Знаменитые эмигранты из России

В Париже Набоков закончил свой первый роман, написанный на английском языке, «Подлинная жизнь Себастьяна Найта».

Есть все основания предполагать, что, если бы не война, Набоков стал французским писателем: в Париже он начал уже писать по-французски (рассказ «Мадмуазель О», статью «Пушкин, или Правда и правдоподобие» к столетию со дня смерти поэта). Но о войне твердят уже все; кроме того, Набоков испытывает уже серьезные финансовые затруднения, жить попросту не на что.

«В годы младенчества нашего мальчика, в Германии громкого Гитлера и во Франции молчаливого Мажино, мы вечно нуждались в деньгах, но добрые друзья не забывали снабжать нашего сына всем самым лучшим, что можно было достать».

Деньги на переезд в Америку Владимиру Владимировичу пришлось занимать, а решился он туда ехать, потому что хороший его друг Марк Алданов уступил ему ожидавшую в Америке самого Алданова работу — место преподавателя в Стэнфордском университете. Одним из свидетельств того, что Набоковы очутились в отчаянном положении, стало письмо Сергея Рахманинова: «Дорогой Владимир Владимирович, только сегодня, 28 мая, узнал я о Вашем письме Л. Львову… в котором два Ваши слова «ужасная нужда» поразили меня. Я посылаю Вам телеграммой 2500 франков, которые Вы можете мне вернуть, когда слова эти потеряют свою силу. Ежели это скоро не произойдет — дай Бог, чтобы это было не так, — то не беспокойтесь. Сама мысль, что я могу помочь Вам в минуту нужды, будет мне уже наградой».

В мае 1940 года семья Набоковых на корабле «Шамплен» отплыла в Америку.

Хобби Владимира было в каком-то возрасте обычным — бабочки. Но он не оставил его в детстве, а взял с собой в жизненную дорогу. Это породило немало «веселых минут» в его жизни. Сначала в Одессе в 1918 году большевистский часовой заключил, что он сигнализирует сачком что-то судам Антанты на рейде, и намерился Набокова арестовать. Писатель чудом избежал ЧК. Затем в Приморских Альпах французский жандарм решил, что он ловит птиц на продажу. Это тоже было запрещено, хотя и не столь сурово, как шпионаж в пользу Антанты, но еще более неукоснительно. Наконец, в Америке молчаливые фермеры лишь указывали ему на табличку «Удить запрещается». Но все это его хобби дружно отрицали. Между тем Набоков имел много публикаций по энтомологии бабочек и со временем превратился в одного из мировых авторитетов по этому вопросу.

Набоков смотрел на Европу несколько свысока, не по-совковски. Вот, например, какая деталь быта производила на нас на Западе самое сильное впечатление? Правильно, ванные. Набоков же всегда возил с собой собственную резиновую ванну и приговаривал, что «ничего нет на свете грязнее французских ванных, кроме, разумеется, немецких».

Когда Набоков стал по-русски писать романы, эта изысканность не могла не проявиться. Александр Лужин, герой романа «Защита Лужина», не лучшего, но вполне характерного для писателя, играл, правда, не в бисер (как герой Германа Гессе), а в шахматы. Вернее, шахматы были не только его профессией, но и жизнью этого человека, а на все остальное его узкого существа просто не доставало. До войны Лужин был шахматным вундеркиндом, за которого светские разговоры вел отец. После революции и смерти отца ему пришлось врубаться в жизнь заново, причем в эмиграции, а это было непросто — он и разговаривать толком не умел. Ну, выступил удачно на паре турниров, умеренно прославился, а дальше-то как жить?

Агония Лужина была продлена женитьбой и женой, не то что бы любящей, но стремящейся сохранить фасад счастливого брака, хотя этому и мешала все более явная психическая болезнь мужа. Очень скоро этого толстого и неуклюжего увальня нельзя было уже демонстрировать гостям в качестве «несколько уставшей знаменитости». А вскоре не переносящий всякого общения несчастный Лужин вообще бросился с верхнего этажа их берлинского дома, где они экономии ради снимали квартиру.

Портрет героя тонок и по-своему элегантен, но расходится с шахматной правдой: гроссмейстер уровня Лужина должен был быть более агрессивной личностью, иначе международного турнира не выиграешь. Вообще ущербность гроссмейстера и некоторые перипетии сюжета (оба героя — славяне) напоминают «Шахматную новеллу» Стефана Цвейга. Революция, разгул пьяной матросни, общественные потрясения — все это оставило поразительно ничтожный след в памяти и писателя, и его героя. «… Голод, арест, Бог с ними, и вдруг — благословенная высылка, законное изгнание, чистая желтая палуба, балтийский ветер, спор с профессором Василенко о бессмертии души» — вот и весь сухой итог грозных событий, который внесла эта мрачная пора жизни в душу взрослеющего вундеркинда.

Много претензий к языку, архаизмы и англицизмы становятся из забавных порой назойливыми. Советское учреждение 30-х годов всерьез названо «присутственным местом», режиссер — «директором». В турнире Лужин набрал десять «пунктов», а не «очков», — явный губительный след англо-русского словаря, где автор искал слово «points».

