Знак Зверя

Колонна въехала в кишлак, И здесь все то же: пустые дворики, голые сады... Но промычала корова. Послышалось? Метнулась черная курица за угол. Померещилось? Нет, конечно, эти деревни обитаемы, просто все попрятались. Наверное, у них есть часовые, и с самой высокой башни они видят, что по дороге движется колонна, и оповещают об этом жителей, и те разбегаются со своей живностью, как тараканы, клопы, замирают в щелях, трясутся. В сущности, любой из них — враг. Любой из них готов ударить тебя по темечку заступом — только повернись спиной. Злобные мальчишки готовы на любую пакость — прилепить, например, к бензобаку магнитную мину, украсть автомат, угостить отравленным арбузом... То же делал бы и я на их месте, неожиданно подумал капитан.

Но я на своем месте и делаю то, что должен делать.

Хотя...

Ну, ладно, хватит. Сейчас я точно знаю одно: я должен быть вечером у этой горы Тандгар. Сегодня у меня одна цель: Тандгар. Интересно, что это означает, надо будет спросить у таджика. Тандгар. Неприятное название. Тандгар. Но тем не менее это моя цель, смысл сегодняшнего дня — Тандгар. И я буду думать о Тандгаре. Только о Тандгаре. Но в следующую минуту он вдруг подумал не о Тандгаре, а о Сестре, вспомнил ее поцелуй... очнулся и увидел еще одну снежинку, она упала на колено и растаяла. Южный ветер нес редкие снежины. Осадчий оглянулся. Южные вершины тонули в сером небе, но на севере хребты были отчетливо видны, и хорошо была видна конусообразная гора Тандгар. Редкие снежины налипали на броню и таяли. Осадчий взглянул на часы. Половина третьего. Через два часа стемнеет. Но если колонна будет двигаться с прежней скоростью, они успеют до наступления темноты достичь Тандгара. Осадчий вновь обернулся назад. По южным горам в долину спускался белесый сумрак. Ветер приносил оттуда все больше снега. Осадчий посмотрел на часы. Сорок минут третьего. Дорога идет в нужном направлении, Тандгар отлично виден.

Но уже в три часа белесый сумрак догнал и захлестнул колонну. Снег был тяжел, мокр, густ. Поля и дорога быстро белели. Белели люди на машинах, машины, зачехленные гаубицы, пулеметы. Колонна шла сквозь метель с прежней скоростью; но некоторое время спустя метель стала гуще, зажглись фары, машины сбавили скорость; Осадчий приказал своему водителю обогнать тральщика — ловца мин, и теперь гусеничная машина Осадчего была впереди. Осадчий напряженно смотрел вперед, боясь потерять дорогу. Но дорога еще была различима. Колонна шла сквозь метель, глухо рыча; уже пора было появиться очередному кишлаку, но впереди ничего не было — снежная толчея, и все. Колонна двигалась сквозь уплотнившееся мерцающее пространство все медленней... вдруг впереди встали желтоватые валы, распухшие мягкие сады, залепленные снегом башни. Кишлак. Кишлак проплыл мимо. Колонна вновь оказалась в зыбком пространстве, где все было неопределенно, обманчиво, опасно.

— Мы идем по дороге? — по внутренней связи спросил Осадчий.

— Н-не знаю, — ответил водитель.

— Останови.

Машина затормозила, замерла, Осадчий соскользнул вниз, в мягкую белизну, обошел машину, раскидал снег ногой.

— Что? — крикнул водитель.

— Это не дорога.

Пришли лейтенант Смирнов и заменщик.

— Надо искать дорогу, — сказал Осадчий.

— Может, переждать? — спросил лейтенант. Осадчий взглянул на него.

— Переждать? Нет. Неизвестно, когда это кончится. И только дорогу еще сильнее заметет.

Дорога была найдена, и колонна двинулась вперед.

— Ты уверен, что мы на дороге? — спросил Осадчий через некоторое время.

— Нет, — откликнулся водитель. — Стой.

Осадчий ходил в снегу, стараясь ногами нащупать дорогу, надеясь набрести на какую-нибудь дорожную примету, но земля под снегом всюду была тверда, бугриста, и все приметы тонули в снежном море, затопившем долину. Осадчий посмотрел на часы. Половина четвертого. В пять уже начнет темнеть. Хотя и так не светло. В двух шагах ничего не видно. Осадчий обернулся. В седой мгле тускло желтели пятна фар. Он вернулся к машине. Надо двигаться на север. Больше ничего не остается. Дорогу мы уже не сможем отыскать. Идти на север и надеяться, что к ночи метель прекратится и при луне колонна выйдет к Тандгару.

