Знание-сила, 2002 № 11 (905)

Что могут противопоставить этому историки? Только документы и факты о том, как оно было на самом деле.

За время, когда исследователи могли работать относительно свободно, историки так и не создали новых концепций, объясняющих наше прошлое. Не появилось у нас своей Ханны Аренд, своей теории тоталитаризма советского образца. На демифологизацию истории сегодня работают в основном два направления исследований: публикация прежде недоступных документов и воссоздание повседневности прошлых лет, детали быта и судеб обыкновенных людей, молчаливого большинства, от имени которого так любят говорить политики.

Вот уже три года такие же исследования ведут и участники мемориальского конкурса «Человек в истории. Россия XX век».

Главная наша задача – как-то стимулировать подростков заняться близкой историей, историей того, что тебя окружает. Заняться так, чтобы ушедшая уже история XX века, все более от них отдаляющаяся, приобрела какую-то конкретику, телесность. И в лучших своих работах наши конкурсанты двигались как раз в тех двух направлениях, о которых я говорила. Собраны уникальные документы, обойденные вниманием профессиональных историков, пылившиеся в местных архивах или чудом сохраненные в семьях. Записаны тысячи и тысячи страниц живых воспоминаний бывших кулаков и членов их семей, заключенных и ссыльных, солдат Великой Отечественной, афганской и чеченской войн и многих, многих других свидетелей и участников трагических событий.

За три года существования конкурса в «Мемориале» собрано уже 6 тысяч работ, в которые так или иначе были вовлечены 20 тысяч человек, включая родственников, учителей, добровольных помощников. В работах воссозданы история семьи, города, улицы, разрушенной церкви посреди родной деревни, история компании друзей-шестидесятников и первых неформальных организаций перестроечных времен в маленьком провинциальном городе, терпеливо и дотошно воссоздан быт оккупированного села под Минском и послевоенного города с его карточной системой.

Но история семьи и история повседневности сами по себе могут как противостоять мифологизации прошлого, так и способствовать ей: память людей в принципе мифологична, легко идет на то, чтобы внести коррективы в угоду принятой автором идеологемы. Очень радуют работы, выполненные с исторической и человеческой честностью. Например, одна из них – о прадеде, который был полным георгиевским кавалером, – легко могла превратиться в сладенькую биографию дореволюционного героя- богатыря, подлинного патриота Отечества, пострадавшего от большевиков (тем более, что он действительно от них пострадал). Я уже ждала панегирика как прадеду, так и всему дореволюционному, царской армии, царской России – нет, девочка из Воронежской области описывает и то, как он был посажен, и выжил, и каким сохранился он в памяти односельчан и родственников: страшный пьяница и драчун… А ведь в первых работах была склонность к этакой дореволюционной ностальгии.

Теперь она отступила: дети, если правильно смотрят, много видят и у красных, и у белых. Очень много о казаках – это региональная память юга России о том, что было уничтожено, возрождается в опереточном, фальшивом варианте, но продолжает жить в памяти. В конкурсных работах видишь просто шолоховские персонажи и сюжеты, когда один прапрадед убивает другого, когда раскол идет через одну семью.

В некоторых случаях просто радуешься мудрости и честности автора: одна девочка описала историю своего деда, мелкого МГБ- потом КГБшника. Он, конечно, пишет девочка, сейчас говорит, как он тогда во все верил; наверное, и правда, верил, но вообше- то куда ему было деваться после войны на Западной Украине не с очень большими способностями, не с очень хорошим образованием, из нищей семьи, а там – и погоны, и звездочки… Когда так пишут о своем прадеде – ощущение, что все-таки последние десять лет прошли не зря.

От конкурса к конкурсу видно, как изменяется характер работ, – авторы научаются грамотной работе с документами, грамотному использованию устных источников. Дети очень легко обучаются, и в этом смысле конкурс – страшно благодарная вещь: видишь быстрый результат.

Из работ участников III конкурса

Нас удивило, почему такое достаточно просторное здание, как дом купцов Проторчиных, служило в советское время конторой. Неужели было столько кабинетных работников? Оказывается, было. Большой бюрократический аппарат – одна из особенностей ведения социалистического хозяйства. Чуть ли не на каждого тракториста приходился какой-нибудь инженер по контролю и учету определенного профиля. Кроме того, в штате МТС числились бухгалтеры, агрономы, землеустроители. Так что комнаты дома Проторчиных не пустовали.

