Знаменитые мистификации

Постепенно аппетит рос, несколько писем размножились до 27 345 штук, а ученый, потеряв чувство реальности, скупал все подделки, которые ему подсовывались. Письма были написаны на бумаге, вырванной из старых книг, старинным шрифтом. Автор подделки не поленился и подержал бумагу несколько дней в соленой воде, чтобы придать хоть немного достоверности сказке о кораблекрушении.

О бесконечной наивности великого математика свидетельствует тот факт, что он даже не поинтересовался: а был ли на свете граф Буажурден, имущество которого состояло из сундука с чужими письмами? Правда ли, что он погиб в море? Кто его наследники и где живут? Можно ли лично встретиться с кем-нибудь из потомков неудачливого графа и осмотреть всю коллекцию? Если у Шаля и возникало такое желание, Врэн-Люка заморочил ему голову с помощью отвлекающего трюка: он продал ученому несколько редких писем, получил за них солидные деньги, а спустя несколько дней явился с расстроенным видом и попросил вернуть письма в обмен на полученные за них деньги; якобы один из наследников, генерал старого закала, узнав о случившемся, рассвирепел. Он запретил продажу других писем и потребовал возвращения этих. Шаль и думать забыл о сомнениях, охваченный тревогой за свои сокровища. Он сам умолял посредника, чтобы тот успокоил старого генерала, ведь у него, академика, письма находятся в надежном месте. Врэн-Люка взял на себя эту сложную задачу, «уговорил» старого ворчуна, и «раритеты» потекли из сундука в шкаф господина Шаля неоскудевающей рекой. Было, правда, в этой истории одно слабое место, которое мог бы заметить даже школьник, имей он такое желание. Предположим, Паскаль и Ньютон писали письма на французском языке, и ловкая фальшивка могла обмануть неопытный глаз. Но переписка Александра Великого с Аристотелем на французском была по меньшей мере удивительной, а уж письма Клеопатры Юлию Цезарю на том же, не существующем в ее времена, языке вообще выходили за грани разумного. А в первой сотне писем, извлеченных из сундука, были и такие «редкости». И даже еще более странные, как это выяснится в дальнейшем.

Надо сказать, что мошенник Врэн-Люка был плохим историком, но хорошим сказочником. «Эти старые письма – не оригиналы, а переводы, сделанные в XVI веке, – говорил он. – Нет никаких сомнений, что оригиналы в то время еще существовали и переводы достоверны. Собрание оригиналов хранилось в Турском аббатстве, в архиве, там и были сделаны переводы. Оригиналы, правда, с тех пор затерялись, но сам Людовик XIV считал эти переводы достоверными и включил их в свое собрание рукописей. Вместе с мадам Помпадур он расширил коллекцию, которая в числе других королевских сокровищ сохранилась до Людовика XVI. Этот несчастный король в период революционных бурь подарил коллекцию графу Буажурдену, чтобы она не попала в недостойные руки якобинцев».

Ученый с удовольствием верил во все эти сказки и до самого заката жизни мог бы наслаждаться созерцанием своей в тайне хранимой коллекции, если бы тщеславие не толкнуло его на то, чтобы выставить часть экспонатов на публику. Руководили им не собственные амбиции, а национальная гордость француза. Приобретенными за большие деньги письмами он хотел доказать, что закон всемирного тяготения открыл не англичанин Ньютон, а француз Паскаль. Заслуга принадлежит французскому гению, и в империи физики он должен быть возвращен на трон, с которого его вытеснили англичане без всяких на то оснований.

15 июля 1867 года состоялась сессия Академии наук, на которой Мишель Шаль выступил с этим потрясающим открытием и предоставил доказательства: переписку Паскаля с юным студентом Ньютоном, приложенные к письмам заметки, в которых излагался закон всемирного тяготения, и адресованные Паскалю письма матери Ньютона, в которых она выражает благодарность за проявленную в отношении ее сына доброту.