В романе «Камера обскура», населенном уже нерусскими персонажами (потаскушку делят слепой богатый искусствовед и бесчестный бедный художник), проявляется нешуточная изобразительная сила. Затем в «Приглашении на казнь» Набоков полностью расстается с приметами берлинского эмигрантского быта, переселяя героя Цинцинната в очень абстрактную тюрьму. Только русское имя тюремщика Родион и отчество директора заведения Родриги Ивановича выдают связь с политической реальностью. В остальном царит бестелесная и бездуховная атмосфера крайнего неуюта, столь близкая стилю Франца Кафки — тоже человека, писавшего не на том языке, в котором приходилось жить: чешский еврей Кафка жил в Праге, но творил по-немецки. Отсюда же и неистребимый дух пародии и вызова, из-за которых оба эти художника не смогли стать нобелевскими лауреатами. Эта пародийная настройка усиливалась у Набокова еще и неудержимым стремлением к самопародии; многие герои его романов («Защита», «Камера», «Дар», «Приглашение») пишут свои «романы в романе», чаще всего откровенно пародийные, создавая как бы еще один, дополнительный, слой самоиронии.

Разумеется, западному читателю сквозь все эти интеллектуальные дебри да еще в тревожной паутине 30-х годов пробиваться было недосуг. Его волновали нацизм, кризисы, коммунизм, которые у Набокова не только не находили прямого отражения, но и существовали как бы в другом измерении. Причем нацизм, которого он долго не замечал в упор, скоро основательно вошел в жизнь, печатая шаг. А коммунизм, не утративший отвратительности, стал чем-то далеким и заграничным. В 1937 г. Набоков уехал в Париж, а через 2 года оказался еще дальше — в США. Писать Набоков стал исключительно по-английски, хотя прежде английские вкрапления в его романах были минимальны в отличие от Толстого: у того целые страницы в «Войне и мире» следуют по-французски… Это и породило в России легенду о том, что Набоков выучил английский в сорок лет — «железный занавес» родил немало утешительных легенд!

Начав писать на английском, с детства родном, Набоков долго расписывается. Его первые романы еще связаны с Россией по крайней мере проблематически и имеют умеренный успех. В 1948 г. он становится доцентом Корнуоллского университета по специальности «всемирная литература». Его лекционные курсы издаются и вызывают резонанс. Хотя его оценки весьма критичны. Например, в творчестве Достоевского он не видел почти никаких достоинств. Но курсы нужно еще и читать студентам. А это значит мучительно выслушивать варварские русские потуги студентов, часто всего год как с грехом пополам изучающих этот головоломный язык, — это было серьезным испытанием для человека типа Набокова. Добро бы еще эта каторга прилично оплачивалась: но писатель не мог назвать свое материальное состояние иначе, как «терпимым». Известно, что в 1955 г. его годовое жалованье (уже полного профессора, но всего лишь литературы!) составляло весьма скромную сумму 8500 долларов. Его английские романы приносили ему гроши, русские — убытки. Ведь советский читательский рынок существовал для него только в виде единичных оригиналов, чудом попавших за «железный занавес» и рискующих только что не жизнью за попытку насладиться крамольным чтивом.

Сногсшибательную, скандальную известность и большой «кассовый» успех приносит ему роман «Лолита», изданный в 56 лет, через 16 лет после приезда в США, и написанный двумя годами раньше. В центре романа специалист по французской литературе (!) Гумберт, который влюбляется в двенадцатилетнюю школьницу Долорес Хэйз. Движимый своим порочным чувством, Гумберт, красавец тридцати семи лет, легко женится на матери «Лолиты-Долли» и получает возможность приблизиться к предмету своей страсти, но не более того. Однако матери попадают в руки записки Гумберта, раскрывающие подоплеку его поступков. Казалось бы, гражданская гибель Гумберта неминуема, но судьба улыбается потенциальному растлителю: выскочив на улицу с письмом, несущим разоблачение Гумберта, несчастная мать Лолиты попадает под машину и погибает.

Гумберт остается в осиротевшей семье за отца, теперь уже ничто не противостоит его преступному вожделению. Тем более, что Лолита идет ему навстречу: бойкий ровесник уже проложил дорогу к ее женской чувственности, она сама соблазняет Гумберта и даже преодолевает последнее препятствие к их близости — анатомическое несоответствие. Гумберт и Лолита становятся счастливыми любовниками. Впрочем, их счастье весьма относительно, хотя связь затягивается года на два. Приходится скитаться по провинциальным гостиницам, стараясь казаться отцом и дочерью, что удается не всегда и не полностью. Лолита ускользает от Гумберта, но через три года сама же обращается к нему (беременная!) за помощью. Гумберт убивает любовника Лолиты и попадает в тюрьму. Там он пишет свои записки, составляющие роман.

Роман является переработкой повести «Волшебник», написанной Набоковым по-английски в пору, когда он в возрасте Гумберта пробовал английское перо. Набоков прочел повесть друзьям, но публиковать не рискнул. Само по себе обращение к педофилии не ново, оно есть уже и в романе Достоевского «Бесы», и в новелле С. Цвейга «Возвращение Казановы», и даже в «Ромео и Джульетте» В. Шекспира (Джульетте — всего 13 лет), а русский писатель Арцибашев ушел далеко вперед по части скабрезности. Но «Лолиту» отличает виртуозная нюансировка психологии изображаемых характеров именно в сексуальном аспекте.