Знак Пути

– Или не смогли. – хмуро отозвался из темноты Ратибор.

– Я тоже не мог… – прикрыл глаз Перемыха. – Да вот только надо было. Иначе зачем жить? Он же, тварь, свою шкуру спасал. Теперь от его имени все плюются, а поляки рады-радехоньки, подливают масла в огонь.

– А ты уверен в том, что сейчас рек? Подумай! Свою ли шкуру спасал князь? – стрелок чуть наклонился и узкий солнечный луч упал на лицо. – Это ты рисковал только своей жизнью. Семье бы пропасть не дали, знаешь сам. А вот у Владимира, по всему видать, очень уж тяжкий был выбор. Это вы СЕЙЧАС хорохориться хороши… А если бы поляки взяли Киев боем, то тут бревна на бревне не осталось бы. Жен твоих, красавиц, солдаты по кругу пустили бы, детей в кандалы, а тебя, резвого, на пики. И не только тебя!

Перемыха молчал, только зубы стиснул. Ответить на это было нечего.

– Но без Владимира народ совсем сник… – сказал за него Микулка. – Князь, он как знамя, ему нужно быть в первых рядах! Зажигать собой сердца, придавать волю к победе. Ему надо было остаться… Может быть тайно, но остаться! Собрал бы людей, да шарахнул полякам в спину. Полетели бы из города как в зад ужаленные!

– Чушь… – снова нырнул в темноту Ратибор. – Где же князю спрятаться? Это мы с тобой можем в вонючих землянках… А он князь. Честь не позволит унизиться.

С темнотой Ратибор ушел на разведку. Не было его долго, но воротился довольный, как сарай после ремонта.

– С темнотой пешие дозоры сняли! – радостно сообщил он. – Теперь на улицах только редкие конные разъезды, а их слыхать за версту! Все, други, пора выбираться отседова.

Ночь выдалась темная, растянула на все небо тонкий пуховый платок перистых облаков. Желтый лунный свет тускло сочился к земле, но иссякал раньше, жидко размазываясь по небу, даже звуки прибились, словно влажная дорожная пыль, падали и умирали почти под ногами. Густо пахло сыростью, жабьей икрой и холодным, навсегда брошенным жильем. В бурьяне под стенами рождался, рос и медленно расползался на ночную охоту лохматый туман, напоминая о близкой осени. Комары гудели противно и зло, а далеко за стенами, в зарослях днепровского камыша, заливисто кряхтели сытые лягухи. Микулка живо представил, как они пухнут с натуги, выпучив блестящие в лунном свете глаза.

До дома пришлось пробираться вкруговую, по окраинам, чтоб не переться через рыночную площадь. Микулка посапывая тащил купца на плече, а Ратибор чутко прислушивался к темноте, у него даже уши чуть шевелились, как у собаки. Дважды приходилось хорониться в темных проулках, пропускать троих-четверых всадников, вооруженных мечами и пиками. Но поляки чувствовали себя в безопасности, больше прислушиваясь к рассказам друг друга, чем к окружающим шорохам.

Добравшись до дома, долго лежали в грязи у журчащего водостока, Ратибору не нравилось то одно, то другое. Только когда в соседних окошках за прикрытыми ставнями угасли огоньки света, стрелок помог затянуть Перемыху внутрь. Дома уложили купца на устеленную соломой лавку и Ратибор сразу принялся разбирать пересохшие веники трав за печкой, колдовал над кипящим горшком, что-то мешал, нашептывал. Когда варево было готово, он вымочил в нем бинты, а остатки влил Перемыхе в рот, отчего того перекосило, будто палец в щели застрял.

– Ничего… – нашептывал стрелок. – Знаю, что горькое. Но сладкое полезным не бывает, поверь уж мне на слово. Сейчас ты уснешь, а утром проснешься вдвое живее. Спи, спи… Не лупай глазищем.

И действительно, вскоре купец засопел тихонько и мирно, словно вернулся в далекое счастливое детство. Туда, где цветы по колено, где мамкины волосы теплым ароматом струятся по красивым плечам, а отцовские ладони словно из камня…

– Пусть спит… – тихонько шепнул Ратибор. – Ему сейчас всякий сон на пользу. А у нас одно дело есть. Нужно ему принести горячего молока с малиной, чтоб лихоманку стороной обвести.

