детектива и кривлюсь: волосы взъерошены, рубашка мятая, синяки под глазами. Не что иное, как первые признаки приближающейся депрессии. Обычно такое случается с ним на каждую годовщину смерти мамы: выпадает из жизни на пару недель, взвалив все дела на дочь.

Что на этот раз?

Я сжимаю руки в кулаки и ощущаю, как ладони потеют. Сердцебиение учащается. Резко хватаю узду, пока ещё могу, и делаю глубокий вдох. Затем провожу рукой по футболке и касаюсь кулона под ней. Привычный ритуал немного отпускает, но тревога всё ещё дышит в затылок.

— Присядь, милая. Нам нужно поговорить.

Вместо того, чтобы послушаться, я подхожу к проигрывателю и провожу рукой по старомодному комоду под ним. Мне нужно успокоиться. Годовщина только через месяц. Слишком рано для драмы. Я снимаю виниловую пластинку и вкладываю её в конверт, лежащий рядом. Комнату пропитывает тишина. С обложки светло-оранжевого винила на меня смотрит бородатый мужчина в очках. Крупным и нелепым шрифтом написано: «Satie». Если бы я увлекалась классической музыкой, то непременно бы знала, кто это. Однако альтернативный рок и инди — моя любовь навсегда и навечно.

Почувствовав, что сердечный ритм зашёл в спокойную колею, я кладу винтажного деда на полку и плюхаюсь в кресло, поджав под себя ногу.

— Эрик Сати, — папа кивает в сторону полки со своей коллекцией: — Мастер минимализма. Стал основоположником авангардного жанра «фоновой» музыки. Француз и реформатор первой четверти двадцатого столетия.

— Дай угадаю: непризнанный гений, умерший от неразделённой любви?

Я тереблю кольца и рассматриваю гладко срезанные следы сучков на деревянной столешнице, стараясь отвлечься.

— Можно сказать и так. Только умер он от цирроза печени.

— Очень познавательно! — наигранно растягиваю я и добавляю: — И романтично.

— Он оказал огромное влияние на композиторов своего времени. Клод Дебюсси, Дмитрий Шостакович и многие другие вдохновлялись его творчеством.

— Ты позвал меня сюда, чтобы провести лекцию? — Оглядываю его и вздыхаю. — Выглядишь ужасно. Пожалуйста, скажи, что не теряешься.

Отец отрицательно качает головой.

— Не переживай. Просто не выспался.

Он потирает рука об руку, и из сухости его пальцев рождается шорох. Взгляд из-под очков беспокойно бегает между документами и папками.

— Почему ты передумал? — с места в карьер прыгаю я.

Уставшие глаза находят мои, и в них отражается сомнение.

Я указываю большим пальцем за спину.

— Там, у нашего забора, ждёт принц, который вот-вот взорвётся от нетерпения. Впрочем, не он один.

Молчание повисает на выгоревшей потолочной лампе. Оно непоседливо раскачивается от дуновения вентилятора, как маленькая девочка на качелях, считающая часы до возвращения родителей, которых больше нет.