Знаменитые авантюристы XVIII века
Шрифт:
Отъезд его из Амстердама, по-видимому, был связан с множеством разных довольно крупных неприятностей. Сошелся он с каким-то итальянским принцем Пикколомини. Этот принц оказался в скором времени проходимцем, попался с фальшивым векселем, и из-за него Казанове опять-таки пришлось возиться с полициею. Случилось ему провести вечер в компании с какими-то веселыми девицами, двумя сестрами-венецианками. На другой же день явился мужественного вида воин и потребовал удовлетворения за нарушение чести его сестер, вчерашних веселых девиц. У одной прекрасной особы, за которою наш герой слегка приударил, он встретился с опасным соперником, сыном городского головы; между кавалерами произошла ссора, а затем дуэль, в которой сын бургомистра был тяжело ранен. Другая дуэль вышла у него с каким-то офицером, который систематически
Казанове давно уже хотелось прокатиться по Германии и Швейцарии. Денег у него было вполне достаточно. Он вручил их своему верному другу О., а тот выдал ему целый пук векселей на разных германских и швейцарских банкиров. Снабженный этою драгоценною кладью, Казанова и тронулся в путь. Это было в начале 1760 года.
Казанова направился прежде всего в Кельн и Бонн, а оттуда проехал в Штутгарт. Его странствования и приключения, полные весьма счастливых личных воспоминаний, не заслуживают особого внимания; это бесконечный ряд кутежей, картежной игры и романтических происшествий, в изложении которых он, по довольно единодушному мнению критиков, не стесняется с истиною. Поэтому, имея в виду общий интерес, приходится делать тщательный выбор из того обильного материала, который собран в четвертом и пятом томах его записок.
В Кельне Казанова был представлен местному курфюрсту-архиепископу. Сцена представления вышла довольно забавная. Архиепископ окружен был своими придворными; Казанова раньше его никогда не видал, с растерянным видом оглядывал всех и не видел перед собою никого в архиепископском облачении. Сам курфюрст, наконец, сжалился над ним и обратился к нему с несколькими словами на плохом венецианском наречии.
— Вы не узнаете меня, — сказал преосвященный, — я сегодня в одежде командора Тевтонского ордена.
Казанова тотчас, по заведенному этикету, преклонил перед ним колено и хотел поцеловать у него руку. Но архиепископ удержал его, крепко пожав ему руку.
— Я был в Венеции, — заговорил владыка, — в то время, когда вы содержались в свинцовой тюрьме. Мой племянник, баварский курфюрст, говорил мне, что после вашего бегства вы на некоторое время останавливались у него в Мюнхене. Если бы вы тогда попали ко мне в Кельн, я вас не выпустил бы. Надеюсь, что после обеда вы нам расскажете историю вашего бегства, а потом останетесь с нами поужинать и примете участие в маскараде, которым мы собираемся позабавиться.
Казанова пообещал ему рассказать свою историю, если он даст согласие выслушать ее до конца, и предупредил, что на это потребуется два часа.
— Ну, за приятною беседою никто не соскучится, — сказал архиепископ.
При этом Казанова припомнил свой разговор с Шуазелем, когда тот просил рассказать о бегстве, и этим рассмешил курфюрста. Мы в своем месте передали этот разговор. После обеда Казанова, по приглашению архиепископа, с большим одушевлением и блеском рассказал всю свою историю до конца. Его слушали с большим вниманием. Потом вечером устроили маскарад. Все гости курфюрста оделись в крестьянские костюмы. Эти костюмы хранились в гардеробной курфюрста, который, надо полагать, был большим любителем этого развлечения. Казанова с шиком протанцевал венецианскую форлану, которая совершенно его измучила. Это чрезвычайно живой танец, требующий громадного расхода сил. А ему пришлось протанцевать его сряду с двумя дамами.
