Знак Ворона (Черный Ворон - 8)
Шрифт:
Синий дым стелился пластами. Как перистые облака в горах Гималаев.
Гибкий педик вил свое порочное тело вокруг стриптизерского шеста...
Никита пил свое пиво и болтал с какими-то американцами в черных кожаных фуражках... Как раз им про их фуражки и говорил, де, кабы были они последовательны в своем антиобщественном замахе, то надо было бы идти до конца и прилепить на околыши мертвую голову, а по-над ней - раскинувшего прямые остренькие крылышки орла с венком в когтях...
Американцы вроде как не сразу врубились.
То
Однако, сидеть за столом в шапках, как говорила их домработница Паша, значило для русского человека только одно - в шапках за столом сидят только басурмане.
А теперь вот еще и американские педики, что, по всей видимости, одно и то же!
– Пидорасы вы, вот вы кто, - по-русски говорил Никита американцам.
А те скалились и гоготали, ничего не понимая.
А потом на выходе из клуба кто-то дал ему по голове.
Чем-то тяжелым.
И он еще не сразу потерял сознание.
Он помнил, как его засовывали в багажник.
Кулем.
Тяжелым кулем.
И как бывает в детских кошмарных снах - хочешь закричать, а язык тебя не слушается, и хочешь побежать, а ноги и не бегут!..
Кто-то вошел.
Кто-то так тихо вошел, почти неслышно, но Никита почувствовал.
– Уже не спим? Уже проснулись и притворяемся, мистер Захаржевский!– чисто по-русски сказал чей-то голос.
Молодой голос.
Никита поморщился, изображая естественную реакцию недовольства напрасно потревоженного человека.
– Не спим!– торжествуя, заключил голос.
– Вы кто?– спросил Никита, размыкая глаза.
Над ним склонился один из давешних педиков. Только теперь на нем была не кожаная куртка с заклепками и молниями, а белый больничный халат, надетый поверх добротного костюма и белой крахмальной сорочки, подвязанной модным галстуком.
– А где второй пидорас?– спросил вдруг Никита.
– А второй, как вы изволили выразиться, "пидорас", уважаемый мистер Захаржевский, его имя, кстати, Дервиш... мистер Дервиш... мистер Джон Дервиш... Оно вам ничего не говорит?– Первый внимательно посмотрел на Никиту.– Его зовут Джон Дервиш, и он сейчас занят кое-какими важными делами.
– А вас как зовут?– спросил Никита.
– Пардон, забыл представиться, меня зовут Роберт.
– Роберт, это первое или второе имя?– спросил Никита.
– Меня зовут просто Роберт, - настоятельно повторил педик.
Никита отвел скошенные на визитера глаза и уставился в потолок.
– Кто вы и зачем меня сюда привезли?– спросил он устало.
– Всему свое время, мистер Захаржевский, всему свой час, а пока - поднимайтесь, вас ждет горячая ванна, бритвенный прибор, легкий континентальный завтрак и процедурная медсестра...
–
А медсестра зачем?– поинтересовался Никита.– Вы больны, уважаемый мистер Захаржевский, у вас серьезные проблемы со здоровьем, и вам необходимы процедуры, которые назначил вам врач.
– Я не болен, и мне ничего не назначали, - возразил Никита.
– Не надо спорить, тем более, что вы не просто не правы, но ваша неправота усиливается отсутствием у вас какого-либо права возражать, здесь никого не интересует ваше мнение, что вы о себе думаете - больны вы или здоровы, здесь решаем мы - здоровы вы или больны...
– Я в сумасшедшем доме?– поинтересовался Никита.
– Хуже, - ответил первый.– Вы в доме Мак-Рэшли, вы у себя дома, мистер Захаржевский...
В детских сексуальных фантазиях Никиты образ "медсестры" отнюдь не фигурировал в ореоле таинственно волнующих и манящих женских воплощений, как у большинства его сверстников, а потому и не ассоциировался с понятием секса. К медицинским сестрам Никита был, мягко говоря, индифферентен.
Но даже если б Никита и носил на себе не смытый к сорока годам грех подростковых вожделений к школьной фельдшерице, то при виде местного медперсонала любым трепетным воспоминаниям тут же пришел бы конец.
В сестрице были все сто девяносто сантиметров роста, и на белоснежном крахмале форменного халата, в том месте, где у женщин бывает грудь, у нее был приколот бадж, удостоверявший, что она "нерс" и что кличут ее Ингой.
– А вы случайно не служили под началом штандартенфюрера Менгеле?– поинтересовался Никита, уставившись на массивную в пол-лица челюсть и руки, крупные, как у фламандского дровосека.
– Нет, не служила, - ответила Инга, сдирая пластиковую обертку с разового шприца.
– Что будете колоть?– поинтересовался Никита.
– Что доктор прописал, шесть кубиков галоперидола, деловито отвечала медсестрица, надламывая острую стеклянную горловинку большой ампулы и наполняя шприц.
– Куда?– спросил Никита.
– Ложитесь на живот и приспустите брюки, - ответила Инга...
– Если немного усилится слюноотделение, - сказала она, прибирая за собой обертки и стекляшки, оставшиеся после процедуры, - не пугайтесь, это скоро пройдет... И вообще, все скоро пройдет...
– All things will pass away, - повторил про себя Никита и вдруг почувствовал себя необычайно беззаботным.
– Как мироощущение?– спросил его вошедший в комнату Роберт-Роберт.
Инга все еще топталась в комнате, прибирая в чемоданчик последние следы галоперидоловой терапии.
– Жду повышенного слюноотделения, - ответил Никита, поджидая, покуда выйдет медсестра.– Откуда вы набираете медперсонал? Война с Гитлером уж пятьдесят три года как кончилась, а у вас откуда-то еще берутся такие экземпляры... В каком она звании? Унтершарфюрер?