Это был настоящий взрыв! Большинство таких же легковерных академиков аплодисментами приветствовало Шаля, ученого-патриота, вернувшего французскому гению утраченную славу, похищенную чужеземцем. Более того, нашелся один известный химик, который подверг анализу чернила, использованные при написании одного из писем, и авторитетно заявил, что чернила изготовлены именно в тот период, к которому относится письмо. Правда, несколько скептиков все-таки потребовали других доказательств. «Что-то тут не чисто, – говорили они, – ибо, судя по дате написания первого письма, Ньютон в то время был двенадцатилетним школьником, так что невероятно, чтобы Паскаль доверил свое великое научное открытие такому мальчугану». Бросались в глаза и другие мелкие неточности, анахронизмы, которые ставили под сомнение подлинность писем. Включился в дискуссию и англичанин – сэр Дэвид Брюстер, знаменитый биограф Ньютона. Он прямо заявил, что вся эта переписка – фальсификация, тем более, что Ньютон начал заниматься физикой намного позже, а закон гравитации в период «переписки» Паскалю не мог даже сниться.

Но профессор Шаль не терял присутствия духа. Французским скептикам он ответил так, как всегда говорят в таких случаях: вы – плохие патриоты, вместо того чтобы помочь, только мешаете. Против английского ученого он бросил в бой свежую партию «боеприпасов»: письма от Галилея. Итальянский ученый адресовал их юному Паскалю и затрагивал в них, в частности, теорию гравитации. Следовательно, Паскаль занимался гравитацией уже тогда, когда Ньютон не родился.

Напрасно профессора убеждали в том, что Галилей в то время, когда якобы писались письма, был попросту слеп. Через несколько дней он представил подлинное письмо Галилея на итальянском языке, в котором старый итальянец с радостью сообщал, что состояние глаз у него улучшилось и он вновь может брать перо в руки. В ответ скептики нанесли решающий удар: письмо Галилея дословно переписано из вышедшей в 1764 году, то есть спустя более чем сто лет, французской книги. Она называется «История современных философов», написал ее Саверьен. «Ха-ха, – ответил упрямый академик. – Все как раз наоборот. Это Саверьен украл текст письма Галилея». И положил на стол письмо, адресованное Саверьеном мадам Помпадур. В нем автор выражал благодарность за то, что маркиза предоставила в его распоряжение из своей коллекции письма Паскаля, Ньютона и Галилея, оказав тем самым большую помощь в подготовке труда о современных философах. Очевидно, волшебный сундук Врэн-Люка мог по заказу предоставлять любые доказательства.

Так кто ж такой был этот Врэн-Люка? Сын провинциального садовника, он окончил только начальную школу, но, оказавшись в Париже, проводил все свободное время в библиотеке, прочитал множество книг и, как все самоучки, нахватался абсолютно бессистемных знаний. Он стал конторщиком у одного парижского специалиста по генеалогии, который за большие деньги составлял родословные. Там Врэн-Люка научился основам фальсификации документов. Когда случайность свела его с наивным академиком, он решил не упускать возможности запустить руку в широко открытый карман. Скорее всего, он и сам не думал, что мистификация пройдет с таким наполеоновским триумфом.

Два года длились баталии вокруг псевдораритетов. Шаль категорически отказывался рассказать, как ему достались эти письма. Он тактично хранил тайну семьи Буажурдена. Когда его совсем прижали к стене, он открыл свои шкафы перед несколькими коллекционерами автографов и представил им все свои сокровища. С помощью фантастических редкостей Шаль хотел доказать подлинность их происхождения.

Однако коллег-коллекционеров такой богатый выбор «уникальных» экспонатов привел скорее к обратным выводам. Они с изумлением смотрели на 27 писем Шекспира, 28 – Плиния, по 10 – Платона и Сенеки, 6 – Александра Великого, 5 – Алкивиада и сотни писем Рабле. Отдельными пачками лежали в ящиках написанные много столетий назад письма влюбленных: некоторые из них были адресованы Абеляром Элоизе, 18 – Лаурой Петрарке, а одно – жемчужину коллекции – сама Клеопатра написала Юлию Цезарю. Дальнейшее уже походило на фарс: старый академик с триумфом достал письмо Аттилы, затем – письмо Понтия Пилата императору Тиберию, а в заключение продемонстрировал письмо Марии Магдалины, адресованное воскресшему Лазарю!