Пожуировав некоторое время в Кельне, Казанова перебрался в Штутгарт. Двор герцога вюртембергского считался в то время самым блестящим в Европе. Герцог торговал своими солдатами, и это доставляло ему громадные средства; так, на службе Франции было постоянно 10 000 вюртембержцев, и герцог получал за них большую арендную плату, которая давала ему возможность жить в свое удовольствие. У него были блестящие экипажи, громадная охота, роскошная конюшня. Но больше всего тратил он на театр и на своих фавориток. Он завел у себя французский драматический театр, итальянскую оперу и оперетку; у него служило до двадцати итальянских балетмейстеров, навербованных в лучших итальянских театрах. Балетною труппою заведовал знаменитый в то время Новерр;
в кордебалете выступало часто до сотни фигурантов. При театре был опытный машинист и несколько художников-декораторов. Женская балетная труппа состояла из заботливо подобранных молодых и хорошеньких танцовщиц, из которых не было, кажется, ни одной, не пользовавшейся благосклонностью герцога. Султаншею этого сераля была известная балерина Гарделло, дочь простого венецианского гондольера. Она была замужем, но герцог купил ее у супруга. Герцог увлекался ею целый год; потом он удалил ее со сцены, но с титулом «Madame», который возбуждал ужасную зависть в других феях балета. Пока эта особа была в силе и фаворе, ей оказывались почести почти как коронованной особе.Герцог был, по словам Казановы, человек пустой и суетный. Видно было, что все его самолюбие клонится к тому, чтобы заставить о себе говорить. Это было для него высшее наслаждение, и он, пожалуй, не прочь был бы стать новым Геростратом, чтобы только удовлетворить своей страсти. Он расходовал неимоверно много сил на кутежи и дебоши; этих сил у него был такой избыток, что он находил достаточным спать каких-нибудь три-четыре часа после самой разгульной ночи. Ложась спать, он обыкновенно приказывал камердинеру в известном часу разбудить его, и если камердинеру не удавалось это, герцог прогонял его. Правда, служителю предоставлялось прибегать к каким угодно приемам и способам, чтобы разбудить герцога и заставить его встать. Рассказывают, что один из его камердинеров, человек весьма решительного нрава, если герцог не хотел просыпаться и вставать, невзирая ни на какие усилия, хватал его в охапку и погружал в холодную ванну; герцог должен был сам вылезать из нее, если не желал захлебнуться.
Встав ото сна, герцог обыкновенно принимал своих министров и весьма усидчиво занимался государственными делами. Потом начинались аудиенции, на которые допускались все без разбора. Тут происходили иногда сцены, не лишенные комизма. Просителями часто являлись простые крестьяне, рабочие. Герцог иной раз выбивался из сил, кричал до хрипоты, силясь доказать какому-нибудь мужичку всю нелепость его ходатайства, и все-таки ничего не мог добиться. Хорошеньких посетительниц он всегда принимал в отдельном кабинете, и они уходили от него довольные.
По прибытии в Штутгарт Казанова прежде всего отправился в оперу. Ее давали в новом театре, недавно выстроенном герцогом. Публика пускалась в театр бесплатно. Сам принц присутствовал на представлении. Он сидел в первом ряду, около оркестра, окруженный своею блестящею свитою. Казанова не знал местных обычаев, и когда ему понравилось исполнение какого-то актера, прекрасно спевшего свой номер, он начал громко аплодировать. Тотчас в ложе, которую он занимал, появился какой-то официального вида субъект и что-то проговорил по-немецки весьма нелюбезным тоном; это было, очевидно, замечание, но Казанова не знал по-немецки и отвечал, что не понимает. Тогда блюститель порядка ушел и вместо него появился офицер, который по-французски объяснил Казанове, что когда сам герцог в театре, то аплодировать не позволяется.
— Прекрасно, сударь, — отвечал Казанова. — Если так, я удалюсь и приду в театр в другой раз, когда герцога не будет, потому что, видите ли, когда я слышу хорошее пение, то положительно не в состоянии воздержаться, чтобы не аплодировать.
Казанова вышел из театра и только что уселся в свой экипаж, как около него появился тот же офицер; он передал Казанове, что герцог пожелал его видеть. Скоро наш герой предстал перед его светлостью.
— Так это вы Казанова? — спросил герцог.
— Точно так, ваша светлость!
— Долго думаете здесь оставаться?
— Пять-шесть дней, если ваша светлость разрешит.
— С удовольствием, сколько вам угодно, и притом вам будет предоставлено аплодировать сколько угодно.
— Я воспользуюсь этим позволением, ваша светлость!
Казанова тотчас расположился вновь и дослушал пьесу до конца. По окончании спектакля герцог встал, направился в ложу своей фаворитки, Гарделло, поцеловал у ней руку и уехал домой. Какой-то офицер, стоявший рядом с Казановою, поспешил разъяснить ему, что это за особа. При этом он прибавил, что так как Казанова удостоился внимания герцога, то имеет возможность доставить себе честь — войти в ложу к «Madame» и поцеловать ее руку.