Знаменитость

– Я не успел его спасти. Вите запись посвятили, – проговорил я, не в силах поднять глаза на Витькиного отца. Глядя вниз на квадратики двухцветной кафельной плитки, которой был выложен пол на лестничной площадке.

В ответ он на удивление четко и спокойно проговорил:

– Будь ты проклят, Сергей Климцов! Чтоб тебе сгнить в зоне, куда ты со своими делами обязательно попадешь…

Он просто швырнул магнитофонную бобину вниз, так что она покатилась по лестнице, гулко стукаясь о ступеньки. И захлопнул дверь перед моим носом. Мне оставалось только самому чуть не кубарем спуститься следом. Подхватив с пола несчастную пленку с лучшей Алешиной записью.

Старкова даже не спросила, почему я вернулся обратно все с той же пленкой в руках. Она только посмотрела в лицо, выбросила недокуренную сигарету и опять пошла рядом. Не говоря ни слова, мы прошагали до канала Грибоедова. Коробка с пленкой в руках изводила меня. Я не знал – куда ее деть, и как забыть весь этот страшный сон.

И наконец, поблескивающая чернотой, стылая ноябрьская вода канала подсказала выход. Я шагнул к перилам и замахнулся, чтобы бросить коробку в воду. Но Старкова повисла у меня на руке, всеми силами вцепившись в предплечье.

– Не смей! – тоненько прокричала она и закашлялась, видимо опять сорвав голос. – Не вздумай, – прошипела она, отнимая у меня пленку и кое-как запихивая бобину к себе в тесную дамскую сумочку дрожащими пальцами. – У меня побудет, пока ты беситься не перестанешь!

И я тогда подумал: «Ну и черт с ней!» Я был так зол на эту упрямую женщину, не желавшую слушаться, что решил плюнуть – если хочет подвергать себя опасности, таская в сумочке последний алешин концерт – пусть таскает. У меня через полчаса предстояло главное дело, которое я не имел права провалить. Между тем, Старкова, пока боролась со мной – почувствовала неладное.

– Что это у тебя? – спросила она, похлопывая по рукаву.

– Молоток, – признался я.

– Так значит все-таки сам? – поняла она.

– Как получится, – огрызнулся я. – А ты не лезь!

Впервые в моей интонации прозвучало столько злости, что Маша не стала перечить. Нам важно было успеть, пока похоронный кортеж не выехал из двора Василича. Но двор был уже пуст. И о том, что здесь только что происходило, можно было судить только по распахнутым настежь дверям подъезда, да по валявшимся кое-где ошметкам траурных гвоздик. 

Мы опоздали. Поэтому о событиях, которые сделали похороны Алеши Козырного легендарными, я знаю только с чужих слов.

30

Говорят, все было жутко и пышно. Рядом с гробом в трауре стояли члены семьи – то есть Ева Томашевская, Василич, и кое-кто из музыкантов, особенно часто игравших с покойным. Говорят, что Бес тоже флегматично простоял неподалеку все три часа прощания.

Все говорили, что Алеша в гробу выглядел очень спокойным и каким-то маленьким. А мимо него шла вереница людей. Причем большая часть лиц в этой веренице была никому не знакома. Частично приезжие – делегации одесситов и москвичей. Представителей криминалитета тоже набралось немало. Они подходили группами. С пышными венками. Подолгу держали ручки безутешной вдовы. Говорят, Ева идеально справилась с этой ролью. На лице ее была написана такая скорбь, будто и правда скончался человек, которого она отчаянно любила.

Когда прощание закончилось – во дворе стояла тысячная толпа. А все проезды к зданию были заставлены автомобилями. Гроб с Алешиным телом аккуратно вынесли на плечах и поставили в катафалк – специально оборудованную фургоном черную «Волгу». И с этого момента началось зрелище, так поразившее в тот день ленинградцев.

Вслед за катафалком начали пристраиваться «Вольво» и «Мерседесы» авторитетных воров. Уже этого было достаточно, чтобы на процессию обратили внимание горожане, привыкшие оглядываться, стоило в уличном потоке советских машин мелькнуть незнакомым контурам редкой иномарки. Затем следовали черные «Волги», на которых ездила партийная номенклатура. Колонна машин растянулась метров на двести. И ехала еле-еле, блокируя движение остального городского транспорта и непрерывно сигналя.

Опасения Василича сбывались. Главный инцидент произошел, когда процессия выехала на Невский. Светофор сменил цвет, но траурная кавалькада, проехавшая перекресток едва ли на четверть, и не думала останавливаться. Предупредительно сигналя, на проспект выворачивали все новые и новые автомобили, а светофор впустую зажигал свои красные и зеленые лампочки. Движение по Невскому бессильно замерло, пропуская процессию. И это было шоком для многих горожан, понимавших, что едет не правительственный кортеж, а авторитеты совсем другого свойства. Поэтому о похоронах Алеши так много шептались в городе, и с тех пор о них ходят легенды.

Но ничего этого я тогда не увидел. Потому что, пока процессия ехала к кладбищу очень медленно, мы гнали туда же окружным путем, по свободным улицам на такси. Мне было важно опередить всех.

И мы успели. Когда такси затормозило перед воротами кладбища, там стояло всего насколько милицейских машин с мигалками на крышах. А чуть в стороне припарковалась серая «Волга». Тщетно стараясь остаться незаметной, гбшная машина только сильнее бросалась в глаза. Рядом с ней отиралось несколько оперативников, мерзнущих на разгулявшемся ноябрьском ветру. Я сразу обратил внимание – какая диковинная аппаратура стояла прямо на багажнике «Волги». Тогда я еще не видел ручных видеокамер, снимающих сразу на кассету, но понял, что это она и есть. В другой ситуации я бы не поленился рассмотреть технику в деталях. Но сейчас для меня было гораздо важнее, что в кабине «Волги» неприметно сидел майор госбезопасности Соколов.

Он заметил меня и слегка кивнул. Я открыл заднюю дверцу и спасся в кабине машины от пронизывающего холода. На коленях у Александра Николаевича лежала обычная картонная папочка «Дело №____».

– Гангстеры едут. Наш Питер еще такого не видел, – поморщился Соколов. – Скоро кортеж будет здесь.

Мне резануло ухо, как идейный чекист запросто употребляет не официальное имя города Ленина, а жаргонное «Питер», как в среде диссидентствующей интеллигенции. Но я не мог отвести глаз от папки у него на коленях.

– У вас есть для меня документы? – спросил я.

– Сначала твоя подпись, – отставил в сторону свои размышления чекист.

Он открыл папочку. И я с разочарованием обнаружил внутри ее картонных корочек, единственный лист бумаги с машинописным текстом. Не имеющий ничего общего с пухлым, видавшим виды досье на матерого уголовника. Чекист передал мне папочку в раскрытом виде.

«Я (ФИО) обязуюсь сотрудничать… – пробежал я глазами текст. – Оперативный псевдоним «Упорный»… Предупрежден об уголовной ответственности за разглашение… Куратор – майор госбезопасности…»

Соколов протягивал мне авторучку.

– Сначала вписываете своей рукой фамилию, имя, отчество, внизу ставите подпись, – велел он.

– А где досье на Беса? – спросил я.

– Сначала подпись, – отрезал он.

Я поколебался еще минуту и взял протянутую мне ручку. Я даже начал выводить первое слово, когда почувствовал, как майор на мгновение задержал дыхание и внимательно следит, дожидается момента, когда я все подпишу. И я понял – нет у него никаких документов, он и не собирался их мне отдавать.