Знаменитость

12

Шла уже глубокая ночь, когда мы возвращались «от художников». Троллейбусы давно не ходили. Уши у меня все еще были заложены от грохота, с которым московские рокеры играли сегодня концерт в небольшом помещении, наполовину заставленном мольбертами. Этот грохот я пытался перекричать, когда Старкова знакомила меня с разными длинноволосыми типами в кожаных куртках. Насколько я понял, аппаратуру после концерта не будут разбирать еще день. И завтра, ее отдадут в наше распоряжение, если только Алеша найдется.

Если честно, я весь день ждал телефонного звонка, все надеялся, что он, может быть, образумится.

– Бесполезно. Мне эти дела знакомы. Через неделю объявится, когда организм уже пить откажется. Только я его к себе больше не пущу, – заметив мое ожидание, посетовала Старкова.

Половину рок-концерта выступала какая-то носатенькая девушка только что приехавшая из провинции. Пела хорошо, шикарные рок-н-роллы на русском языке. А отплясывала и вовсе, как заводная, темпераментно встряхивая каштановой челкой и мелькая шустрыми коленками.

А я тайком любовался Старковой. Как она жадно смотрела, не отрывая глаз от танцующей солистки, беззвучно повторяя за ней губами слова песен. И даже сейчас, возвращаясь домой, Старкова то и дело принималась вполголоса мурлыкать какие-то мелодии.

– Эх, инвалидка безголосая! – наконец заявила она, почему-то с улыбкой.

Я не нашелся, что ответить.

– Тебя не напрягают мои каблуки? Цокают на всю улицу, – спросила она. – Как будто лошадка в ночных дворах. Зачем только надела? Хочешь, сниму?

И не дожидаясь ответа, она сбросила туфли и понесла их в руке за ремешки, другой рукой держась за мой локоть. Теперь мы шли почти беззвучно. Маша вышагивала босиком, старалась ступать как можно ровнее, из-за этого покачивалась из стороны в сторону.

– Я не пьяная! – вдруг запротестовала Старкова. – Ты не думай! Хотя портвейн сегодня такой вкусный был! Ну, что ты смеешься? – остановилась она. – Вот мы и пришли. Мой подъезд. Вот если я сейчас встану на цыпочки, то буду ростом почти с тебя.

И она потянулась вверх. И ее губы тоже потянулись. И я сделал то, что уже давно хотел – схватил их губами и впился языком.

– Видишь, какая я высокая и красивая? – прошептала она, когда наши губы разомкнулись. При этом голос ее перехватывало от желания.

Я взял Машу за руку и потянул в лифт. Пока кабина ехала вверх, мы целовались все сильнее и сильнее. Она толкнула мою ладонь себе под мини-юбку. И застонала истомно, когда мои пальцы легли на ее плоть, даже сквозь нежную ткань трусиков горячую и влажную. Я не знал, что она, оказывается, так возбуждена.

И когда мы приехали на этаж, в темноте лестничной клетки, пока она ковыряла ключами в замке, я не отпускал ее рукой там. Мы буквально ввалились в квартиру. Добрели, не отрываясь друг от друга, до дивана и рухнули на него. Она – так и не сбросив свою узкую кожаную куртку, а я – даже не расшнуровав кроссовки. Она вцепилась зубами в подушку, чтобы не кричать во весь голос, и только всхлипывала, словно захлебываясь беззвучным криком.

А после мы лежали, опрокинувшись рядом, все еще не имея сил снять лишнюю одежду.

– Прикури мне сигарету, – попросила она. И пока я возился, разыскивая по карманам зажигалку, мечтательно добавила. – Я два раза кончила! Это как не спетая песня, нет – как длинное гитарное соло: дрыг, дрыг по струнам, забредаешь все выше, и кажется уже изнемогаешь – и тут: дрыг-дрыг-дрыг – лестница в небеса! – лукаво заявила она, извернувшись так, чтобы лицо оказалось прямо над моим, при этом блажено затягивалась сигаретой.

Оглушительно заверещал телефон. Было полчетвертого ночи.

– Догадываешься кто? – спросила она.

И, не дожидаясь моего ответа, сняла трубку.

Старкова слушала и мрачнела, а потом, молча, передала трубку мне.

– Ебетесь? – услышал я пьяный голос Алеши. – Ебе-етесь! – утвердительно заявил он где-то далеко.

– Так вот, запомни, мой юный друг, Сережа! – злым, заплетающимся языком начал выговаривать певец. – Заруби себе на носу и этой безголосой передай! Алеша Козырный не нуждается ни в чьих благодеяниях! Ни в заступниках! И жалеть меня не надо!

– Ты хоть протрезвей маленько, а то слов нормально выговорить не можешь, – оборвал я его ночной монолог.

– Ты еще сопляк! – взвизгнул в ответ Алеша. – А я – Алеша Козырный! Это меня слушает вся страна! Кто ты такой, чтобы мной помыкать? К чужой славе захотел примазаться?! Деньжонок захотел срубить на мне по легкому…

– Точно! Благодаря тебе у меня денег куры не клюют, – ответил я, сам уже закипая бешенством.

– Запомни! Ты такой же, как все остальные. Только денег тебе и надо от меня. Да баб моих драть. Самому тебе таких баб не видать, как собственных ушей, только ко мне примазавшись и можешь… И запомни, я тебе ничего не должен. Так что, адьос! – и трубка захлебнулась короткими гудками.

Я передал ее Старковой и откинулся на спину.

– Сволочь? – поинтересовалась она.

– Гнида настоящая! – сказал я. – А я-то сдуру начинал думал, что он человек…

Старкова перегнулась через диван, чтобы погасить сигарету в пепельнице. Затем встала, стянула кожаную куртку, повесила ее в шкаф. Легла обратно ко мне и поводила пальцем мне по груди.

– Знаешь, почему он тебе такого наговорил? – неожиданно спокойным и нежным тоном спросила она. – Чувствует, что перед тобой виноват. Ты ради него в беду попал, кучу долгов наделал. А признать это и прощения попросить – так он не умеет. Сделать и поправить тоже ничего не может. Вот от собственного бессилия и набрасывается на тебя. Все он понимает… Считай, что это он так странно, по своему, прощения у тебя попросил.

– Ничего себе – извинился… – пробормотал я.

Потом она сползла вниз и принялась сама расшнуровывать мои кроссовки.

– Лежи! – велела она. – И еще, знаешь, что? Пощечины от него получают только самые любимые им люди. Я это уже позже поняла. Правда, от этого не легче…

Мне не хотелось ничего отвечать. Все отвратное, от чего я несколько минут назад отвлекся в блаженном забытье, вернулось и запульсировало в голове с новой силой. И мне не важно было, что там себе вообразил Алеша Козырный. Просто с этого момента он перестал для меня существовать. И даже Маша Старкова уже тяготила меня своим присутствием. И она сама, и эта ее тесная московская квартира – все это стало декорацией спектакля моих неудач. И мне жгуче захотелось уехать отсюда поскорее, убраться, забыть все, как дурной сон, чтобы потом изо всех сил заняться собственными проблемами.