Знаменитые авантюристы XVIII века

Глава VI

Приключение на даче. — Глупая проделка, которой подвергся Казанова, и его еще более глупое мщение. Комическая дуэль. — Арест Казановы, кутеж и игра с офицерами в кордегардии. — Встреча с Фраголеттою.

В июне 1747 года Казанова познакомился в Падуе с одним молодым человеком по имени Фабрис, который впоследствии состоял на австрийской службе, дослужился до чина генерал-лейтенанта и графского титула и погиб на войне в Трансильвании. Этот Фабрис в свою очередь свел его с какой-то компаниею, проживавшею неподалеку от Венеции, близ Церо, на даче. Компания проводила время очень весело: главным развлечением у всех было подстраивать друг другу разные штуки, причем жертва обязана была воздержаться от обиды и смеяться над своим приключением взапуски со всею честною компаниею. Дошла очередь и до Казановы. Кто-то подстроил так, что, переходя по доскам через ров, наполненный отвратительной вонючею тиною, Казанова внезапно провалился в эту тину и едва не захлебнулся ею. Его не без труда вытащили изо рва. Он весь кипел от бешенства, но сделал вид, что не обижен, хохотал над милою шуткою, жертвой которой его избрали. Правда, вся компания нашла эту шутку совершенно выходящею за пределы дозволенного и терпимого. Затаив злобу, Казанова, однако, решил не оставлять шутника без наказания. Путем расспросов и подкупа соседних крестьян он узнал, кто именно из компании подшутил над ним, кто перепилил доску, положенную через ров. Изобретателем этой затеи оказался один грек, которого Казанова раньше чем-то раздосадовал. Наш герой не захотел ему уступить в изобретательности и придумал отвратительную штуку. Однажды на местном кладбище хоронили крестьянина. Казанова заметил свежую могилу, ночью тайком пробрался на кладбище, разрыл эту могилу, достал труп и отрезал у него руку. На следующую ночь он пробрался в комнату своего врага-грека, притаился под кроватью и дождался, пока тот улегся. Тогда он вылез из-под кровати, стал в ногах у своей жертвы и потянул с нее одеяло. Грек проснулся и, полагая, что с ним кто-нибудь, по обыкновению, шутит, думая напугать его привидением, сказал со смехом:

— Убирайтесь восвояси, я не боюсь привидений!

И, сказав это, накрылся одеялом и заснул. Казанова вновь потянул с него одеяло. Грек опять проснулся и рванулся вслед за своим одеялом, рассчитывая, быть может, схватить шутника за руки. И действительно он схватил руку… но эта рука осталась у него в руках: это была мертвая рука, добытая Казановою на кладбище. Сам Казанова немедленно улизнул и преспокойно улегся спать.

На другое утро его разбудил гвалт в доме. Первый же человек, к которому он обратился с расспросами, объявил ему, что греку подсунули мертвую руку, что он до крайности перепугался, лежит в бреду и, по-видимому, умирает. Грек, положим, не умер, однако на всю жизнь остался полоумным. Что же касается Казановы, то он изумлялся единодушию, с которым все тотчас решили, что это его проделка. Скверная сторона этой милой шутки далеко не ограничивалась тем, что грек был испуган чуть не насмерть, а, главным образом, была в том, что дело осложнялось дерзким кощунством, оскорблением святости могилы. Началось следствие; могилу разрыли, констатировали изуродование трупа, составили протокол и отправили его в Венецию, указывая в донесении на Казанову как на виновника всех злодейств, хотя — замечательный факт — против него не было ни единого свидетельского показания, а было только у всех непоколебимое внутреннее убеждение в его виновности.

Казанова спешно вернулся в Венецию. Донесение немедленно возымело законный ход. Как на грех, тут же был подан новый донос на нашего героя: какая-то мещанка обвиняла его в том, что он избил ее дочь до полусмерти. Казанова дает в своих записках очень престранное объяснение этого инцидента с венецианскою девицею, которое мы здесь не будем передавать; скажем только, что, по его объяснению, он сам был ограблен этими дамами — матерью и дочерью. В этом смысле он и подал отзыв следственной власти. Но когда одновременно начались его оба дела, Казанову не могла спасти даже могучая протекция Брагадина и его друзей-сенаторов. Явился приказ о его взятии под стражу. Тогда, по совету Брагадина, Казанова удрал из Венеции: другого выхода не было.

Казанова направился в Милан. Деньги у него были, дел никаких не было. Он был здоров, молод; только что учиненные бесчинства нимало не тяготили его покладистой совести. В Милане он повстречал одну старую знакомку. Эта интересная особа успела стать балериной и подвизалась в Миланском театре. Казанова там и встретил ее. Он тотчас спросил ее адрес и отправился к ней прямо из театра. Красавица Марина встретила его с распростертыми объятиями. Она собиралась ужинать, и у ней был какой-то посетитель. Она представила ему Казанову, назвав ему своего гостя графом Чели. Но граф оказался человеком самого строптивого свойства; он выбранил Марину и кинулся было на нее с явным намерением сделать рукопашное внушение насчет законности его прав на исключительное обладание ее благосклонностью. Но между ним и нею стал Казанова с обнаженною шпагою. Граф смирился и назначил Казанове свидание на другой день, назначив час и место. Когда он вышел, Марина объяснила своему старому другу, что этот граф Чели совсем не граф, а какой-то проходимец и притом трус, так что никакой дуэли, как понял Казанова, у него с этим графом и быть не может, что вызов он сделал из хвастовства и что, наверное, не явится в назначенное место. Казанова, впрочем, решил все-таки идти по приглашению. На другой день он перед дуэлью зашел в ресторан и там свел знакомство с каким-то молодым французом, который сразу завоевал его симпатии. В эту же кофейню явился через несколько времени и граф Чели с ассистентом, здоровенным малым самого разбойничьего вида. Казанова немедленно пригласил его на поле чести. Французик вышел вместе с ним; раз у его противника был компаньон, притом вооруженный шпагою, значит, и Казанова мог пригласить с собою компаньона. По прибытии на место мнимый граф Чели выразил неудовольствие по поводу присутствия француза.