— Езжай, — приказал Осадчий.

— Куда?

— Прямо.

Колонна медленно, слепо шла сквозь метель на север. Время от времени Осадчий пускал ракеты. Уже было четыре часа, а метель все бушевала. Машины везли на себе белые гробы сугробов, все экипажи теперь сидели внутри, лишь на нескольких машинах одиноко маячили за пулеметами белые фигурки. Грузовики со снарядами часто буксовали, и тягачи их выдергивали из снега и ям.

Впереди разверзлась черная пропасть, водитель налег ногой на педаль, машина резко остановилась, Осадчий ударился грудью о крышку люка. Потирая грудь, он смотрел вперед. Путь колонне преграждала река. Осадчий спустился в кабину, зажег свет, достал карту. Река петляет по всей долине. И по всей долине разбросаны кишлаки. Узнав название кишлака, я бы смог определить, далеко ли до Тандгара и верно ли мы идем. Послать машины влево по реке и вправо.

Колонна осталась на месте, а две машины разведчиков отправились вдоль реки.

10

— Ну вот, заблудились, — сказал, поудобнее устраиваясь в машине, хирург. — Шереметьев, выключи печку, дышать нечем.

Шереметьев выключил.

— Да, заблудились, — повторил хирург. Он вынул пачку, размял сигарету. — Сигареты отсырели уже.

В полумраке бронированной машины вспыхнул огонек.

— Угостите, товарищ капитан, — попросил Иван.

— На. И Шереметьеву.

— Спасибо! — крикнул из кабины Шереметьев.

— Травись на здоровье. Каждая сигарета — минус пять минут.

— Ну, товарищ капитан, еще минуты здесь считать, — откликнулся Иван.

— Наоборот, здесь-то их и надо считать, — возразил хирург. — Каждая минута — это дар.

— Девочек нет, выпивки нет, — какой же это дар? Да еще если не курить, — сказал Шереметьев.

— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет, — сказал Иван.

— Того здоровеньким духи пришьют, — поправил его Шереметьев.

— Вот именно, — отозвался Иван.

— Да вы-то сами курите, — заметил Шереметьев.

— Я курю без всякой философии, Шереметьев. Тяжелая привычка. Организм требует интоксикации. Но я понимаю, что это не добро.

— И мы знаем, что вредно. Кто ж спорит. Но — приятный вред.

— Лучше прожить маленькую, но приятную жизнь, — сказал Иван.

— Жить надо, знаете как, товарищ капитан? сказать? — спросил Шереметьев.

— Скажи, — откликнулся из сумрака хирург.

— Чтобы, оглянувшись назад... чтобы оглянуться, в общем, назад и увидеть там вереницу обесчещенных баб и горы пустых бутылок. И тогда не будет мучительно больно за бесцельно прожитые годы.

Хирург чиркнул зажигалкой, раскурил погасшую сигарету.

И они хотят, чтобы после них хоть что-то осталось, женщины, бутылки. Неужели в самом деле все так безнадежно? Наука, здравый смысл говорят: да. Но кто-то шепчет: нет. Что-то шепчет: нет. Понять эту точку в конце значит все понять. Что же она такое?..

Если я отсюда выберусь, то напишу трактат о ней. Засяду в библиотеки, выужу все, что о н е йдумали и говорили, начну собирать по клиникам неординарные истории о ней, — и это будет мой памятник е й.Плата за жизнь. Если она выпустит меня. Выпустит из этой долины, из этой страны.

Ну вот, я уже заключаю договоры. С кем? Хирург протянул руку, раздался щелчок и загорелся плафон. Хирург взглянул на часы. Без двадцати пять.

— Шереметьев, включи печку, уже прохладно.

Печка звучно развеивала по машине тепло. Шереметьев молчал. Иван тоже. Печка дула: фууфуу.

За бронированными стенками выла метель. Хирург погасил свет.

В тягаче сумрачно. Черепаха лежит на крышке от ящика из-под снарядов, под головой скомканная шинель. Мухобой сидит в жестком вертящемся креслице перед приборами, в его руке то загорается, то притухает сигарета. Он включает одну из радиостанций. Слышен шум, хрип, морзянка. Музыка.