Это уникальнейшее послание гласило: «Мой горячо любимый брат, что касается Петра, апостола Иисуса, надеюсь, что мы скоро увидим его, и я уже готовлюсь к встрече. Наша сестра Мария также рада ему. Здоровье у нее довольно хилое, и я поручаю ее твоим молитвам. Здесь, на земле галлов, мы чувствуем себя так хорошо, что в ближайшее время домой возвращаться не собираемся. Эти галлы, которых принято считать варварами, совсем не являются ими, и из того, что мы здесь наблюдаем, можно сделать вывод, что свет наук разольется отсюда по всей земле. Мы хотели бы видеть и тебя и просим Господа, чтобы он был милостив к тебе. Магдалина».

Только такой фанатичный патриот Франции, как Шаль, мог не заметить бросающейся в глаза тенденциозности. Размахивающие светящимися факелами науки предки галлов нужны были в письме, чтобы французское сердце Шаля вздрогнуло, и он не жалел денег на документ, с огромной силой доказывающий гениальность галлов.

Но для других его соотечественников, даже самых убежденных патриотов, это был уже явный перебор. Они обратились к профессору с просьбой разрешить ученым и экспертам по почеркам исследовать коллекцию. Но маниакальный патриот отказался, мотивируя: «От этой проверки ждать нечего, ибо ученый не является экспертом по почеркам, а эксперт по почеркам – не ученый». Шаль был убежден, что его клятвы вполне достаточно для доказательства подлинности.

Лавину обрушила случайность. Маэстро Врэн-Люка смошенничал и в своих отношениях с имперской библиотекой и попал в руки полиции. Там заинтересовались и другими его делами и попутно распутали нити сказки о Буажурдене. Признание жулика оказалось ударом для профессора. На состоявшейся 13 сентября 1869 года сессии Академии наук он с раскаянием признал, что был обманут наглым мошенником и слава открытия закона всемирного тяготения, как ни жаль, принадлежит англичанину.

Врэн-Люка цинично защищался, заявляя в суде, что не нанес ущерба господину Шалю, ибо восторг, доставленный подделками, стоит 140 тысяч франков. И вообще, он оказал услугу родине, направив всеобщее внимание на ее славную историю. Родина не оценила услугу и осудила Врэн-Люка на два года тюремного заключения. Неблагодарные французы долго потешались над этой историей.

Мишель Шаль пережил и этот смех, и боль разочарования, и позор судебного заседания. Он скончался 8 декабря 1880 года в возрасте 88 лет.

• В мае 1825 года в одном из парижских издательств вышла книга, сразу привлекшая к себе внимание современников. Она содержала ряд небольших драматических произведений и называлась «Театр Клары Гасуль» («Theatre de Clara Gazul»). Пьесы были переведены на французский язык с испанского. Издание предварял портрет миловидной молодой женщины и предисловие, в котором переводчик по имени Жозеф Л. Эстранж сообщал, что пьесы эти принадлежат перу доньи Клары Гасуль, испанской писательницы и актрисы, женщины с совершенно необычайной судьбой. Дочка бродячей цыганки и правнучка «нежного мавра Гасуль, столь известного старинным испанским романсам», Клара Гасуль воспитывалась в детстве строгим монахом и инквизитором, который лишал ее всех развлечений, держал в строгости, а когда застал за сочинением любовного послания, вообще заточил в монастырь. Но будучи натурой страстной и вольнолюбивой, донья Клара сбежала оттуда ночью, преодолев всяческие преграды, и в пику своему строгому воспитателю поступила на сцену, стала комедианткой. Она начала сама сочинять пьесы, которые сразу принесли ей успех и навлекли на нее ненависть католической церкви, потому что она осмелилась в них высмеивать и разоблачать католических священников и инквизиторов. Пьесы Гасуль сразу были внесены Ватиканом в список запрещенных книг, чем и объяснялся тот факт, что она дотоле не была известна читающей публике за пределами Испании. Но переводчику удалось не только разыскать запрещенные пьесы доньи Клары, но и встретиться с ней. Она оказалась столь любезна, что авторизовала переводы Л. Эстранжа и предоставила специально для французского издания одну из своих неопубликованных пьес.