– Где ж его взять? – удивился Микулка, не привычный к городской жизни.

– Знамо дело, в корчме! Заодно послушаем, что подпитый люд говорит. На базаре одно, а за добрым медом совсем другое. Да и перекусить не мешало бы, не то свалимся как загнанные кони. У меня уже в голове шумит.

– Верно! – согласился паренек. – И надо все таки до капища добраться. Я же обещал жертву принесть. Нужно до полуночи успеть, а то я обещался сегодня. Только вот где новых кур достать?

– Тьфу ты… – стрелок аж в лице изменился. – До чего же ты иногда узко зришь! Смысл жертвы не в том, чтоб ее тупо на жертвенный камень ложить. Жертва это… Ну… Словно кусочек души! Желание жертвовать – вот что главное! Отдать в благодарность за что-то. Понимаешь? Уже покупая куриц во славу Перуна, ты жертвовал. Может именно поэтому поляк на них налетел…

Он призадумался, словно заново взвешивая сказанное, в глазах мелькнула странная, давно пропитавшая тело усталость.

– Ладно, пойдем. – чуть слышно вздохнул он. – Плохо, что приличная корчма только у рыночной площади… Но ничего, авось проскочим. В других точно молока не сыскать.

При Владимире рыночную площадь каждый вечер вымывали начисто, но такой чистоты, как теперь, Ратибор еще не видал. Ни соринки, ни листика, ни одной воловьей лепешки.

– Чужим трудом легко чистоту наводить. – хмуро сплюнул он на безупречную мостовую. – Зато красота, любо-дорого глянуть… Лучше бы у себя дома вычистились, а то дерьма выше ушей… Заразы…

– Что-то я в чистоте ничего худого не вижу… – пожал плечами Микулка. – Как ни крути, а глаз радуется.

– Тут и раньше грязью не пахло! Но зло берет, когда мою избу выметают соседи. Худой хозяин, али добрый, в чистоте сидит, али в грязи по самые уши – его личное дело. Вот ежели бы он свою грязь, да в соседский двор, тогда по ушам, по ушам! Или, что еще хуже, заместо своей грязной посуды у соседей с плетня чистую воровал. Прибить не жалко.

– Ладно тебе… – паренек попробовал успокоить друга. – Из-за горшка человека бить?

– Не в горшке дело, в принципе! Эх… – Ратибор безнадежно махнул рукой. – По мне так – коль не можешь чего, других попроси о помощи. Но вот помощь непрошеная… Ну… Не знаю… Это как если бы сосед без спросу зашел к тебе в баню помочь спинку потереть. Ты б его, небось, вышиб взашей?

– Вышиб…

– Вот! Так что пусть всяк в своем доме сам хозяйство ведет. Пока не попросит о помощи. Но если из грязной избы зараза наружу расползаться начнет, тогда нужно палить этот дом со всем барахлом. А то и вместе с хозяином.

Микулка не ответил – спорить не время, а согласиться не мог. Надо будет подумать об этом.

Оказалось, что говоря о приличной корчме, Ратибор имел ввиду именно ту, в которой встретились в самый первый раз. Знакомый проулок, широкая улица… Только тогда Микулка подошел к крыльцу с другой стороны, а теперь княжий терем виднелся впереди, на высоком холме.

Ночь выгнала из дневных убежищ хмурых татей, прятавшихся в тенях переулков, крикливых зазывал на игру в кости, трудовой люд, уставший от монотонной дневной работы и теперь ищущий лихих ночных развлечений. Народу по улицам бродило не много, но сном и не пахло, ведь люди, как и все созданные Родом твари, делятся на тех, кого радует солнечный свет и тех, кого манит темная, опасная ночь.

Без оружия Микулка чувствовал себя неуютно. Не то что совсем беспомощным, но как путник без коня – уныло и грустно. Меч давно уже стал если не частью тела, то уж точно неотъемлемой частью души, а это без следа не проходит. И хотя раньше Витим частенько кликал его селянином, паренек чувствовал, что медленно и уверенно становится настоящим витязем. Но старое прозвище не звучало зазорным, было в нем сладкое созвучие с именем могучего богатыря Микулы Селяниновича, который, поговаривали, самого Муромца вместе с конем в кармане носил. Странно… И с такой силищей ни разу не брал в руки оружия. Или врут?