— Удалите своего компаньона, — сказал ему Казанова, — тогда и мой удалится. Да, наконец, ведь шансы у нас равные! Мой компаньон вооружен, ваш — тоже.

— Вот и отлично! — воскликнул француз. — Устроим двойную партию!

— Я не дерусь с плясунами! — гордо ответил спутник графа Чели.

Он знал, что француз, случайный приятель Казановы, — балетный танцор.

В ответ на эту дерзость плясун вытянул своего обидчика шпагою по спине. Казанова подвергнул такой же операции мнимого графа. Оба оказались преотменными трусами. Наши друзья досыта нахлопали их шпагами и обратили в постыдное бегство. Тем и кончилась дуэль.

Казанова сильно подружился с французом. Его имя было Балэ; он переделал его на итальянский манер — Балетти. Казанова познакомил его с Мариною; они сдружились как люди одинаковой профессии, и впоследствии, кажется, вступили в брак.

Из Милана Казанова отправился в Мантую. Почему и зачем — об этом его нечего спрашивать. Он просто порхал, как птица, во все стороны. Ему, праздному и не стесненному в средствах, только и оставалось, что шататься по свету.

Он загулялся по городу до ночи и возвращался к себе в гостиницу уже в потемках.

Вдруг оклик:

— Кто идет? — и в то же время нашего героя хватают.

— Где фонарь?

— Какой фонарь?

Казанове разъяснили, что в Мантуе все обыватели в ночное время обязаны ходить с зажженными фонарями. Тщетно он клялся, что не знал этого постановления и не имел времени его узнать, потому что сегодня только прибыл в этот чужой для него город. Его не хотели слушать и поволокли в кордегардию. Там его представили капитану, которому Казанова объяснил свое дело и просил отпустить его с провожатым в гостиницу.

— Ни за что не отпущу! — воскликнул этот милый и восторженный сын Марса. — Вы с нами проведете эту ночь, в веселой и доброй компании.

Пришлось сдаться на любезное, хотя и несколько деспотическое приглашение. Начался веселый ужин, а потом сели за игру. Казанова не мог пожаловаться на случай, сведший его с этой компанией: он выиграл с офицеров двести пятьдесят цехинов, да еще один из них задолжал ему сотню цехинов. Этот офицер обязался уплатить свой долг через неделю, но вместо того на другой день еще занял у Казановы шесть цехинов, а затем помешался до истечения срока уплаты и был отправлен в убежище для умалишенных.

Пока Казанова жил в Мантуе, он все время водил дружбу с капитаном, задержавшим его на ночь в кордегардии. Он отзывается о тогдашних молодых офицерах как о повесах самого дурного тона. Положение их в обществе было исключительно привилегированное: им все сходило с рук. Один из них, например, мчался во весь опор верхом по городу, сшиб с ног и задавил какую-то старуху и отделался объяснением, что наскочил на нее «нечаянно». Этим кончились и суд, и расправа.

Балетти, также перебравшийся в Мантую, часто говорил Казанове об одной старой актрисе, жившей в то время в Мантуе. Интерес для Казановы состоял в том, что эта актриса знавала его покойного отца. Ему, разумеется, было любопытно видеть старушку; и вот однажды капитан привел его к ней. Казанова думал увидеть перед собою обыкновенную пожилую женщину; вместо того перед ним предстало самое удручающее и отталкивающее существо: он увидел старуху, седую, морщинистую, исхудалую, но набеленную, нарумяненную, с подведенными бровями, с открытою тощею, страшною грудью, со вставными зубами, в парике. Когда она подала Казанове руку, он убедился, что они ходят у нее ходуном, дрожат. Она была разодета в пух и прах, от нее несло духами. Это была самая ужасная картина старческого разрушения в уродливом и нестерпимом сочетании с самым легкомысленным кокетством.

Видя потрясающее впечатление, которое эта развалина производила на Казанову, Балетти, чтобы отвлечь внимание старушки, сказал ей какой-то комплимент насчет букета из земляники, украшавшего ее сухую грудь.

— Это мой девиз, — проворковала старая франтиха, — я была и всегда останусь Фраголеттой [13] .

Фраголетта! Казанова тотчас вспомнил все. Перед ним была та самая красавица Фраголетта, которая когда-то пленила его отца, заставила его бросить свою семью и пойти в актеры.

13

Fragol'etta, уменьшительное от fragola, по-итальянски значит «земляника».

Вспомнив старину, видя перед собою сына своего прежнего возлюбленного, старушка расчувствовалась и изъявила намерение заключить Казанову в объятия.

— Я боялся, как бы она от порывистого движения не свалилась с ног, и, делать нечего, поспешил сам в ее объятия.

Старая комедиантка нашла даже у себя пару слезинок, чтобы ознаменовать чувствительность своего сердца. Она просила Казанову навещать ее, но он немедленно после того порешил уехать из Мантуи в Неаполь. Ему захотелось повидаться с тамошними друзьями, теми дорогими для него людьми, которые приютили его, когда он, еще будучи чуть не мальчиком, брел пешком в Рим. Но вихрь приключений подхватил его в эту минуту и увлек совсем в другую сторону. В Неаполь он на этот раз так и не попал.