Знаменитый газонокосильщик

И всякий раз, когда я говорю ему «grazie», он небрежно отмахивается. Все движения этого человека отмечены благородством и достоинством, и в них нет ни малейшего оттенка угодливости. Например, когда он несет рогалик, то делает это с таким видом, словно выполняет опасное задание.

После каждой трапезы мистер Командир собирает тарелки и поправляет столы и стулья. Остатки пищи он крошит перочинным ножом и скармливает их голубям, которые толкутся на карнизе. Окно выходит на автомобильную стоянку. А еще ниже расположено озеро Орта.

Среда, 19 мая

Сегодня помогал мистеру Командиру крошить остатки пищи для голубей. Он сам забрал их с моей тарелки, потому что я все еще не могу вставать. Подойдя ко мне, он сочувственно мне кивнул, и я ощутил невероятный прилив гордости за то, что сделал.

Большую часть времени мистер Командир ходит по коридору и громко разговаривает с больными. Похоже, даже старшая сестра его уважает, так как в отличие от остальных не делает ему замечаний, когда он ходит без тапочек.

В данный момент, когда я пишу это, ему делают укол в попу. Но даже эту процедуру мистер Командир принимает с достоинством. Она не только не унижает его, а, наоборот, возвышает. Он принимает ее, как герой войны принимает медаль.

Думаю, мистер Командир уже давно здесь. У него есть своя личная посуда, сахар и соль.

Четверг, 20 мая

Я до сих пор не знаю, что со мной. И не понимаю, вызвано ли это тем, что я не понимаю языка, или мне просто не хотят говорить. Но здесь так тихо и хорошо, что, честно говоря, мне и знать ни о чем не хочется. Скорей всего, у меня что-то с легкими. Сегодня доктор Атори показывал мне картинку в медицинском учебнике.

— Comprende? [2] — спросил он, указывая на нее.

— Comprende, — ответил я.

— Bene [3] , —сказал врач и ушел.

Пятница, 21 мая

Спина у меня по-прежнему болит, и всякий раз, когда я поворачиваюсь или просто шевелюсь, ее пронзает нестерпимая стреляющая боль. Поэтому я предпочитаю лежать неподвижно и просто смотреть в белый потолок. Я стал ужасно эмоциональным — думаю, из-за таблеток, которые я принимаю. И это доставляет мне некоторые неудобства. От малейшей ерунды у меня на глазах выступают слезы, а если кто-нибудь оказывает мне любезность или просто говорит доброе слово, я начинаю плакать. Вот и сегодня это произошло, когда сестра по имени Мария раздергивала нам утром занавески. Я ощутил нестерпимое желание поцеловать ее и сказать, как ее люблю. «Amore, amore», — повторял я, когда она выходила из палаты, полагая, что это означает «я тебя люблю».

2

Понимаете? (ит.).

3

Хорошо (ит.).

На следующий день после маминой смерти мы составили список необходимых дел. Папа называл его список Джея. Я начал составлять его еще в пять утра. Мы сидели на кухне, жевали тосты, и папа будничным тоном диктовал мне все, что необходимо сделать:

— Позвонить мистеру Твену и сообщить ему о пожертвованиях в Раковый центр, получить свидетельство о смерти, передать его копии в банки мистеру Твену, позвонить каменщику и заказать надгробную плиту в сад, разобрать мамины вещи, обзвонить маминых клиенток и поставить всех в известность, написать благодарственные письма сестрам из больницы, заменить текст на автоответчике.

Мы делаем эти дела и, закончив очередное, как роботы вычеркиваем их из списка («Это сделано. Что дальше?»), пока не доходим до последнего — разбор маминых вещей.

Сначала этим пытается заняться папа, но он с маниакальным видом просто бездумно начинает все выкидывать вне зависимости от того, может это еще пригодиться или нет, поэтому мы с Сарой отправляем его гулять и сами беремся за дело. Мы выкидываем синий свитер, который мама так и не успела довязать для Чарли, корзины для глаженого белья, мочегонные, мамины кремы, зубную щетку и пуховый жакет, который я подарил ей на Рождество. Все это отправляется в мусорный бак. Еще недавно все эти мелочи были так важны, а сегодня они уже ничего не значат. Я оставляю мамину щетку для волос, так как на ней еще сохранились ее волосы. Я оставляю ее наперсток, в который она вставляла палец, и бумажник с ее инициалами. Все это я запихиваю к себе под кровать.

