Знание-сила, 1997 № 03 (837)

— Ну и ну,— сказал Маэстро.— В чистом виде Феллини. С доставкой в родное отечество. Признаться, на ночь я предпочел бы что-нибудь менее экстравагантное.

— Классическое танго! Неувядающее! Вечно юное! «Мода на короля Умберто»,— бесстрастно сказал одинокий танцор, галантно поддерживая даму-невидимку, свою волшебную пленницу.

И-и-и раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре! Профессиональная нога в узком лакированном ботинке безупречно шаркала по паркету. И сладостно замирала, слишком легкая, странно женственная в подъеме, как будто созданная для показа. И опять неумолимо требовательно, с едкой вкрадчивостью наступала. Несуществующая подруга изгибалась в его объятьях, лжеиспанские ядовитые завитки блестели у нее на висках.

А танго навевало мечты. Оно стонало и обольщало.

— Тронулись,— двусмысленно протянул Маэстро, и погребальным' шагом мы вышли из зала.

Мы проследовали по самому краю этой импровизации, пахнущей здоровым потом, сокрушенные приступом самодеятельного вдохновения. Кораль Умберто был реальнее, чем мы.

На лестнице столкнулись с администратором, он нес большую фотографию с траурным уголком.

— Молодой начальник автоколонны,— сказал администратор,— гражданская панихида у нас.

С фотографии приветливо смотрели глаза, теперь уже закрытые навеки.

— Несчастный случай,— сказал администратор.— Что-то с тормозами, чья-то халатность,— И, поправляя траурную ленту, уже по всей официальной форме сообщил: — Трагически погиб при исполнении служебных обязанностей.

Где-то над нами был репродуктор, и музыка била еще и сверху, заставляя вздрагивать и прикладывать ладони к ушам.

— Они б еще на погосте танцы устроили! Разогнать всех! Нашли время. Вавилон новоявленный! Тьфу! — старец Мокей Авдеевич, один из певцов, высказался за всех.

Маэстро, смутившись, дернул несогласного за рукав.

— Где других-то взять? — с невольным смущением спросил администратор.— Не они для нас, а мы для них... — шепотом объяснил, что мероприятие неожиданное, оповестили часа два назад, даже занятия не успели отменить, а раз люди пришли, куда денешься.

В его словах была та извинительная человечность, которая восстанавливала хоть какой-то здравый смысл.

А музыка набирала силу, она благословляла и воскрешала дух всеобщего братства. Танец становился чем-то более замечательным — публичным действом, актом группового единения граждан. Даже виновник аварии, вопреки естественному ходу вещей, сейчас присутствовал в зале. Не отраженный в зеркале, размытый, потусторонний, но тем не менее зримый, он обнаруживал себя то в шарканье, то в церемонных поклонах. Погубленная улыбка начальника автоколонны сопровождала его движенья.

Танго сверкало. К победному аккордеону присоединилась томная гавайская гитара.

То была сцена, достойная времени. Тогда она воспринималась как эксцентрика, сейчас в ней видится нечто пророческое.

— Мика, а помнить Марьи Юрьевны страсти в Даниловом монастыре? — обратился Маэстро к старцу.

— Как не помнить... И забыл бы, да вот поди ж ты, забудь.

— Кошмар! — подтвердил Маэстро.— Почище нынешнего «Феллини»!

— Пожалуй, что и почище... Не в пример... Шабаш сатаны! — опять согласился Мокей Авдеевич, подогревая наш интерес.

Уловив его своей артистической душой, небезразличной к женскому вниманию, Маэстро заговорил громче:

— Образованнейший человек эта Марья Юрьевна. Она знала прошлый век как никто. Однажды мы гуляли с ней по Донскому монастырю. Она показывала на могильные плиты так, словно под ними лежали ее знакомые. «Вот здесь Иван Иваныч, премилый господин, он спас того-то и облагодетельствовал семью такого-то, большой любитель света ... А тут Николай Петрович, он женился на княгине такой-то, состоял в родстве с декабристами... А здесь удивительный князь. Ничем особенным не отличался, но умер интересно. Выпил бокал вина — и готово!» Это надо слышать! Она была у нас консультантом по эпохе. Специально пригласили, когда ставили «Декабристов» Шапорина. Я пел Рылеева. Труднейшая партия... Особенно в последнем акте.

— Эк, куда тебя понесло,— нахмурившись, перебил Мокей Авдеевич,— скачешь с пятого на десятое.

— Вот именно,— спохватился Маэстро.— Так вот. Марья Юрьевна Барановская была секретарем комиссии по эксгумации... Ну и работка, доложу вам,— дежурить при гробах. Переносить их с одного кладбища на другое.

— Кого переносили, а кого и нет,— уточнил Мокей Авдеевич, не позволяя чересчур вольно обращаться с фактами.

— Ну это как водится... От широты душевной кое-кого с землей сровняли... Как мусор... У нас ведь недолго.

— Наломали дров, накуролесили, а теперь хватились... Дуралеи... Вот когда кощунство-то началось.

— Вскрывали могилы Гоголя, Языкова, Веневитинова...

— Извини! Веневитинов Дмитрий Владимирович покоился в Симоновском монастыре,— снова уточнил Мокей Авдеевич.

— Да, но перстень на его руке был из раскопок Геркуланума! — взорвался Маэстро, не выдержав очередной придирки, и, раздраженный, продолжал настаивать: — И подарен был Зинаидой Волконской!

П. Д. Барановский, Г, О. Чириков, Северная экспедиция, двадцатые годы

Дом в Новодевичьем монастыре, где жили Барановские

В коллаже А. Добрицына использована работа Н. Нестеровой «Маски».

Это Марья Юрьевна позже передала его в Литературный музей. И она записала, что корни березы обвили сердце поэта. И она сказала, что зубы у него были нетронуты и белы как снег. Я тебе больше скажу — и знай, что об этом ты ни от кого не услышишь,— Марья Юрьевна поцеловала прах Веневитинова в лоб и мысленно прочитала его стихи.

На сей раз Мокей Авдеевич промолчал, и Маэстро, остывая, продолжал убеждать:

— Да-а! Она доверила мне с глазу на глаз. Поразительно! Откуда у двадцатилетнего юноши такой дар предвидения? Он как будто чувствовал, что произойдет через сто лет.

— Не напомнишь, а? — смиренно попросил Мокей Авдеевич.— Проку-то гневаться.

— Не надо бы тебя баловать... Ну, ладно... Я незлопамятен.— И Маэстро остановился под деревом, тень от которого сетью лежала на снегу:

О, если встретишь ты его

С раздумьем на челе суровом...

В это время ветер рванул крону, тень ее закачалась под ногами, придавая нашей неподвижности иллюзию движения. Мы как бы зашатались, теряя опору, подвластные заклинанию:

Пройди без шума близ него,

Не нарушай холодным словом

Его священных тихих снов

И молви: это сын богов,

Любимец муз и вдохновенья.