Сергей Алиев, Алексей Бозаков, Александр Горынин, Александр Губарев, Сергей Люков, Сергей Подлесных, Анна Татсринская (Воронежская обл., Анненский р-н, с. Новый Курлак, 10 класс), «Дом Проторчиных»)

Мы сидели с бабушкой за столом. Бабушка была напротив меня, ее руки лежали на столе, и она все время ими что-то перебирала.

Видно было, что она волновалась и воспоминания давались ей с трудом. Бабушка почти не смотрела на меня и все смотрела куда-то е сторону. Потом она заплакала.

Она отказывалась вспоминать, как ей было больно. Постепенно бабушка успокоилась и рассказала мне о своей жизни. Иногда она с интересом заглядывала в тетрадку, смотрела, как я пишу.

Наталья Лапина (Вологодская обл, с. Куркино г 8 класс). «Судьба моей семьи в истории России. XX век»

Но еще важнее то, что они свободны, ничего не боятся, и степень свободы тоже растет от года к году. Мы, конечно, не этнографы и можем использовать только элементы этнографии, но вот такая работа, которая, по-моему, была невозможна несколько лет назад: девочка Аксинья Козалупенко из русской деревни в Башкирии рассказала о жизни и смерти совхоза «Слобода» в частушках – приятна сама смелость, не побоялась отправить нам эту работу. Отец сказал: отправляй, эти частушки – тоже история.

Самое главное – страхов стало меньше, разного рода страхов. Это исключительно важно – ведь страх влияет и на память. Высказать свое мнение, пойти в ФСБ попросить документы – раньше это было просто непредставимо. Одну нашу девочку из военкомата послали в ФСБ, а она с нашим сборником туда и пошла. Другое дело – к чему приведет страх остаться бедным, страх безработицы, как на Западе; это толкает их не к политическому конформизму, чего от них пока и не требуется, а к определенному выбору пути. Да и нечего рвать на себе волосы, если у нас будет много юристов и экономистов, которые все-таки имеют некоторое представление об истории своей семьи, страны, – это будет просто замечательно. Но все-таки жаль, что порой этот прагматический выбор вырывает будущих талантливых историков, которые, на самом деле, не меньше нужны нашему обществу… Даже очень талантливые боятся, что академическая карьера их не прокормит, чего нет на Западе.

С каждым годом растет количество работ по Чечне. Не правда, что все это вытесняется из памяти; может быть, в Москве, где сумасшедший ритм жизни и вчерашнее перестает быть существенным, и то сомневаюсь. А в маленьких городках, в поселках, где все всех знают, помнят: мальчишка, кончивший школу, брат твоей подруги, брат одноклассника, наконец, отцы: у нас есть работы детей воевавших там омоновцев. На этот раз было около 50 работ по Чечне. Из лагеря чеченских беженцев была работа – конечно, с точки зрения историка, довольно слабая, у девочки не было под руками практически ничего, никаких документов добыть она не могла, просто крик боли, но хорошо, что она нам написала. У остальных очень силен антивоенный пафос – не было никого, кто бы написал; прекрасная война, «Он землю покинул, пошел воевать…», что было, кстати, с афганской войной, про нее ведь тоже пишут.

Какая-то степень романтизации, конечно, присутствует, и не только, кстати, у детей: оружие, форма, на броневиках и бронетранспортерах… От Киплинга идущая романтизация колониальной войны: «И только пыль, пыль, пыль от шагаюших сапог»… Но дети сталкиваются и с тем, как избегают рассказывать, как уходят от разговора, как трудно узнать, что же там происходит на самом деле. Есть непонимание, для чего нужна эта война. Мысли о ее принципиальной несправедливости нет. Разве что у беженцев, да еще вот русская девочка написала о чеченской семье, которая поселилась рядом с ними еще в первую чеченскую войну, что это за люди… Очень хорошая работа. В большинстве работ ни чувства несправедливости, ни боли за чеченцев нет, но есть страх и непонимание, ради чего все это. И это уже много. Другого ожидать от них, как и от всего нашего общества, просто невозможно: взаимная ненависть зашла слишком далеко…