Потом мы переходим к гардеробу, и Сара начинает доставать мамины платья — она что-то вспоминает о каждом из них, нюхает их и потом смотрит на меня, иногда с улыбкой, иногда со слезами на глазах. В углу шкафа мы находим какую-то сумку. Наверное, ее туда поставил папа. Она битком набита вещами, которые мама брала с собой в больницу. Все аккуратно уложено, словно для поездки на выходные, — туалетные принадлежности, журналы, одежда, последний роман Даниэллы Стил, который она так и не дочитала, с загнутой уголком семьдесят шестой страницей. Все это тоже отправляется в мусорный бачок, за исключением одной ночной рубашки с черными и белыми кружевами, в которой мама умерла и которую она обычно носила дома, когда спускалась вниз в гостиную. Мы не могли ее выбросить, потому что теперь эта рубашка и была для нас мамой, она являлась ее воплощением в гораздо большей степени, чем то тело, которое было выставлено в траурном зале и на которое никто из нас не пошел смотреть. Когда мы достали ее из сумки, нам на мгновение показалось, что мама все еще жива, — это было такое потрясение, что слезы выступили на глазах: эта рубашка источала такой знакомый запах, словно мама была где-то рядом.

Потом мы с папой сидим в саду вместе с распорядителем похорон мистером Твеном.

— Как хорошо поют птицы, — перебивает папа мистера Твена, который демонстрирует ему каталог похоронных принадлежностей.

— Да, сэр, — кивает мистер Твен, — они сегодня явно в ударе.

— Ну что ж, эта плита выглядит очень симпатично, мистер Голден, — произносит каменщик Рэг. — Тут мы подравняем уголки, чтобы она не выглядело такой тяжелой… Этот итальянский камень очень красивый.

Папа поглаживает стену, куда будет вмонтирована плита, и смотрит на меня. Я киваю и направляюсь к дому, потому что внезапно все мои чувства к маме словно покрываются коркой и деревенеют, подобно тому как грубеет кожа на пятках.

Суббота, 22 мая

Сегодня вспоминал о том, как Чарли сказал, что маму связали на небесах, и подумал, что он не так уж далек от истины. Действительно, такое ощущение, что маму похитила какая-то неизвестная банда и мы не знаем, как с ней собираются поступить и какой мы должны заплатить выкуп. Нам даже не сообщают, что с ней все в порядке. Судя по всему, это действительно очень крутая банда.

Мне по-прежнему не разрешают принять ванну из-за антибиотиков, и, кажется, от меня уже начинает разить. Мистер Командир обрызгал сегодня мою кровать одеколоном. Закончив процедуру, он кивнул мне, и я тоже ответил ему кивком. Сам мистер Командир моется три раза в день и выглядит безукоризненно в своей безрукавке и бордовых пижамных штанах.

После завтрака мне позвонил Алан Эймс с Би-би-си и сказал, что он делает это по просьбе папы.

— Я бы хотел поговорить с врачом, — заявил он, представившись. И я передал трубку доктору Атори. В течение нескольких минут они разговаривали по-итальянски, а потом доктор Атори снова протянул трубку мне.

— Тебя интересует, что с тобой происходит? — спрашивает Алан Эймс.

— Да, — отвечаю я.

— У тебя бронхиальная пневмония, — говорит он. — Может, тебе интересно знать, сколько времени они собираются продержать тебя в больнице?

— Да, интересно.

— Две недели, после чего тебя отправят обратно в Англию. А теперь я перезвоню твоему отцу.

Чуть позже звонит папа, чтобы узнать, как я себя чувствую. Я говорю, что прекрасно. Он говорит, что я здорово его напугал.

— Но ведь сейчас все в порядке? — спрашивает он.

— Да, — отвечаю я, и он передает трубку Чарли, который вырывает ее у него из рук. Чарли сообщает, что забил два гола в моих бутсах «Сан-Марино». Он говорит, что его пока не сделали капитаном команды, но он станет им на следующий год, так как Ворстонкрофт уезжает с родителями в Саудовскую Аравию.